Александр Бартэн - Всегда тринадцать
Господин Дезерт, крупнейший цирковой импресарио, находился в возрасте, давно позволявшем отпраздновать солидный юбилей. Однако он не только не задумывался об этом, но, напротив, при первом же осторожном напоминании строго оборвал своего секретаря: «Юбилеи хороши для тех, кто располагает свободным временем. У меня такого времени нет!»
И все же, несмотря на всю свою занятость, несмотря на то, что переговоры с Союзгосцирком вполне мог бы завершить один из помощников, Дезерт пожелал самолично отправиться в Москву. Тому имелись причины, о которых вслух он не желал распространяться.
Месяц назад, принимая у себя управляющего Союзгосцирком, импресарио впервые испытал нечто схожее с неуверенностью. Откуда могла она возникнуть? Прокатное агентство Дезерта занимало прочное положение во многих странах мира; считалось бесспорным, что номера и аттракционы, поставляемые агентством, относятся к лучшему из того, чем располагает международный цирк. Пусть другие импресарио, желая поразить воображение клиентов, ведут переговоры в кабинетах, сверкающих богатой обстановкой. Контора Дезерта была иной. Она занимала более чем скромное помещение: вход прямо с улицы, несколько потертых стульев, на единственном столе единственный телефонный аппарат, полное отсутствие справочных записей; отличаясь цепкой памятью, Дезерт того же требовал и от своих сотрудников. Именно этот контраст между подчеркнуто убогой обстановкой и теми крупными, неизменно прибыльными делами, что в ней вершились, безошибочно действовал на клиентов, лишал их привычных ориентиров, делал податливее, беззащитнее.
Управляющий Союзгосцирком оказался, однако, вылепленным из другого теста. С первых же минут беседы он показал себя не клиентом, а представителем равной стороны. Учтиво улыбаясь, ни в чем не нарушая корректности, подобающей гостю, управляющий вместе с тем не скрывал критического отношения ко многому из того, что в западном цирке почиталось первоклассным. Сперва Дезерт заподозрил в этом хитрое намерение — сбить цену чужому и тем самым возвысить свое. Но затем, продолжая переговоры, понял, что представитель «Цирка Москвы» (термин, полюбившийся заграничной рекламе) и в самом деле убежден в превосходстве советского циркового искусства и, более того, может сослаться на тот успех, какой повсюду сопровождает гастроли советских цирковых артистов. Именно это и побудило многоопытного импресарио принять приглашение управляющего. Дезерт решил посетить Москву и заодно выяснить, в какой мере советский цирк угрожает стать конкурирующей силой.
Серебрясь на солнце, сверкая круглыми иллюминаторами, самолет продолжал свой дальний рейс. Стюардесса, поставив поднос, двинулась дальше. Ничто не мешало Пьеру-Луи Дезерту думать о своих делах, о себе самом.
Как бы в цирковых кругах ни было известно его имя, оно всегда сопровождалось уменьшительной приставкой — «младший» или «последний». Но кому же тогда принадлежало звание «старшего»? Отцу? Нет, и он — Франсуа-Анатоль Дезерт, два десятилетия назад закончивший свой бренный путь, — не обладал этим именем. Старшим, доподлинно старшим звали лишь одного из Дезертов—самого первого, основоположника, родоначальника, Рене-Огюста. По сей день немало историй рассказывалось о нем.
Рассказывалось, будто еще в тридцатые годы прошлого века на рыночных площадях юга Франции появился некий полупаяц-полудрессировщик, труппу которого составляла всего-навсего дюжина белых мышей. После каждого представления, не щадя спины при низких поклонах, этот паяц обходил зрителей с протянутой тарелкой. Можно ли было предположить, что медяки, падавшие на дно тарелки, послужат основанием капиталу, который в дальнейшем, словно рычаг, повернет и перевернет старинное цирковое дело.
Далее рассказывалось, что несколько лет спустя Рене Дезерт (он-то и был безвестным паяцем!) перекочевал в Алжир и, разбив на знойном берегу палатку, стал помимо белых мышей демонстрировать отлично дрессированную собаку-математика. Позднее, за сходную цену продав палатку со всем содержимым, Дезерт исчез в глубинах Африки. Назад вернулся владельцем трех берберийских львов. Как рычали они, как метались по клетке-фургону, тщетно пытаясь укрыться от вездесущего бича и докрасна раскаленных железных прутьев! Дезерт добился своего: сломил их лютость. Обучив зверей прыгать через обруч, кататься на деревянном шаре и становиться в пирамиду, он положил основание зверинцу, и в дальнейшем зверинец этот пополнялся самыми экзотическими видами хищников: ловкий укротитель сумел завязать и упрочить торговые связи с царьками и старейшинами отдаленных негритянских племен.
