Гумер Баширов - Честь
Нэфисэ прижала к себе узелок с вещами и повернулась к свекрови:
— Прощай, мама, не обессудь...
Ее приглушенный голос резнул сердце Хадичэ, как ножом.
— Я думала, что буду долго счастливой в этом доме. Полюбила вас всех... — Нэфисэ задохнулась и долго молчала. — Не вышло, не суждено, значит, — выговорила она наконец хриплым шепотом. — Вот за кого, оказывается, меня здесь принимают!
У порога она еще раз оглянулась на свекровь, и ей захотелось кинуться на шею растерявшейся старухе, крикнуть: «Мама, ты ошибаешься, мама!»
Хадичэ тоже потянулась к ней. Она силилась что-то сказать, но голос не подчинялся ей, и только сухие губы еле шевелились.
Но тут Нэфисэ решительно повернулась и, словно прощаясь со всем, что было здесь дорогого ей, склонила низко голову:
— Прощайте!..
Дверь закрылась. Ее шаги послышались в сенях, на крыльце, на ступеньках. Звякнула щеколда калитки.
И дом опустел.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Уж так получалось, что Хайдар, даже после целого дня утомительной работы и хождения по полю, не сразу возвращался домой. Желание увидеть Нэфисэ, услышать ее голос было столь необоримо, что он, не замечая сгущающейся темноты, сворачивал с большой дороги на тропку к полевому стану. А ночь тем временем окутывала землю, на небо высыпали звезды, с низин начинало тянуть холодком.
«Возможно, в бригаде все улеглись и ее не удастся увидеть?» Хайдар останавливался посреди дороги, укоряя себя за мальчишество. Ныла натруженная нога, нестерпимо мучил голод. На что бы лучше — пойти домой, поесть вкусной гречневой каши, которую наварила старуха соседка, напиться холодного айрану и завалиться спать. Но... что поделаешь с молодым сердцем, беспокойным, неуемным?! Перед глазами — мягкая, пахнущая свежим сеном постель... а ноги ведут к домику на лесной опушке.
Чаще всего он заставал их за ужином, у костра. Завидев сына, припадавшего на ногу, Мэулихэ ласково журила его:
— Ах, сынок, много ходишь, не разболелась бы нога!
— Не волнуйся, мама, — успокаивал ее Хайдар.
— Рана давно зажила, ничего ноге не сделается. Завернул мимоходом, узнать, не пойдешь ли домой? — а сам смотрел на Нэфисэ и, хотя трудно было разглядеть ее лицо в неясном, колеблющемся свете костра, чувствовал, что она рада его приходу.
— Нет, нет! — тут же вступала в разговор Нэфисэ. — Даже не заикайся! Мэулихэ-апа — моя до осени. Без нее мне и сон не в сон и еда не в еду. Может, тебе, детка, и страшно одному спать, да уж потерпи...
На опушке раздавался веселый хохот. Девушки живо усаживали Хайдара в круг, кто-то протягивал ему ложку, а какая-то озорница, накрывая ему колени салфеткой, приговаривала:
— Смотри, малыш, не испачкай рубашки!
Удивительно, что при этом он всегда оказывался рядом с Нэфисэ.
Уставшая за день Мэулихэ торопилась ко сну:
— Пойду стелиться. И вы, девушки, не засиживайтесь!
Одна за другой исчезали и остальные. У костра оставались только Хайдар и Нэфисэ.
— Не ходи больше по ночам, товарищ лейтенант, — говорила она ласково. — Не мытарься! Ведь ночи-то темные, дорога кружная. Того гляди — заблудишься, что будем тогда делать без тебя? — И, легко вскочив, она тоже пропадала в темноте.
Если Хайдар, задержавшись допоздна в других бригадах, запаздывал к веселому костру на опушке, он все разно выбирал такой путь, чтобы можно было хоть издали посмотреть в ту сторону.
Красное знамя на копне рассеивало его тревоги.
— Глупый ты мальчишка! — говорил себе иногда Хайдар. — Глупый, глупый! — Но на следующий день он, волнуясь, снова искал глазами трепетавшее на ветру кумачовое полотнище.
Сталкиваясь с Нэфисэ, Хайдар со все возрастающим восхищением любовался ее длинными ресницами, проворными движениями рук и даже к звукам ее голоса прислушивался с замиранием сердца. Его чувство было настолько чисто и глубоко, что он старался таить его даже от самой Нэфисэ, и когда Апипэ с обычным для нее бесстыдством пыталась делать какие-то намеки, это вызывало в нем только брезгливость и отвращение.
До сих пор Нэфисэ была лишь приветлива с ним, но трудно было угадать, что скрывается за этой приветливостью...
А вчера было иначе.
На колхозной плантации созрел семенной кок-сагыз. Его надо было собирать, не медля ни минуты. Стоило повеять легкому ветерку, и пушистые, как у одуванчика, семена мгновенно разлетелись бы, первые капли дождя вбили бы их в землю. Но сейчас сбором семян могли заняться только дети.
