Иван Щеголихин - Дефицит
— Ты должен был догадаться, что если я так настойчиво трезвоню, значит, есть на то веская причина!
— Откуда же мне знать, Мариночка? Я думал, Анюта звонит, а мне этого счастья и без телефона хватает.
— Но если я вынуждена была пустить в ход придуманную тобой глупость про отдел доставки, следовательно…
— Ты не торопишься? — перебил Борис.
— Причем здесь торопишься-не торопишься? — Вместо того, чтобы спросить, в чем дело, он снова виляет. — Я могла ожидать от кого угодно, но только не от тебя.
— Глянь сюда! — опять перебил он и показал пальцем на приборы перед собой. — Бак пустой, стрелка на нуле лежит, давай на заправку заедем, видишь? — Он тыкал пальцем, как будто она разбирается, пусть Анюте своей показывает, она его проверяет по всем стрелкам и цифрам, километраж записывает и расход бензина, а по грязи на колесах может еще и определить, по какому маршруту он возил за город свой «пэрсик».
Поехали на заправку, хотя Марине хотелось ему сейчас запретить все на свете.
— Как там Малышев, оклемался? — спросил Борис невозмутимо.
— Заставил весь день меня волноваться, рвать и метать!
— А что с ним опять?
— Да не с ним, а с тобой что?! Звоню-звоню, как…
— Как пономарь, — подсказал Борис.
— На тот свет легче дозвониться, чем к друзьям, которые от тебя прячутся, как собака от мух.
— Нехорошо, Мариночка, неэстетично.
Он и сегодня намерен увильнуть от разговора, а ведь прежде первым делом спрашивал, как там контингент, подбирается? Однако же, не надо подражать Анюте, у него иммунитет к бабьему визгу. Марина скрестила руки на груди и потерлась спиной о сиденье. Сказала мирно:
— Нам надо поговорить, Борис.
— Всегда готов, но сначала заправимся.
Возле заправки длиннющая очередь, неужели он будет ждать, это же до вечера?
— Потом заправлюсь, — решил Борис. — Ты, я вижу, спешишь, поехали.
— Нет, давай подождем! — Ишь ты какой, «ты, я вижу, спешишь». Никуда она не спешит, не прикидывайся.
Пристроились в хвост каравана в сизой вонючей дымке.
— Частников развелось, пора уже раскулачивать, — флегматично заметил Борис. — И все «Жигули», «Жигули». Тебе не кажется, Мариночка, что на «Жигулях» одни жулики? Добрая машина, слов нет, но стала символом жулья капитально. Раньше татуировка была «не забуду мать родную», а теперь «Жигули», тебе не кажется?
— Не кажется!
— Напрасно. Жулики и хапуги. Вон впереди рожа вылезла с бакенбардами, в вельветовом пиджаке. Наверняка официант, слесарь из автосервиса или продавец мясного отдела.
Марина пока потерпит, очередь большая, а он пусть поизрасходует свой запас уверток.
— Или помидорами торгует рубль кило, — неутомимо продолжал Борис — Нет, что ни говори, развелось, хоть хлорофосом трави.
Когда он изволит поинтересоваться, почему она звонила? Из уважения к женщине, хотя бы, из обыкновенной любезности, на которую он всегда мастак. Всегда, но не сегодня. Сегодня он намерен мотать ей нервы, как и вчера, но она потерпит, а потом выдаст ему сполна.
— Раньше как было, кто ездил на своей машине, помнишь? Знатный металлург, Герой соцтруда, профессор или народный артист, люди привилегированные. Единицы ездили. А сейчас? Откуда такие деньги?
Она только набрала воздуху, чтобы остановить поток премудростей, как он снова покатил-поехал:
— Вот, пожалуйста, из-за всякого быдла, взяточников и спекулянтов, труженики здравоохранения простоят минут сорок. На работу не опоздаем, Мариночка?
Она смерила его молчаливым, уничтожающим, как ей хотелось, взглядом. До чего же ты нагл, Борис, спокойно можешь молоть ерунду, видя, что она терзается! Да еще учтив и любезен. «Прикидывайся, прикидывайся, посмотрю я, как ты запоешь при виде конверта Сиротининой!»
— Сменить мне надо «Жигули», чтобы не сказали, что я тоже жулик. На «Москвича» или на «Волгу», как ты думаешь, Мариночка?
— На «Волге» ты будешь хапугой с размахом, — сказала она не без удовольствия.
— Размах — это хорошо, — подхватил Борис. — Без размаха только дураки живут. — Кажется, он готов был поссориться с ней.
