Владлен Анчишкин - Арктический роман
— Константин Петрович сказал, — объясняла Леночка, — что вы здесь, Раиса Ефимовна, и сказал, чтоб я сказала вам, куда иду и зачем.
Новинская вновь повернулась к операционной сестре — смотрела: она была тоненькая, хрупкая, с легко обозначенными бедрами, но отчетливо выдающейся грудью, розовощекая. Новинская сняла макинтош с вешалки, пошла из комнаты. Леночка не отставала.
— Раиса Ефимовна, — спрашивала она, — вы пойдете к Константину Петровичу?
Дождь хлестал. Чулки тотчас же сделались мокрыми; прическа разъехалась; рябым сделался макинтош, вода попала и в туфли. Новинская перевела дух, лишь когда закрылась за спиной дверь; в прихожей горел зажженный предусмотрительно свет.
Сняв макинтош, поправила прическу у высокого зеркала; открыла дверь в комнату, уступала дорогу. Новинская вошла.
Батурин был в зале: стоял у двери, уводящей в спальню, упирался плечом в косяк, закинув ногу за ногу; руку с дымившейся папиросой держал у груди, свободная рука утопала в кармане давно не глаженных брюк. Леночку не замечал. Лишь увидел Новинскую, улыбнулся… поднял руку… инстинктивно… рука задержалась, как бы раздумывая: прикасаться к щеке, нет ли?.. И Новинская поняла вдруг, почему посмотрела еще раз в окно в комнате для репетиций, когда Леночка объяснила, куда идет и зачем… Батурин заходил в больницу в начале полярки — после этого на Грумант навалился жестокой силы буран. Батурин заходил второй раз в больницу — на Грумант пролился похожий на тропический ливень. Теперь шел вдруг нагрянувший дождь — Батурин попросил снотворное, болеутоляющее. Новинская смотрела.
В поднятой руке Батурина дымилась папироса, зажатая между пальцами; щеки были выбриты тщательно — на левой щеке видна была ямочка… Новинская поняла, почему пошла вместе с Леночкой… И перед бураном, и перед ливнем лицо у Батурина было бледно-серое, усталость в глазах была похожа на боль. Такими лицо и глаза были и теперь. Наблюдала.
Батурин опустил руку, так и не дотронувшись до щеки; улыбнулся открыто, как улыбался в больнице, — мягко, доверчиво… как-то по-свойски. Шагнул к столику, погасил папиросу в пепельнице рядом с больничным кульком, опущенным Леночкой. Потом взял стул у платяного шкафа, поставил у столика, предложил:
— Садитесь… Раиса Ефимовна. Леночка уже села на тахту… Новинская наблюдала: ямочка на щеке…
— Садитесь вы, Константин Петрович, — сказала Новинская. — Садитесь — я посмотрю…
Батурин потер ладонью шею, затылок. Сел… Новинская обошла, остановилась у него за спиной, положила руки на щеки. Батурин застыл. Новинская надавила на щеки, неторопливо перебирала пальцами, ощупывая. Делала давно привычное дело, а сердце почему-то билось неровно. Нащупала на левой щеке ямочку. На правой щеке не было ямочки. Батурин сжал челюсти: вздулись желваки. Ямочка на щеке была против желвака, в верхней части; щека в этом месте приросла к желваку. Неправой щеке ничего этого не было… Батурин словно ждал чего-то — и дышал теперь сдержанно.
Левый желвак был меньше: его пересекало углубление, идущее к мочке уха… под мочку… Новинская перебирала пальцами, надавливая слегка. Батурин перестал, казалось, дышать… Под мочкой уха прощупалось твердое… Голова Батурина теперь вздрагивала мелко, выжидающе… «Твердое» выпиралось под кожей уголком, было похоже на инородное тело. Новинская нажала указательным пальцем на «твердое», не сильно, но неожиданно для Батурина — не успела почувствовать, движется это «твердое» или нет? — Батурин дернулся, желваки обмякли, отвалилась нижняя челюсть.
— Одна-а-ко, — возмутился он, на лбу выступила испарина.
Было видно: слабым нажатием Новинская причинила ему боль, и немалую.
— Осколок? — спросила она спокойно, а сердце словно остановилось, притаившись.
— Дьявол его!.. — возмущался Батурин. — Полегче надобно!
Сердце ударилось звонко и радостно, — теперь Новинская не ошиблась в том, что не давало ей покоя вот уже сколько месяцев.
Батурин тер щеки ладонями. Потом встал, шагнул к прихожей и распахнул дверь — предложил Леночке:
— Выйди на минутку… в коридор, стало быть. Погоди маленько — главврач сейчас выйдет.