Хайдар послал пионеров оповестить всех байтиракских ребят, чтобы шли на плантацию, велел объяснить им, что из кок-сагыза добывают каучук, делают резину, необходимую для армии. Кто, мол, хочет помочь отцам и братьям, воюющим на фронте, пусть приходит.
Наутро к Хайдару явились двадцать семь ребятишек с мешочками в руках.
— Хайдар-абы! В танках что-нибудь тоже делают из кок-сагыз? Да? Мой папа — танкист! Я помогу ему поскорей побить фашистов.
— И я, и я! Мой папа — шофер! И мы хотим! — зашумели дети со всех сторон и, повесив мешочки через плечо, вошли в кок-сагыз.
На соседнем участке бригада Нэфисэ косила лобогрейкой овес. Вскоре показался и бригадир:
— Здравствуй, товарищ лейтенант! Оказывается, у нас новые соседи?
— Вот пришли, если примете!
— Поля у нас просторные, душа широкая, хорошим соседям всегда рады.
Нэфисэ с улыбкой смотрела на ребят. Хайдар заметил, что она несколько раз украдкой взглянула и на него.
— Цветики мои! — протянула она. — Погляди, работают-то как весело, как стараются!..
Хайдар почувствовал, что ласковые слова, обращенные к детям, почему-то смутили самое Нэфисэ. Глаза их встретились, и она, вспыхнув, наклонила голову, стала поправлять выбившуюся из-под платка прядь волос. Стараясь скрыть смущение, принялась шутить:
— Не соскучился ли по маме, лейтенант? Передать ей привет от тебя? Она вон на том конце поля.
— А если и соскучился, ты ведь не отпустишь ее?
— Ах, бедняжечка!.. — засмеялась она. — Потерпи уж немного, дай хлеб убрать.
— Лишь бы до моего отъезда отпустила...
— До отъезда? Так ведь ты недавно приехал? Неужто пора уезжать?
— Видно, воздух в Байтираке живительный... Я уже почти поправился.
— Гм... Поправился! А хромаешь.
— Это уже пустяки. Да и на фронте люди очень нужны.
— Положим, они и здесь не лишние...
— Каково же мне, когда наша дивизия в Сталинграде воюет?
— Понимаю. Мы не солдаты, и то всем сердцем тянемся туда... Ну, до свиданья, до проводов!
Она, мягко улыбнувшись, поправила платок на голове и как-то нехотя пошла к своему участку.
— Нэфисэ!.. — крикнул Хайдар странно зазвеневшим голосом.
Нэфисэ, вздрогнув, остановилась. Кудрявые волосы Хайдара развевались на ветру, тонкие ноздри дрожали:
«Нос совсем как у матери», — подумала Нэфисэ.
— Послушай, Нэфисэ, я...
Поняла ли она, что хотел сказать ей Хайдар, или невольно получилось так, но Нэфисэ, нахмурив брови, вдруг закричала:
— Карлыгач, ты что зеваешь! Гляди, куда лошади бредут! — и она опрометью бросилась бежать.
Видно, Карлыгач действительно зазевалась — лошади тащили машину прямо в кок-сагыз.
2
Сумерки все более сгущались, надвигалась ночь. Хайдар сидел в прохладных сенях за столиком и готовился к докладу о положении на фронтах и о задачах колхозников. По поручению партийной организации он должен был сделать этот доклад завтра на общем собрании колхоза.
Времени у него было еще много. Он задумчиво водил пером по бумаге, и вдруг из-под пера стали вырисовываться брови, разлетные, как крылья ласточки, милое женское лицо с длинными ресницами. Еще несколько штрихов, и в уголках губ заиграла чуть приметная улыбка. Совсем как у «нее»! Хайдар улыбнулся как бы в ответ ей и, аккуратно обрезав бумагу, прислонил рисунок к мерно тикавшему будильнику и поднялся.
«Возможно, и сегодня мне только почудилось?» Он склонился над улыбающейся головкой: «Нет, не почудилось! Нет...»
Хайдар ходил по чисто вымытым половицам, осторожно ступая на раненую ногу. Время от времени он спускался с крыльца и стоял, подняв голову, посреди двора, словно прислушивался к чему-то, и опять спешил в сени.
Вокруг маленькой лампы на столе сновали ночные бабочки, в раскрытое окно смотрела черными глазками смородина. За нею поблескивала листьями вишня. А над всем этим нависла темная ночь, глухая, предвещавшая грозу августовская ночь. Встревоженные духотою, бились о стекла окон жучки. Где-то далеко, разрывая ночную тьму, полыхали зарницы.
Хайдар стоял у окна, чутко прислушиваясь к ночным звукам. В этот поздний час Байтирак продолжает жить сложной, напряженной жизнью. Вот по мосту прогромыхала порожняя телега, за ней вторая, третья... Это транспортная бригада возвращается с элеватора, впереди Тэзкирэ, потом Ильгизар... Они дадут лошадям отдохнуть и в полночь опять повезут хлеб на пристань.
