Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина
Аниська сразу заметил — толпа успела расколоться надвое: одна часть во главе с богатыми волокушниками предлагала решить дело мирно, судебным порядком, другая же, наиболее многолюдная, требовала расправиться с прасолами немедленно, самосудом, отобрав у них участок.
Плечистый солдат с красным от ярости лицом, стоял на опрокинутом каюке. Он то и дело срывал с белобрысой стриженой головы серую солдатскую папаху, махал ею и, снова посадив ее чуть ли не на самый затылок, орал сиплым басом:
— Це шо воно таке робытся, хлопцы?! Га? Я пришел с фронта, имею два егорьевских креста… И ось тоби — заслуга! Впихав порыбалить, а мене угощают тим же, чим угощали нимцы. И да угощають? Там, де я зроду рыбалил! В кровину! Спаса! Де ж нам теперь рыбалить? До кого идти жалиться? Га?
Солдат высоко взмахнул папахой, с остервенением ударил ею о днище каюка.
Аниська вскочил на корму. В это время он вспомнил слова воззвания, так поразившие его у Ивана Игнатьевича, и ему захотелось сказать толпе тоже что-нибудь похожее на эти слова.
Горячая вода а захлестнула ему горло, но он поборол ее, заговорил сначала срывающимся, затем все более крепнущим голосом:
— Братцы! Начальник рыбных ловель запродал прасолам участок из законной полосы. Теперь этот участок, вроде как запретный. Мы не супротив заповедных вод, где должна плодиться всякая рыба, но у нас, братцы, отнимают наше, законное. Сейчас половина запретного вот так закуплена прасолами да атаманами, чтобы те пускать туда бедных рыбалок. Охрана убивает нашего брата там, где по правде мы должны рыбалить, и это надобно кожелупам, чтобы они лопатой гребли себе в мошну.
Аниська передохнул, тряхнул чубом.
Толпа слушала, затаив дыхание.
— Вот тут говорили, — надо идти к атаману, а либо в комитет за помощью… Кто это говорил? Те же богатеи-волокушники. Они с атаманом сладют — верно. А мы как? Опять ни с чем? Атаманы, братцы, за нас не заступятся. Мы сами должны добиваться себе прав. Собственными руками! — Слова памятного воззвания как бы зажглись в голове Аниськи, и он торопливо и нескладно, меняя фразы на свой лад, стал бросать их в толпу.
— Вот говорят — свобода! А какая это свобода?! Когда земля и воды — только у прасолов да помещиков, права — у атаманов да полицейских. Людей поделили на иногородних и казаков. Зачем? Чтоб натравливать их друг на дружку, как собак, а кожелупам за их спинами кофеи с калачами распивать? Так, что ли? А гражданские комитеты? В комитет я ходил за помощью — знай! Там сидят те же кожелупы. Таких комитетов нам не надо. Мы должны свои комитеты устраивать. Сами… Вот ты, я, он, у кого, кроме своих рук да трухлявого каюка, ничего нету…
Аниська горящим взглядом обвел столпившихся вокруг каюка рыбаков, решительно взмахнул кулаком.
— Надо нам, братцы, поехать на море и заказать прасолам, чтобы уматывались с законного. Хватит, нарыбалили! Потом истребовать у охраны отобранную посуду и снять кордон с морского участка, и в дальнейшем чтобы охрана не препятствовала законному рыбальству.
Толпа всколыхнулась.
— Все поедем! Мы им докажем!..
Прийма неуверенно пытался отговорить односельчан:
— Хлопцы, це дило ще треба разжуваты!..
— Там и разжуем… Комусь гирко станет! — пригрозил краснолицый солдат и, недобро оскалившись, показал Аниське засунутые под рубаху две бутылочные гранаты.
Через пять минут флотилия дубов десятка в полтора отчалила от берега и, пересекая плотную струю ветра, взяла курс прямо на гирла Дона.
20Ватага Полянина заканчивала выборку сетей.
Осип Васильевич и Григорий Леденцов выпили по стаканчику коньяку, закусили зернистой икрой и в веселом настроении вышли из прилаженного к дубу шалашика на корму.
Дождь перестал. Даль моря прояснилась.
Осип Васильевич, сыто отдуваясь, взял у Леденцова бинокль, приставил к глазам. Не по-стариковски румяное лицо его вдруг потемнело.
— Э-э, Гришенька… А ведь приморцы направляются сюда, истинный Христос. Вижу по парусам.
Взяв из рук тестя бинокль, Леденцов долго смотрел в сторону далекого темносинего горизонта.
— Еще неизвестно, куда они направляются. По парусам видать, — в открытое море, а море велико, — возразил он.
Дубы, выстроившись косым треугольником, быстро приближались. Острые паруса все четче вырисовывались на взъерошенной ветром поверхности моря. Кагальницкие рыбаки, заметив грозную флотилию и сразу почуяв в ней свою союзницу, тоже стали подтягиваться к гирлу.
