Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— Ну что твое плечо? — спросил он, не переставая жевать. — Болит или перестало?
Клава промолчала. Он допил из кружки молоко, закурил.
— Не злись на меня, Клавдия. Что поделаешь, жизнь штука трудная. — Надел фуражку, пиджак. — Авдеич, мельник, обещал два мешка отрубей и мешок кукурузы. Привезу ночью. Пригодятся и для кабанов, и для кроликов. Так что вернусь поздно.
— Может, к ней, к милухе своей, заглянешь?
— Про то не будем толковать. Сказал, что заеду к мельнику, значит, заеду.
Она молча смотрела на мужа и, когда он ушел, хлопнув дверью, опустилась на лавку и совсем тихо, словно думая, сказала:
— Все… Уеду, сегодня уеду.
Клава разбудила Витю и Петю и, трудно глотая комом ставшие в горле слезы, с видимой веселостью сказала:
— Эй, ребятки, побыстрее умывайтесь, а то опоздаете в школу!
— Мама, ты же знаешь, в школу мы с Петром еще никогда не опаздывали, — рассудительно, как отец, ответил Витя. — И сегодня не опоздаем.
Она причесала их — любила это делать — и всегда, причесывая, замечала, что у Виктора чубчик непокорный, он торчал вихорком, не поддаваясь прическе, а у Петра мягкий, как пушок. Усадила сыновей к столу, поставила перед ними вазу с клубничным вареньем, в стаканы налила молока. Присела на кровать и издали смотрела, как мальчуганы старательно пили молоко, намазывая на хлеб варенье. «Они же ничего, бедняжки, не знают, и как я им обо всем скажу и когда скажу?» — подумала она, и к горлу опять комком подкатила боль. Клава испугалась: как бы ей не расплакаться, отвернулась и вспомнила, как она ходила беременная, как Никита уверял ее, что у них родится сын, и ему заранее облюбовали имя, как им казалось, самое лучшее — Виктор. Витя. Вспомнила, как принимавшая ребенка медицинская сестра поздравила ее с рождением мальчика, и Клава, обессиленная и счастливая, подумала: «Ну вот и сбылось наше желание… Витя, Витенька». Когда же следом за Виктором появился еще мальчик, Клава потеряла сознание, и второго сына они назвали Петром — в честь брата Никиты — уже дома. Близнецы росли, и какие они были разные! Виктор — это отец, такой же, как и Никита, лобастый, у него такие же, как и у отца, торчащие уши и широко поставленные карие глаза, и говорил он, подражая отцу, ломаным баском, не спеша, рассудительно. Ростом Виктор был выше Петра и казался намного старше своего брата. Петро — вылитая мать, и в его лице с мягкими чертами и в голубых глазах затаилось слишком много не свойственной мальчикам нежности, да и по натуре Петя был тихий, послушный и улыбался, как и мать, как-то боязно, словно бы чувствуя в чем-то свою вину. Однажды Клава — это было давно, мальчики еще не ходили в школу — повязала Петю, так, от радости, косынкой и, весело глядя на мужа, сказала:
— Погляди, Никита, это же девочка!
— Да, точно, очень похож на девчушку, — согласился Никита. — Наверное, в самом деле готовился пополнить женский пол, а на свет божий появился мальчуганом. Видно, сама природа что-то тут перепутала, что-то недоглядела.
Петя первым положил свои книжки в портфель и не уходил. Ласково прильнул к матери, спросил:
— Мама, чего такая скучная? Уморилась, да?
— Что ты, сынок, придумал! Веселая я и не уморилась.
— Петру всегда что-то увижается. — Витя взял свой портфель, ударил им брата по спине. — Пошли, Петро, быстрее!
— Сыночки мои славные, хочу вам сказать, что я отлучусь из дому, — говорила Клава, провожая детей в школу. — Может случиться, что когда вы вернетесь домой, меня еще не будет. Обед для вас на плите. Витя, сумеешь разогреть?
— А что тут такого трудного? — Витя посмотрел на мать с ухмылкой, точно так, как не раз смотрел на нее Никита. — Сумею, дело привычное. Так что не бойся, голодными не будем!
28
«Вот так во всем, даже в каких-то мелочах, сыновья мои разные, несхожие, — думала Клава, свернув в переулок, выходивший на главную улицу станицы. — Витя и посерьезнев, и посмышленее, и все делает сам, а Петя поласковее, посердечнее. Витя ничего не заметил, ко мне не подошел и ни о чем не спросил, а Петя увидел, что я невеселая, сам приласкался, спросил… Эх, дети, дети, если бы вы знали, какой камень лежит у меня на сердце»…
Мысленно она обратилась к сестре. Наверное, в этот час дома у Нади никого нету: сестра и ее муж Антон Савельевич на работе. Антон Савельевич, мужчина солидный, щедрый на слово, любил поговорить, занимал должность колхозного бухгалтера-экономиста, а Надя заведовала станичной библиотекой. И Клава решила пойти к ней на работу. Уже давно, как только в Холмогорской был построен Дворец культуры, библиотека помещалась в этом большом белом здании. «Дворец какой красивый, а я в нем еще ни разу не была, и куда входить в библиотеку, тоже не знаю, — думала Клава, войдя в вестибюль. — И где тут искать Надю?» Она открыла наугад высокую дверь, прошла по залу и увидела сестру. Надя остановилась, удивленная, развела руками, не веря своим глазам.