И еще рассказывалась история о том, как, войдя в доверие к влиятельному марокканскому купцу, Рене вероломно похитил его дочь, а затем, под угрозой скандальной огласки, добился отступного. Если же прислушаться к другой версии, Рене с похищенной женщиной не расстался, она родила ему сына, но переезда в Европу не выдержала и угасла под чужим, неприютным небом. И вот тогда-то, именно тогда оглашен был брачный контракт некогда безвестного паяца и прекрасной Эрнестины, наследницы одного из крупнейших на континенте цирков. Как удалось Рене завоевать ее гордое сердце — остается загадкой. Но он добился победы, Эрнестина усыновила Франсуа-Анатоля, слишком смуглого для чистой европейской крови. Уже к восьмидесятым годам имя Дезерта становится синонимом новой цирковой формации — той, что равно включает в круг своих интересов цирки и зверинцы, закупку зверей и их дрессировку, показ на собственных манежах и прокат в другие цирки.
Годы шли, но энергия Рене Дезерта оставалась неистощимой. Иногда же, отрываясь от дел, он с гордостью смотрел на сына: растет, мужает второй Дезерт — Франсуа-Анатоль, слишком смуглый для европейца, но зато наделенный африканским огневым темпераментом. Особенно это сказывалось в любви к лошадям — самым диким, строптивым, необъезженным. Казалось, для гибкого черноокого юноши нет большей отрады, чем скакать через любые препятствия, с каждым новым барьером усмиряя конское своеволье, а затем, сойдя со взмыленного коня, прижаться щекой к его трепещущим ноздрям. Заметив эту склонность, Рене Дезерт поручил воспитание сына своим берейторам, а в дальнейшем отдал ему лучшую конюшню. Отсюда новая страница в истории семейства.
С рассвета и далеко за полдень находясь на манеже, Франсуа Дезерт упорно овладевал искусством конной дрессировки. Лошадей приводили и уводили, конюхи от усталости едва держались на ногах, а Франсуа — все тот же сгусток неубывающей энергии — лишь восклицал гортанно: «Живей! Еще живей!» Он был во всем не укротим: нерасторопного берейтора мог опрокинуть бешеным ударом кулака, непослушной лошади вонзиться зубами в ухо. Зато конюшня, которую выводил на манеж, равных себе не имела: богатейшая сбруя, тончайшая подобранность по мастям, искуснейшая дрессировка. А карусели! По свидетельствам очевидцев, в этих пышных конных каруселях иногда, не считая пони, было занято до пятидесяти — шестидесяти голов!
Да, Дезерт-второй был непревзойденным мастером конного цирка. Когда же умер отец, основатель рода, Франсуа доказал, что умеет так же крепко и расчетливо хозяйствовать. Делу, начатому Рене, он придал новый размах. Именно он, Франсуа Дезерт, сохранив для вывески такие привычные названия, как «зверинец» и «цирк», одновременно ввел в обиход новый термин — «цирковое предприятие». И действовать стал соответственно с этим.
В то время, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, в Америке гремело имя Фенеаса Тейлора Барнума, создавшего новую цирковую разновидность — гигантский передвижной шатер, под сводом которого представление разворачивалось сразу на трех манежах. Предприимчивому американцу становилось тесно на своем континенте, все настойчивее приглядывался он к европейскому рынку. Не в пример многим другим цирковым директорам, Франсуа Дезерт не спасовал перед напористостью Барнума, вступил с ним в секретные переговоры и добился взаимовыгодного раздела сфер влияния.
Жизнь Дезерта-второго во всем без исключения могла бы быть удачной, но тому мешало одно: третий Дезерт — Пьер-Луи, сын Анатоля и внук Рене, — с детских лет выказывал полнейшее равнодушие к цирку. «Я не могу поверить, что ты мой наследник!» — то горестно, то гневно восклицал Анатоль, видя на скамье амфитеатра безучастную фигуру сына. Иногда же, не довольствуясь словесными увещеваниями, впадая в такую ярость, что сквозь смуглую кожу явственно проступала белизна, изо всей силы щелкал шамбарьером: «На манеж! Сейчас же на манеж!» Мальчик, затем юноша, наконец молодой человек, покорно поднявшись, шел к отцу. Но и сейчас выражение его лица оставалось отсутствующим, и тогда Франсуа Дезерт брезгливо отворачивался: «Уходи! Ты мне не сын!»
Не оттого ли, утратив к старости былую конную страсть, Дезерт-второй с безудержностью предался новой, биржевой страсти. Пусть хоть эта игра напоследок будоражит кровь — все лучше, чем оставлять состояние выродку. Свои последние годы Франсуа-Анатоль Дезерт провел над биржевыми сводками, чуть ли не круглые сутки отдавая телеграфные и телефонные распоряжения маклерам, что играли для него на биржах — сегодня в Нью-Йорке, завтра в Берлине или Лондоне. Азартнейшая игра в конечном счете привела к такому проигрышу, что всякий другой наследник на месте Пьера-Луи счел бы себя безнадежно разоренным: под молоток ушли и цирки и зоопарки.