Осип Васильевич почувствовал себя неладно. Он не верил в доброе расположение к себе с моих ватаг и в то, что они встанут на защиту его имущества.
Он уже проклинал в душе компаньона, вспоминал свои опасения и уже готов был удирать восвояси. Но Григорий Леденцов продолжал храбриться.
В ватагах беспокойство хозяев сразу оценили по-своему. Послышались голоса:
— Видал, прасолы уже начинают штанами трусить. Все в бинокль на море поглядывают… хе-хе!
— Знает кошка, чье сало слопала. А нам, должно, опять придется за ихние карманы расплачиваться.
Андрей Семенцов, возглавлявший ватагу сетчиков, слушая эти разговоры, понимал: надо выручать хозяев.
— Ксенофонтыч! — обратился он к рыжему костлявому рыбаку, свесившемуся с кормы и багром ловившему в воде смоленую бечеву. — Ты пересядь, пожалуйста, на банду, а мне нужно смотаться к прасолу.
И он быстро погнал каюк к прасольскому становищу.
Не прошло и десяти минут, как он мчал каюк обратно. Легкие порывы ветра уже доносили с открытого моря протяжные угрожающие крики. Передние дубы мержановцев находились на расстоянии двух километров. Видно было, как сидевшие на дубах люди потрясали веслами и еще чем-то, поблескивающим на солнце.
Андрей Семенцов подоспел во-время. Ворвавшись в цепь каюков, он приглушил растерявшихся людей строгим хозяйским окриком:
— Чего вы рассыпались, как куры перед коричном?! А еще казаки! А ну-ка, все по местам! — Семенцов смягчил голос. — Ребята! Хозяева мне сказали: ежели мы не допустим иногородних на свой участок, половина тонь за нонешний день будет наша. Понятно?
Обещание Семенцова было соблазнительно. Объявились охотники сразиться с приморцами. Проснулись дремавшие чувства долголетней сословной вражды.
По команде Семенцова прасольские каюки и байды мигом развернулись в дугообразную линию, ограждая опущенные в море сети.
Аниська вел свой дуб впереди флотилии; стоя на корме. Он выискивал у устья Дона каюки охраны и дымок катера, но не видел их. Это внушило беспокойство.
С кем же теперь сражаться? С ватагами, в которых большинство таких же подневольных, ни в чем не починных людей?
Аниська посмотрел в бинокль и, узнав прасольский дуб, решил во что бы то ни стало не допустить бессмысленной бойни и самому вступить в переговоры с ватагами Полякина и Леденцова.
Километра за полтора от спорной полосы Аниська с трудом остановил флотилию. Сорвав с себя красный матерчатый пояс, махая им над головой, он заставил обратить на себя внимание всей флотилии. Свыше десятка дубов приостановили свой бег, сгрудились вокруг «Смелого».
Краснолицый солдат, по фамилии Онуфренко, уже успевший сдружиться с Аниськой, помог ему уговорить односельчан. Всем хотелось сразиться с казаками, никто сначала и слушать не хотел о переговорах, но потом, после непродолжительных споров, было решено уговорить прасольских ватажников удалиться с участка по-хорошему и выбрать из моря «посуду». Вести переговоры было поручено Аниське и Онуфренко. Остальные ватаги должны были держаться пока на недалеком расстоянии, но быть готовыми ко всему и в случае отказа прасолов действовать силой. Не дойдя до границы участка саженей на сто, флотилия задержалась. «Смелый» двинулся вперед один.
На палубе прасольского дуба Аниська увидел Полякина, Леденцова — и обрадовался: теперь можно было заставить разговаривать с приморцами самих хозяев.
На прасольских дубах тоже узнали Аниську. Оттуда послышались удивленные приветственные возгласы:
— Го-го-го, Анисим Егорыч! Откудова ты?
— Глянь-ка, Карнаух, каторжная душа… Здорово, сваток!
Аниська молодцевато-небрежно отвечал на насмешливые приветствия.
— Ребята, чи не надоело вам своими руками жар для прасолов загребать?! — кричал он.
— А ты чьими загребаешь?
«Смелый» вплотную подошел к прасольскому дубу, очутившись в тесном шумливом кольце каюков и байд.
Прямо в лицо Аниськи ухмылялся Осип Васильевич. Григорий Леденцов, важно закинув голову, стоял на корме.
Аниська в настороженном безмолвии передал Полякину требование приморцев.
— Слыхали, братцы? — выслушав, с притворным недоумением спросил Осип Васильевич, обращаясь ко всей ватаге. — Мы труды сюда вгоняем, мозоли о весла натираем, а к нам заявляется вот такой хлюст, — Осип Васильевич презрительно показал на Аниську, — и требует ослобонить законную нашу местину, каковская принадлежит нашему хутору. Нам она принадлежит, ребятушки, истинный Христос! Вот она и бумага с печатками господина наказного атамана. Вот! — Осип Васильевич помахал пожелтевшим гербовым листком. — Как же мы, братцы, отдадим им то, чего сам господин наказный атаман отписал для казачьего населения?