— Ты ли это, Клава? — спросила Надя. — Домоседка! И почему ты здесь? Раньше ведь никогда не приходила. Да ты еще и плачешь? Что-нибудь случилось, Клава?
Надя проводила сестру в комнату с круглым, заваленным книгами столом, с высокими, от пола и до потолка, стеллажами, забитыми книгами. На новом диване тоже в беспорядке лежали книги, журналы. Надя отодвинула их, усадила сестру, сама села рядом, и Клава, не дожидаясь расспросов, всхлипывая и отворачивая заплаканные глаза, сбивчиво рассказала, что ее сюда привело.
— Ой, Клавушка, милая, что же это у тебя получатся? — Своим платком Надя вытерла Клаве щеки. — Ну, не плачь, не надо. Дело серьезное, и давай поговорим спокойно, без слез. Ты обдумала свой шаг, Клава?
— Я бы не пришла к тебе.
— Выходит, что жена убегает не только от мужа, а и от своего богатства. Ты бросаешь все тобою нажитое. Да кто этому поверит? Все скажут: дура, ненормальная. А ты не дура, ты нормальная, и лично мне твое горе понятно.
— Двенадцать лет терпела, чего-то ждала, на что-то надеялась, — сдерживая слезы, говорила Клава. — Надеялась, что будет же у нас с Никитой какое-то свое, особенное счастье. А где оно, это счастье? Разве там, в нашем дворе? Там счастья нету, теперь я знаю, и не будет. Так где же оно? Надя, ты грамотнее меня, книжки читаешь, скажи, где оно, мое счастье? И посоветуй, как мне поступить.
— Не знаю, Клава, ничего не знаю. Да и речь у нас не о счастье, а о несчастье. И оно, это несчастье, уже свалилось на твою голову, как кирпич с крыши. Как от него избавиться? Давай подумаем вместе… Ну, приютить тебя нетрудно. Дом у нас большой, живем мы вдвоем с Антоном, места для всех хватит. Дадим тебе комнату, живи.
— Спасибо, Надя, больше мне ничего не нужно.
— А дальше что?
— Пойду на работу в больницу.
— А дети? О них подумала?
— Что думать? Будут со мной, детей ему не отдам.
— Не отдашь? Правильно, каждая мать поступила бы так же. — Надя грустно смотрела на сестру — А что скажут Витя и Петя? Пойдут ли они с тобой? А если не захотят, тогда что?
— Как не захотят? — удивилась Клава. — Почему не захотят?
— Хотя бы потому, что у них есть отец.
— Мать им ближе.
— Ведь ты же с ними еще не говорила.
— Сперва хотела с тобой… С ними поговорю, успею… Надя, значит, ты согласна? Я сегодня же с детьми переберусь к тебе — и всему конец.
— Ой, не торопись, Клава, не пори горячку, — советовала Надя. — Давай вместе сходим к Дарье Васильевне. Секретарь парткома, женщина она умная, послушаем, что она посоветует… Да и тебе самой надо бы все обдумать, взвесить.
— Что мне обдумывать, что взвешивать? — В глазах у Клавы показались слезы. — И какие еще выслушивать советы, когда у меня вот здесь, в груди, все уже оборвалось? Пойми меня, Надя, больше я не могу. Все эти годы жила как на каторге, одна, без людей, а теперь довольно, хватит с меня!
— Сама разрушаешь семью. Подумай и об этом.
— Ее, семьи-то, Надя, нету. — Клава заплакала. — Есть два сына и есть двор и все, что во дворе. А семья… Где она?
— Но нельзя так бежать, бросив все. Если дело дойдет до развода, то тебе и детям по закону полагается большая половина из того, что вы совместно нажили, — сказала Надя. — И об этом следует подумать.
— Пусть он подавится своим богатством! — крикнула Клава. — Ничего мне не надо! Проживу…
— Тебе не надо, а детям надо.
— Надя, прошу тебя, помоги выбраться из этой ямы! К его родителям не пойду, я там не нужна. На тебя вся надежда, Надя.
— Ладно, перебирайся хоть сегодня, а с Дарьей Васильевной я все же поговорю, одна, без тебя. То, что с тобой случилось, не личное твое горе, и Дарья Васильевна обязана знать…
— Так я побегу, — не слушая сестру, сказала Клава. — А то мои сыночки скоро придут со школы… К вечеру перееду. — Она обняла Надю. — Спасибо тебе, сестренка!
