Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина
Тем временем ватаги Анисима и Пантелея Кобца все настойчивее притягивали к себе людей. Многие примыкали к ним со своими дубами и снастями. Носились слухи, что ватага Аниськи хорошо вооружена, что в нее принималось много беглецов с фронта — казаков и иногородних. А главное, что влекло рыбаков к Анисиму, это его честность, бескорыстие, защита неимущих рыбаков перед прасолами и полная свобода от прасольской кабалы.
В начале мая кончил заседать в Новочеркасске первый областной казачий съезд.
Еще не разъехались по станицам и хуторам делегаты, а казаки уже заговорили, что вопрос о рыболовных богатствах Донской области решен только в пользу казаков.
На этой почве разгорелись между иногородними и казаками новые распри, вчерашние друзья становились непримиримыми врагами. Ватага Анисима после этого приобрела новых союзников, приток в нее новых людей увеличился.
Однажды вечером, вернувшись с ловли, Аниська, по обыкновению, пошел к Красильникову.
От усталости он еле передвигал ноги, одежда его напиталась запахами рыбы, смолы и моря. Отворив калитку, он встретился с Липой.
Лицо ее было закутано до самых глаз платком, губы дрожали. Она обхватила Аниську за плечи, силясь что-то сказать, и долго не могла заговорить.
— Заждалась я тебя. Я сейчас от Коротьковых, — зашептала она, переводя дыхание. — Там станичный атаман, Емелька Шарапов, начальник рыбных ловель и тот вражина, отца Петра сын — офицер…
Аниська слушал внимательно, спокойно.
— Коротьков первый сказал про тебя, что ты тут, в Рогоженском, — продолжала Липа. — А начальник рыбных ловель и офицер как начали ругаться. Автономов как заорет на всю горницу, что надо заарестовать тебя и всю твою ватагу. Анися, милый, надо тебе уходить.
— Да, пока не пришло время и не собраны все силы, надо уходить, — согласился Анисим. — Пойдем и ты со мной, Липа, — обняв женщину, стал он упрашивать. — Бросай Сидельниковых с ихним богатством. Не нужны они тебе. Разве мы не сумеем прожить и без них? Сумеем, сейчас сядем в дуб, и я отвезу тебя куда-нибудь, где никогда не найдут тебя. В Кагальник, в Ахтари, в Таганрог… Хочешь, а?
— Постой, — перебила Аниську Липа, — я еще не все сказала тебе…
Прислонясь к вишневому дереву, Липа сообщила ослабевшим голосом:
— Муж мой… воротился нынче, с фронта…
Аниська старательно потер ладонью лоб, глаза. Помолчал.
— Ну и что же? — подавив волнение, сказал он. — Разве он нужен тебе? Бросай его.
Липа закрыла ладонями лицо, опустила голову. Аниська нетерпеливо повторил:
— Идем, что ль! Решайся…
Липа подалась к нему всем телом, произнесла чуть слышно:
— Я согласна. Без тебя мне не будет жизни.
— Я подъеду дубом к вашей леваде. Помнишь, где мы в последний раз сидели? Ты выйдешь?
— Ладно. Я только захвачу во что одеться. Сейчас Максима дома нету.
Поцеловав Аниську, она почти беззвучно выскользнула из сада на улицу.
Аниська с минуту стоял, прислушиваясь к шагам на улице. Теплая сырость плыла между грузных от пышной листвы деревьев. Холодные капельки росы срывались с листьев, падали на разгоряченное лицо. Где-то в глубине сада рассыпал буйные раскатистые трели соловей.
За оградой послышались голоса. Аниська подождал, пока пройдут люди, перескочил через ограду и прямо через сады и огороды побежал к Дону.
Ватага еще была на берегу. На двух дубах поспешно отчалили от хутора. Аниська на «Смелом» подплыл к условленному месту. Липа стояла на берегу с небольшим узелком. Аниська на руках снес ее в дуб.
На рассвете Аниська и Липа были уже в Мержановском, на Приморье, у Федора Приймы.
19Откупленный Григорием Леденцовым у начальника рыбных ловель трехверстный морской участок у самого устья Дона был причислен к общей заповедной зоне. Эта полоса считалась самой ходовой в пору весеннего краснолесья и кормила ряд приморских хуторов. Теперь ее охранял кордон. Ватаги Полякина и Леденцова хозяйничали на ней.
Широкое пространство, как бы служившее воротами для прохода красной рыбы из Таганрогского залива в Дон, было по существу отнято у кагальницких, мержановских, чулекских рыбаков. Весть об этом быстро разнеслась по хутору, по тоням и промыслам, по рыбачьим становищам.
Сначала ватага Полякила и его компания рыбалили на новом участке только ночью. Заставы кордонников добросовестно охраняли их от вмешательства других ватаг. Но потом прасолы осмелели, и острогрудые дубы и байды днем, на виду у всех, кружили у устья Дона, пробираясь до самого гирла Каланчи.
