Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать
— Нечего мне возразить тебе, товарищ Логашов, — говорит. — Нечего, потому что ты прав по всем статьям. — И молчит. В стол уставился и карандашом: тук-тук, тук-тук... И оттого, что начальник не огрызался, не называл Костю дураком, не советовал не лезть не в свое дело, Косте стало начальника жаль.
— Как же так, Виктор Петрович? Вас же в институте учили.
— Учили, — уныло кивнул Виктор Петрович. — Да, видно, не всякого научить можно. Тупой, значит. — Стал хватать со стола бумаги и в ящик запихивать. — Тупой!
— И что же теперь делать? — растерялся Костя.
— Что делать! Если не выгонят меня, будем новую машину делать. А выгонят — придет другой на мое место, и все равно будете ее делать. Потому что такая машина нужна. Нужна, понимаешь! А новое делать тяжело. Тяжело из ничего делать что-то. Вот нет ее, машины такой, нигде нет! А потом, р-раз — и есть! И все равно ты прав. Прав!
Начальника не выгнали. Но ругали на всех собраниях — ничего не получается у него. Особенно изощрялся шеф, над всей лабораторией витало его звонкое, блестящее имя. Лауреат. Начальник лаборатории после его разносов ходил убитый, дневал и ночевал на заводе. И вот однажды Костя не выдержал и пошел к шефу.
— Зачем вы травите Киселева? — спросил. — Он хороший человек. Он работает больше других.
Шеф долго смотрел на Костю, а потом сказал:
— Мне нужен не хороший человек, а хороший инженер. И давай договоримся, приятель, ты будешь делать свое дело, а я — свое. Понял?
На это ему Костя отвечал, что, между прочим, зовут его Константин Александрович, ему сорок три года. Из них на заводе он тридцать лет. Это его завод. И здесь он тоже хозяин. Если верить тем словам, которые шеф так любит произносить на профсоюзных собраниях. В людях Костя немного разбирается. Киселев — настоящий инженер. Но он берется за самое трудное, и ему не везет. Он генератор идей. Так говорят.
— Идеи идеями. Но нужна отдача. Материальная, между прочим, отдача. От каждого человека, и от хорошего в том числе. Иначе мы прогорим. Я ничего не имею против Киселева. Пусть идет, куда хочет. А мне нужен талант. Ты знаешь, что такое талант?
— Это сложно, — сказал Костя.
— Нет, не сложно, — сказал шеф. — Талант — это когда везет...
— А если не везет?
— Ничем помочь не могу, — холодно смотрит шеф.
Как хотелось бы Косте сказать ему: «А сам ты много сделал такого, что можно показать людям: это сделал я, для вас... Много ли, кроме диссертаций?» Но не скажет. Не тот случай. Шеф — специалист высшей марки. И на завод он не с неба упал. Здесь начинал мастером в литейном цехе. Здесь свои диссертации защищал. Здесь им гордились. И от этого Косте еще обидней.
— Значит, всех, кому не везет, тю-тю?
— За всех не знаю, — говорит шеф. — Это не в моей компетенции. Я отвечаю за свой участок.
Костя вышел от шефа растерянный и долго думал, какой он: талантливый или нет, Костя Логашов, год рождения тысяча девятьсот тридцатый, образование девять классов, сварщик. И как это определить. И кто определять будет. Ему представилось: такая специальная машина, вроде той, что получку считает. Возле нее — шеф. А мимо потоком люди идут. Раз! Загорается красная лампочка — талантливый налево. Оклад пятьсот рублей, трехкомнатная квартира, машина, дача... Два! Желтая лампочка — нет таланта. Направо. Не мешай. Знай свое место... Раз-два! Раз-два! Мигают лампочки. Идут люди. Очень удобный аппарат.
Посреди участка стоит новая очистная машина. Почти готовая. Народ настроен оптимистично. Хотя и поддевают непонятно кого: «Скоро, Костя, резать на куски будешь...» Если при этом поблизости оказывается Киселев, он бледнеет, поднимает плечи выше ушей, улыбается и бегает из угла в угол как маятник. Тогда Костя вступается за начальника, он говорит: «Ничего, машина что надо! За эту машину Виктор Петрович лауреатом станет. Правда, Виктор Петрович?» Народ отворачивается, а Киселев кидается на Костю: «Замолчи, дурак!» И убегает. Костя обижается и думает после: а может, и. не такой уж хороший человек его начальник? Может, прав шеф? Совсем запутался.