— На «Волгах» как раз-то жулики и ездят, — немножко сбавила пыла Марина, чтобы особенно его не задорить. — Пятнадцать тысяч нельзя труженику накопить, можно только наворовать. Но не хватит ли нам про всякую ерунду, Борис? Если я тебе вчера весь день звонила-названивала, то…
— Ничего себе ерунда! — громко перебил он, как будто их кто-то подслушивает и следует говорить только о пустяках. — Мне из-за этого жулья, из-за мясников с бакенбардами, официантов, из-за сферы обслуживания житья нету. Ни бензина, ни запчастей, да они еще и гаишников развратили, теперь за каждый свисток рубль плати. О смотри! включили вторую колонку, дело быстрей пойдет.
«Дело». Дело как раз ни с места. Сейчас они подъедут, зальет он свои баки, отвезет ее в консультацию и не даст слова выговорить. Постучит ногтем по своим швейцарским часам: «Спешу, Мариночка, дымлюсь, привет семье!» — и высадит ее. А у Катерины впереди физика.
— Борис, я должна направить к тебе двух женщин.
Раньше он радовался ее предложениям, ждал их, но что скажет теперь?
— Надо вовремя уйти, Мариночка, из большого спорта, — сказал Борис — Возьми Ирину Роднину. Неоднократная чемпионка мира, трехкратная олимпийская, выступает с блеском, богиня, люкс, равных и близко нет на всей планете и даже за ее пределами, а вот взяла и ушла, почему?
— Борис, ну в конце-то концов!
— Или возьми хоккеиста, этого, как его? Морды бил канадцам, защитник наш, ну как его? — Как будто Марина только и создана отвечать на спортивные викторины. — Васильев! — воскликнул Борис и даже ладонью себя по лбу щелкнул. — «Комсомолку» читала? Уходит из большого спорта лучший защитник мирового, подчеркиваю, мирового хоккея, не то, что мы с тобой. Вовремя! Чует! Все чуют. И мы должны чувствовать.
Он увиливал, ерничал, городил чепуху, а машина продвигалась шажками, и вот уже совсем близко тяжелые стояки, похожие на крашеные холодильники со шлангами и брандспойтами, как у пожарников.
— Да выслушай ты меня в конце концов!
— Все знаю, Мариночка, лучше ты меня выслушай. Кончать надо, скажу я тебе, и притом немедленно. — Он посмотрел на нее, осадил взглядом и осудил. — Не толкай меня больше на это самое…
— Борис, как ты смеешь?!
— Да-да, на преступление.
Она ощутила в горле комок обиды, отчаяние, Сиротинина уже ждет ее со своей Настенькой, ждет-пождет и дождется ли? Что ей скажет Марина сегодня? Откладывает и откладывает, завтраками кормит, а у Настеньки живот все больше, и профессор уже начал хлопоты по ее всесоюзному розыску, не говоря уже о том, что у Катерины физика. Все рушится!
— Борис, в конце концов, это свинство с твоей стороны! — возмутилась она.
— Вылезай из машины, — сказал Борис.
— Борис, ты что?.. Прошу тебя… — Голос ее задрожал на грани слез, Марина совсем не плакса, но до того измотана в последние дни, что вот-вот заревет белугой.
— Вылезай, тебе говорю, нельзя с пассажирами подъезжать к заправке. Пройди вон туда, — и показал ей рукой на выезд впереди.
Она достала платочек, наспех осушила глаза, кое-как вылезла из машины, опять сбив прическу, и пошла, обходя черные мазутные пятна, к выезду из заправки, где ожидали, переминаясь с ноги на ногу, такие же, как она, высаженные, и эта компания ее несколько успокоила. Вскоре подъехал Борис, открыл дверцу, она села, поехали дальше, пора бы ему посерьезнеть, но он опять за свое:
— Раньше я за трояк мог полный бак залить, сорок литров, а сейчас шестнадцать рублей отдай, подорожал бензин, девяносто шестой скоро будет как коньяк стоить. Энергетический кризис в масштабах планеты, и это теперь уже не кончится, Мариночка.
Если бы она отстранилась хоть чуточку от своей заботы, она вспомнила бы, что Борис вообще такой, любит побрюзжать, это ему крайне нужно, иначе у него с пищеварением будет не все в порядке, — но отстраниться Марине сейчас трудно, просто невозможно.
— Выслушай меня, ради бога, Борис, очень тебя прошу. В последний раз.
— В последний? Конца-краю не будет, Мариночка. Демографический взрыв, опять же глобальное явление, как и энергетический кризис. Последние волосы покидают мою плешь, это верно, последние дни хожу на свободе, тоже недалеко от истины.
— Почему ты меня не предупредил, если отказываешься? Ты меня попросту подвел, я обещала людям, ничего не зная о твоих ужимках и прыжках. Я бы не договаривалась с женой Сиротинина.
— Ого, на старуху проруха!
— Она не старуха, к твоему сведению, но дело не в этом, помощь нужна не ей, а ее дочери.
— Уволь, Мариночка, уволь, мне уже сны снятся содержательные.
— Борис, помощь нужна прежде всего мне. Я Сиротининой обязана.
— И чего ты перед ней стелешься?