Рыба шла мощными косяками, наталкиваясь на выставленные сети. Перетяги с крючьями падали на дно моря под тяжестью осетров и севрюг. Рыбаки не успевали выбирать «посуду». Многие ходили с перешибленными руками. Еще живая, снимаемая с крючков севрюга одним ударом хвоста калечила неопытных рыбаков.
Тут же, на плавающей по морю шаланде образовался промысел по разделке красной рыбы. Вспарывались белые брюха пятнисто-серых, с рубчатыми спинами, севрюг. Черносизые комья икры вываливались в проволочные решета. Грязные, мокрые с ног до головы от рыбьей слизи, икорщики пробивали икру над круглыми чанами. Икра заливалась теплым пахучим рассолом, отжималась дюжими багрово-черными руками. Вязкие зернистые слитки ее превращались на глазах в ходкий, дорогой товар, радовали прасольский взор. Упругие прозрачные балыки, развешанные на перевязях, покачивались на легком ветру, сочась золотистым жиром.
Полякин и Леденцов лично присутствовали на облове откупленного участка. Они ночевали в пловучем коше, вместе с рыбаками пили самогон, ели из общего котла. Стараясь задобрить рыбаков, прасолы были в обращении с ними радушны и щедры.
30 мая ранним утром ватага Полякина и Леденцова по обыкновению выехала на красноловье. Низовый прохладный ветер туго надувал паруса, нес с Черноморья пресный запах дождя и соли. Лиловые тучи подымались с юга. По морю пробегали взъерошенные пятна: это гуляли, разбивая волны в брызги, легкие шквалы.
Прибыв на место, ватаги тотчас же принялись за выборку перетяг и высыпку неводов.
Осип Васильевич и Григорий Леденцов, оба в новых бахилах[38] и лоснившихся от сырости плащах, стояли на скользких подмостках дуба, следя за выборкой крючьев.
Моросил дождь. Устье Дона и даль моря были затянуты мглой. Григорий Леденцов смотрел в бинокль в сторону моря, часто вытирая полой рубахи мокнущие стекла. Море тревожило его, со стороны залива ежечасно могла нагрянуть беда. Рыбалившие неподалеку кагальницкие и мержановские рыбаки уже давно точили против него и Полякина зубы и с минуты на минуту могли вступить в бой за свой участок. Поэтому прасолы боялись не охраны, которой не существовало для них, а мирных, безоружных рыбаков. Дозоров, обычно охранявших входы в устье Дона, сегодня не было видно; зато, на взморье, совсем близко белели острые треугольники мержановских и кагальницких дубов.
— Что-то не видать катеров! Уж не думает ли есаул Миронов обзнакомить нас с приморцами, — сказал Леденцов, не отнимая от глаз тяжелого цейсовского бинокля.
— Боже упаси, Гришенька! — испуганно ответил Осип Васильевич. — Этой оказии нам и за деньги не надо. Иначе достукаемся с тобой бабаек по шеям.
В это время на берегу моря, у хутора Мержановского, совершалось то, чего так боялись увлекшиеся обловом прасолы.
Еще на рассеете вернулись с моря обстрелянные охраной в законной полосе рыбаки. Весть о неслыханной наглости охраны взволновала хутор.
Аниська ночевал у Федора Приймы. Угрожающий топот бегущих по улице людей разбудил его. Он вскочил, стал быстро одеваться. Наказав Липе не показываться на улицу, выбежал во двор. От ворот шел Прийма. Его добродушно-флегматичное лицо выражало тревогу.
— Что случилось? — спросил Аниська.
— А ты хиба не чув? Прасола таки жаднючи, что у честных рыбалок кусок из-под носу украли. Мабуть, запретного им мало, каплюгам!
Аниська уже слыхал о жульнической проделке прасолов.
— Дядя Федор, — сказал он, ощущая прилив знакомой злобы, — Подошло-таки время потрясти их, поквитаться.
Прийма махнул рукой.
— С прасолами тот расквитается, у кого грошей богато.
— Мы и без грошей попробуем! — крикнул Аниська и побежал со двора.
Из-под горы наплывал грозный нарастающий шум. Аниська словно на крыльях слетел с обрыва. За ним, не отставая, бежали товарищи.
На берегу, по песчаной отмели рассыпалась толпа. Среди мужских треухов и картузов мелькали пестрые платки женщин и простоволосые, смоченные дождем головы ребятишек.
Десятка полтора дубов с поднятым парусами покачивалось у берега. На них суетились люди.
Аниська сразу заметил — толпа успела расколоться надвое: одна часть во главе с богатыми волокушниками предлагала решить дело мирно, судебным порядком, другая же, наиболее многолюдная, требовала расправиться с прасолами немедленно, самосудом, отобрав у них участок.