На улице — апрель. Перед окном мокнут под скорым дождиком старые заскорузлые тополя. Но небо в голубых глубоких озерах. Ветер теплый. Влажный, свежий весенний ветер, пахнущий чем-то далеким, прошлым ли, будущим — не угадать, но чем-то более счастливым, чем настоящая жизнь. По мокрой заводской дороге, прикрыв голову газетой, идет красивая женщина. Прыгает через лужи, оглядывается, осматривает забрызганные сапоги. И тогда особенно соблазнительны ее полные тугие ноги. Костя провожает женщину долгим-долгим взглядом... Он начинает думать о том, что, в сущности, молодость никуда не уходит от человека. Просто проходит ее время, и она затихает в нем, как песня, но звучит, неслышно и тайно, до самой смерти. Иначе чем объяснить тогда тот факт, что с каждой весной Костю, седого уже человека, женатого, имеющего взрослую дочь и любящего своих близких, — с каждой весной его все сильней пьянит случайная женская улыбка.
Кто-то кладет ему руку на плечо:
— Послушай, Костя...
Виктор Петрович подошел, как всегда, неслышными шагами, проследил, куда это Костя смотрит. Наморщил лоб.
— Девушками интересуемся?
Костя нехотя отворачивается от окна. Ему интересно, куда пойдет женщина: в отдел энергетика или в двадцать шестой цех. Но Виктор Петрович протягивает ему какой-то бланк:
— Ты очень мало написал в соцобязательствах. У всех пять пунктов, а у тебя три.
— А что я напишу?
— Ну, напиши, что обязуешься не нарушать производственную дисциплину.
— А я ее никогда не нарушал.
— Ну, что тебе, трудно написать? Все пишут.
Костя смотрит на начальника. Внимательно.
— Ладно, — говорит, — напишу...
И пишет:
«Обязуюсь не нарушать производственную дисциплину и общественный порядок».
— Теперь это... — и начальник, не читая, прячет бумагу. — Про плиту не забыл?
— Не забыл. Вот покурю, дождь, может, пройдет.
Костя высовывает голову в окно. Женщина уже далеко, стоит под навесом у двадцать шестого цеха, моет сапожки под водосточной трубой. Подумав самую малость, Костя бросает окурок, надевает кепку.
— Пожалуй, пойду...
— Подожди, дождь кончится.
— Не размокнем! — Костя берет под руку завернутую в плотную бумагу алюминиевую плиту, поднимает воротник. — Пошел! — В дверях оборачивается, прищуривает глаз. — А вы, я смотрю, Виктор Петрович, женщин не любите...
Киселев в недоумении поднимает на него глаза.
— Что? Женщин? — пожимает рассеянно плечами. — При чем тут женщины?
— Да так, ни при чем. Только я вот замечаю: те, кому везет, женщинами оч-чень интересуются. Отчего бы это?
Костя догнал незнакомку у двадцать шестого цеха.
— Скажите, пожалуйста, который час?
— Без двадцати двенадцать.
— Спасибо. Вы очень любезны.
Костя изысканно вежлив, деловит. Но, встретив его взгляд, женщина опускает глаза и, пряча улыбку, отворачивается. Они стоят рядом под навесом у двадцать шестого цеха. Женщина рассеянно смотрит, как дождь разбивается об асфальт у самых ее ног, обдавая брызгами блестящие лиловые сапожки. Костя топчется возле нее, озабоченно поправляет под рукой плиту. Достает из кармана папиросу.
— Разрешите закурить? Благодарю вас. Правда, скверная погода? Дождь...
Женщина пожимает плечами. Отчего же, ей нравится дождь. Свежий весенний дождик. И не отвечает Косте.
Но Костя невозмутим. Не прошло, и не надо. Попробуем с другого конца.
— Вы, наверное, недавно у нас на заводе работаете?
— А вы почему так решили?
— Да так. Что-то я вас не видел раньше.
— А вы всех знаете, кто на заводе работает? Завод большой.
— Не всех. Но всех стоящих женщин знаю.
— Значит, я, по-вашему, стоящая женщина? Спасибо. Вы очень любезны... А что это такое — стоящая женщина?
— Стоящая женщина? — Костя не задумывается ни на секунду. — Это женщина, на которой хочется жениться.
Женщина тихо смеется.
— А вы разве не женаты?
— Как не женат? Женат!
— Значит, жена плохая?
— Нет, хорошая!
— Странно...
— Ничего странного нет, — Костя ясно и весело смотрит в глаза незнакомке. — Странного ничего нет. Своя жена хороша, а чужая... Словом, как волка ни корми, медведь все равно толще.
Не Костя это придумал. Костя только развил эту мысль в том направлении, что даже свою жену почему-то лучше любить, ну, хотя бы в чужом сарае...
— А вы, наверное, инженер? — напирает он.
— В общем, да.
— А почему — в общем?
— Так...
— А я сварщик. Шестого разряда. Я на заводе тридцать лет работаю. Не верите?
Женщина искоса, недоверчиво смотрит на него. Лицо у Кости молодое, и уши торчат, как у мальчишки.
— Сколько же вам лет?
— Угадайте!
— Ну-у... лет тридцать пять.
— Не угадали! Я с тридцатого года! — Костя сдергивает с головы кепку, наклоняет, голову и хвалится сединой. — Пожалуйста! «Уже по вискам потекла седина...»
