Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Ох! Который час?
— Около одиннадцати. Ты уже спала? Так рано? Знаешь, я хотел сказать тебе... У него тоже свой дом. Я был там. Мы договорились с ним. Я принес клещи и лерку. Старуха Мармель спрятала их.
— Лерку?
— Ну да, инструмент. Для нарезки. Без лерки ничего не сделаешь. С этими людьми всегда так — пообещают, а потом ищи их. Болтуны, черт бы их взял. Он хотел, чтоб я сам пришел за инструментом. У бедняги злющая жена. Сразу схватила метлу.
— Правильно сделала.
— Правильно? Из-за какой-то рюмки... К тому же на мои деньги. Если бы каждый мужчина так заботился о своей семье... — Рейн тяжело опустился на край кровати. — Да, вот что я хотел тебе сказать — у этого человека могучая оранжерея.
— Ну и что?
— Погоди, послушай! У него четыре парника, каждую весну они дают ему пару тысчонок. Долги за дом давно выплачены. Во как живут! В будущем году и мы соорудим оранжерею, верно? Ты подумай, сколько можно будет выручить на рынке за свежие овощи!
— На рынке?
— Ну да. Твоя мать жалуется — надоело сидеть без дела. Вот и будет ей маленькое развлечение, и все. Нет. Оранжерею я сооружу, это уж обязательно, как аминь в церкви. Что? Что ты говоришь, а?
Жена не сказала ничего, она лишь глубоко вздохнула.
— Ты же сама видишь, сколько денег мы вбили в дом. А потом начинай выплачивать долги. Ты и приодеться-то не успела, а обо мне уже и говорить нечего. Посмотри, как Лийви, конторская служащая, одевается. А теперь «Москвич» купили. Уметь надо.
— Оранжерею мы строить не будем.
— Почему?
— Я не хочу быть дочерью рыночной торговки.
В комнате воцарилась тишина, она продолжалась мучительно долго. Затем муж вздохнул, разделся и нырнул под одеяло.
— Может быть, ты не хочешь быть и женой индивидуального застройщика?
Вопрос повис в воздухе. Первым заговорил Рейн.
— Ясно, разве интересен муж, который разрывается между стройкой и фабрикой. Или, по-твоему, я не думал об этом? Я еще не настолько отупел. Трудно, утомительно. Но запомни мои слова: я не дурак! Я не напрасно жертвую тремя-четырьмя годами своей жизни ради этого дома. Я думаю о нашем будущем. И если ты решила выкинуть какой-нибудь фокус, то, знай, черт побери, я на все способен.
Он повернулся к стенке. Водка и усталость за несколько минут сделали свое дело, и комната наполнилась мерным посапыванием.
Дождь по-прежнему барабанил в окна. Какая дождливая осень. Когда по улице проезжали машины, дом слегка встряхивало. Как обычно. И полоска света от качающегося на ветру фонаря металась на потолке точь-в-точь, как всегда, когда бывало ветрено.
Урве, лежавшая рядом с мужем, чувствовала, что чаша переполнилась до краев.
Оранжерея. Способен на все.
Можно ли было требовать от нее сейчас холодного спокойствия, понимания, что ее чаша никогда не переполнилась бы от таких мелочей, если б только сама она, Урве, не стремилась к этому.
К тому же и полную до краев чашу может опорожнить прощающая рука, если ей не мешает сделать это неприязнь. Но пусть лучше не ждут прощения те, к кому не испытывают любви. Подсознательно им даже бывают благодарны за то, что они дают повод не прощать их, что, ослепленные страстью к наживе и собственности, они говорят об оранжереях и хотят заставить старого человека торговать на рынке. А в случае протеста угрожают — они, оказывается, способны на все.
7
Прощают только тех, кого любят...
Придя утром на работу, Урве обнаружила на столе своего заведующего записку:
«Я в бассейне. Приду после двенадцати. Выправьте заметку о новых лекарствах. Материалы об ультразвуке и о встрече с писателями на машинке. Передовиков льнозаготовок сократите вдвое.
Ноодла».
Урве повесила пальто на вешалку, вынула карманное зеркальце и стала поправлять прическу. В коридоре перед большим зеркалом было бы, конечно, удобнее, но сегодня ей не хотелось выходить из комнаты. Мог зазвонить телефон.
Вот и звонок!
Спрашивали Паюра. Урве быстро отыскала под настольным стеклом номер телефона отдела партийной жизни, сказала и торопливо положила трубку. Сегодня нельзя было ни на секунду занимать телефон, потому что...
Стук в дверь.
— Пожалуйста!
В комнату входит Яан Ристна.
Не позвонил! Пришел сам!