Новинская лишь теперь вспомнила, куда спешила с Птички, зачем. Посмотрела на Батурина — улыбнулась невольно. Лис. Она играла полонез для Батурина: хотела полонезом вытащить его из дому — затащить в клуб. Хитрый лис. Не пошел. Но знал, что Новинская не отпустит девчонку одну и придет вместе с ней, — попросил Леночку принести снотворное и болеутоляющее. Старый лис! Новинская смотрела на него, улыбаясь: за несколько минут она узнала о Батурине больше, нежели за все время с тех пор, как он зашел в больницу впервые.
Леночка вышла. Батурин закрыл дверь, но ручку не отпустил; пальцы сделались белыми, — предупредил:
— Я не хочу, чтоб ты уезжала! Шахту новую строим, старая эксплуатируется… и в больнице делается труднее с каждым днем. А ты… туда, где полегче?!
Новинская опешила.
— Не отпущу!.. Усвоила?.. Один хирург… на весь остров… Нет! И на Пирамиде, стало быть… нигде тебе лучше не будет, нежели здесь — на Груманте. Не от-пу-щу!
И Новинская вдруг поняла: это он, Батурин, предложил ее кандидатуру в ревизионную комиссию профкома острова. И почувствовала: она знает о Батурине что-то, в чем он сам не хочет признаваться себе, шагнула бесстрашно к нему, остановилась, едва не касаясь грудью; голову подняла, как тогда… в больнице — шея оголилась вырезом платья больше прежнего.
— Отойдите от двери — я хочу выйти.
Батурин не отступил; не только пальцы, сжимавшие ручку, но и запястье сделалось белым.
— И вот чего еще, — упредил он. — Мне не семнадцать лет… я начальник рудника… однако, и я живой человек. — Смотрел так, как смотрел, когда Новинская лишь вошла в его дом. — Порою и я не ведаю, чего делаю. Сама смотри… Усвоила?
Глаза его сузились.
— Отойдите — я выйду! — крикнула Новинская так, чтоб Леночка слышала в коридоре.
Кровь пульсировала в жилке над правым глазом Батурина. Он словно бы колебался какое-то мгновение. И — распахнул дверь с такой силой, что зеркало в прихожей едва не слетело с подставки — что-то загремело, — Леночка отскочила от зеркала.
— Вот так, — сказала Новинская и вышла, задев его грудью.
Дверь захлопнулась: с вешалки упали ушанка и одежная щетка.
Лишь на улице, под дождем, Новинская вспомнила вновь, зачем хотела выманить Батурина в клуб, что хотела узнать у него…
Да, она не хотела уезжать с Груманта. Она и прежде видела, как относятся к ней полярники: уважают, — знала, за что, и ей было приятно. Теперь же… после того как Батурин объявил ей благодарность, ее избрали в ревизионную комиссию профкома, после того, что сказал ей Батурин у себя дома… Новинская впервые почувствовала по-настоящему, что нужна не только детям, мужу, но людям. И поняла, что называется настоящим человеческим счастьем; хотелось жить еще энергичнее для людей… не вообще, а конкретных людей — тех, кто ее уважает и ценит.
Поняла она теперь и Романова. Впервые за все годы жизни с ним поняла. Да, она терпела его до сих пор, терпела потому, что любила: за то, что он не может существовать — хочет жить по-человечески… ищет неутомимо своего места в жизни — единственного на всю жизнь! — и не успокоится, она знала теперь, — пока не найдет. Именно это, а не что-то другое, заставило ее поехать вслед за Романовым на далекий северный остров; это же заставляет мириться… с неровным поведением Романова здесь, на острове. Да, он шахтер. Угольщик. Производственник. Его призвание — каменный уголь. Он становится талантливым в шахте. Нельзя мешать ему жить по-человечески счастливо.
Вот почему, лишь Романов возвратился из порта, Новинская поспешила к нему, даже не напомнила об обиде — ринулась объяснять, что ему теперь нужно делать.
— Ну… я не знаю, Санька. Если ты и этого не способен понять… Ведь он предлагает тебе место главного. Он просто мурло: и доброго дела не может сделать по-человечески. Не мути воду, Саня. Начальником участка ты работал в Донбассе. Возвращаться к тому, что было шесть лет назад… Ну посмотри мне в глаза. Ты ведь сам говорил тысячу раз: человек — не камень, человек меняется. Неужели ты думаешь, что Батурин и теперь относится к тебе, как относился? Ведь он сам предложил тебе поработать за главного. Он уже старенький: ему пора на пенсию. Ты же сам сколько раз говорил: «Человек не может не думать о том, что останется после него, когда он уйдет». А Батурин, хоть и мурло, тоже человек. Ему тоже хочется, чтоб о нем хорошо помнили… На худой конец, ты можешь и здесь получить место начальника добычного. Здесь ведь тоже замена на добычном. Я не знаю… бросать больницу, людей… бежать отсюда, когда здесь делается с каждым днем все труднее… Да, кроме всего прочего, у меня здесь и общественные обязанности — на Груманте. С этим тоже нельзя не считаться. А ты?.. Тебя все уважают здесь…