Ах, как жаль, что она не надела зеленый джемпер. Теперь он может подумать, что ничего, кроме этой блузки с рюшем, у нее нет, — и на работу в ней, и на вечер.
Но Ристна даже не заметил, как она одета. Если он что и заметил, то только растерянность на лице Урве. Как обрадовала его эта растерянность! Выходит, не только он волновался, не только он не мог найти нужных слов.
— Эсси рассказал мне о вашей жизни.
Урве удивленно подняла брови, крутя в руках вечное перо.
— Выходит, я, сам того не желая, обидел вас вчера.
— Вы? Нет, нисколько. Я сама... — Она закусила губу, так как не имела ни малейшего понятия, в чем она сама виновата.
— Можно, я закурю?
— Ну конечно.
Урве придвинула поближе мраморную пепельницу. Их пальцы на мгновение соприкоснулись.
— Позже я дополнил свою разгромную речь — я пробормотал что-то о возможности исключений, но одно из исключений уже ушло.
Какая-то неожиданная ей самой робость овладела Урве — она не находила слов. А он мог каждую минуту встать и уйти, потому что ведь и его ждала работа. Сигарета уменьшалась с невероятной быстротой, пока он рассказывал, что говорил ему об Урве Эсси.
— Эсси, очевидно, часто видит людей не такими, какие они в действительности, а лучше. И много ли он меня знает, — решилась возразить Урве.
Ристна вдруг засмеялся.
— У Эсси острый глаз. А вы ведь еще только начинаете свою жизнь. Сейчас вы еще...
— Сейчас я никто.
Встретилась две пары веселых глаз. Урве и Ристна весело рассмеялись.
— Я не докончил фразы, вы, очевидно, думаете быстрее меня. Я собирался сказать, что сейчас вы еще не вполне твердо знаете, зачем вам, в отделе информации, английский язык.
На краю стола действительно лежал учебник английского языка с вложенными в него тетрадками. Урве быстро спрятала книгу в ящик стола. Человек с большим удовольствием демонстрирует знание иностранных языков, чем те усилия, которые ему приходится тратить, чтобы выучить их.
Ристна посмотрел на часы и вскочил.
— Я отнял у вас столько времени!
— Ну что вы!
— Жаль... — Он с грустью улыбнулся. — Я спешу в институт. Лекции. Что ж. Я убедился, что вы не сердитесь на меня, и теперь мое сердце спокойно. До свидания.
Он идет в институт. Молоденькие девчонки могут там часами слушать его, смотреть на него. В институте наверняка много красивых девушек...
Урве вышла из комнаты. Ей надо было взять у машинистки «ультразвук» и «встречу с писателями»...
В начале следующей недели, придя с машиностроительного завода в редакцию, Урве увидела на столе записку:
«Вас просили позвонить между 12—13 по телефону 43-397 Ристне. Я в спортзале «Калев». Приду после обеда.
Ноодла».
Было три четверти первого. Дрожащим пальцем она набрала номер. Низкий мужской голос ответил. О, как телефон меняет голос!
— Извините, я, кажется, очень назойлив... но чашка кофе...
Скажи это Оявеэр, Урве, не говоря ни слова, бросила бы трубку. Но сейчас она видела темные глаза — иногда веселые, а иногда почему-то такие грустные, догадывалась, как ему неловко сейчас. Ей самой было немного неловко. Они же оба понимали, что чашка кофе просто жалкий предлог. Но все же это был предлог, и первое свидание в маленьком кафе состоялось.
В этот вечер Урве вернулась домой поздно. Она старалась не смотреть даже на мать, которая хлопотала у духовки, разогревая ей ужин. Садясь ужинать, Урве задумчиво сказала:
— Надо бы поставить телефон.
Рейн седел в комнате за столом. По всей вероятности, писал домой письмо. Как жаль, что он сейчас не на работе. Урве хотелось остаться одной и разобраться в своих чувствах.
Ахто играл. Для строительства, развернувшегося в углу комнаты, необходимы были камни. Он возил их из кухни — под столом находился карьер — на маленьком самосвале, который был гораздо лучше настоящего, потому что доставлял груз даже на трех колесах.
Скоро у малыша день рождения. Третий в его жизни. Урве тихонько вошла в комнату, взяла книгу.
— Ты сегодня задержалась, — заметил Рейн.
— Да, работа, — едва слышно ответила она.
На столе перед Рейном лежали бумаги, испещренные цифрами.
— Что ты скажешь, если мы покроем потолки фанерой? — Не дожидаясь ответа, он горячо продолжал: — Так будет гораздо красивее, и, честно говоря, штукатурить потолки невероятно нудная работа. Фанеру можно прибить и зимой.
