Иван Шамякин - Криницы
Она не находила в себе того, что испытывала когда-то, когда полюбила Ивана, — не было той взволнованной приподнятости, не было потребности всё для него сделать, всё ему отдать…
Пораздумав, она нашла объяснение: просто она никогда уже и никого не сможет полюбить так, как любила Ивана, и не надо сравнивать нынешние чувства с теми, что были тогда. Сравнение это неуместно! А Сергея она уважает, он честный, душевный человек и, конечно, будет хорошим мужем и… отчимом. Отчим! Слово это казалось ей очень страшным. Но постепенно Наталья Петровна перемогла и этот страх.
Она сама пришла тогда осенью и предложила Сергею пойти погулять. После этого они встречались почти каждый день. Сергей от радости был на седьмом небе. А Наталья Петровна как бы привыкала к нему. Она уже не останавливала его, когда он начинал говорить о женитьбе. Она только просила:
— Подожди, дай мне освоиться с этой мыслью.
Но ей надо было не «освоиться», а, главное, поговорить с дочкой; она боялась этого разговора, не знала, как начать его, что сказать, и потому откладывала со дня на день.
Наконец однажды решилась.
День был морозный; возвращаясь из дальней деревни от больного, она сильно промерзла и дома забралась на печку, чтобы согреться. Лена готовила уроки. Но не выдержала, сбросила с ног валенки так, что они разлетелись в разные углы, и белкой вскочила на печь, обняла мать.
— Озябла, мама? Ты у меня прямо героиня: все для других и ничего для себя. Мороз, холод, вьюга — ничто тебя не останавливает.
Наталья Петровна вздрогнула: совсем взрослые рассуждения дочери, такая забота её даже как-то испугали. Лена как бы сама напрашивалась на серьёзный разговор. Раньше она свою любовь и нежность выражала более по-детски.
— Такая уж у меня профессия, дочка. — Она нарочно не сказала «доченька», «дочурка», как всегда. — Разве ты иначе будешь работать?
— Нет, мама, я тоже буду как ты.
Она давно уже мечтала стать врачом, и это очень радовало Наталью Петровну: значит, дочь уважает её труд.
— Мама, а я сегодня две пятерки получила — по истории и алгебре.
Мать поняла, что все её взрослые, серьёзные речи ничуть не мешают ей совсем по-детски хвалиться отметками, хотя, кроме пятёрок, она других почти и не получала, и даже немножко разочаровалась: нет, видно, не доросла она еще, чтоб понимать такие сложные вещи. Однако решила все-таки разговора не откладывать.
Не глядя на дочь, она сказала:
— Слушай, Лена, — и опять не «Леночка», как обычно, а серьёзно «Лена», — ты уже почти взрослый человек, и рассуждаешь ты по-взрослому. Да я никогда и не прятала тебя от жизни, а жизнь от тебя… Я хочу поговорить с тобой как с другом и знаю, что ты меня поймешь. Ты — умная девочка. — Она почувствовала, что сбивается с тона серьёзной беседы и начинает говорить как с маленькой. — Ты должна понять меня…
Лена отодвинулась к самой стене и не спускала с матери настороженного взгляда; Наталья Петровна не выдержала и начала краснеть.
— Понимаешь? Как бы тебе проще сказать?.. Один человек, хороший человек, очень… очень, — заверила она скороговоркой, — хочет, чтоб я вышла за него замуж…
Лена отвернулась, подперла щеки ладонями и уставилась в окно. Мать затаив дыхание ждала, как она отзовется на ее слова. Она знала, что для Лены не секрет, кто этот человек, как не секрет их встречи, ее многократные отказы, — слишком много об этом говорят в деревне, чтоб разговоры не дошли до ушей семиклассницы. Она ждала слез, просьбы не выходить замуж, чего угодно, но только не этого… Помолчав, Лена спокойно спросила:
— Скажи, мама, а тебе хочется… замуж?
Наталья Петровна вспыхнула и совсем растерялась, потом рассердилась. Захотелось сурово сказать дочери: «Ты что-то чересчур умна!» Но вместо этого она срывающимся голосом начала оправдываться…
— Я, дочурка, жила только для тебя…
Лена соскочила с печи, точно ветром ее сдуло.
— А зачем жить для меня одной? Что это за жизнь! Ты же сама говорила… Для всех надо жить!
Девочка произнесла это строго и поучительно, как будто она была старше, умнее и опытнее. Наталья Петровна закрыла лицо руками и уткнулась в подушку. Молчала и Лена. Сунула ноги в валенки, села к окну и погрузилась в книги. А минут через пятнадцать стала куда-то собираться.
— Ты куда? — спросила Наталья Петровна. — Пойду на лыжах покатаюсь.
Проводив ее взглядом до дверей, Наталья Петровна вздохнула: «Ох, Сергей Степанович, видно, ничего у нас не выйдет». И улыбнулась, неожиданно почувствовав облегчение.
В комнате быстро, как всегда в зимние сумерки, сгущалась тьма. Согревшись, Наталья Петровна на миг задремала, но тут же проснулась и вдруг забеспокоилась о дочке: куда она пошла? Такое беспокойство часто охватывало её раньше, когда Лена была маленькой. Мать быстро оделась, вышла. Свежая лыжня вела через огород в поле. Она еще больше встревожилась и двинулась по лыжне. Снег был неглубокий, на пригорке ветры оголили землю, но вдоль ручья намело сугробы, и идти было не легко. Она не шла — бежала, так как уже стемнело и тревога её обратилась в страх. В деревне кричали дети, гремели ведра у колодца, тонким голосом заливалась какая-то нервная собачонка. А в поле — синяя тьма бескрайнего простора и ни одного живого звука. Страшно в поле зимней ночью!
Лыжня вывела на открытый ток, к скирдам колхозной соломы. Подойдя к одной из них, Наталья Петровна услышала всхлипывание. Она сразу поняла, что это Лена, и чуть не кинулась к ней, чтоб приласкать, успокоить. Но сдержалась и свернула в сторону. Должно быть услышав шорох её шагов, Лена перестала плакать, немного погодя показалась из-за скирды и быстро пошла на огоньки деревни.
Наталья Петровна вытерла слезы и осторожно двинулась за ней.
«Нет, Сергей Степанович, покой и счастье дочери мне дороже».
Как-то вечером смотрели в отремонтированном клубе кинокартину. К удивлению криничан, лента на этот раз не рвалась, фильм шел без задержек, и сеанс кончился рано. Сергей и Наталья Петровна сидели рядом. Пришли они врозь, он — позднее, но ему сразу же уступили место возле нее.
Когда картина кончилась, Сергей предложил:
— Погуляем, Наташа?
После разговора с дочерью она избегала оставаться с ним наедине. Боялась, что он потребует решительного ответа на свой вопрос. А что она ему скажет? Опять то же, что два года тому назад? Но ведь это просто издевательство над его чувствами. Наталье Петровне от души жаль было этого доброго и скромного человека.
— Посмотрим, как погода, — неуверенно ответила она.
У выхода они столкнулись с Лемяшевичем, который сидел где-то возле стены и теперь не торопясь двигался к дверям. И Наталья Петровна вдруг предложила:
— А в самом деле, давайте погуляем… если не метет… Пойдемте с нами, Михаил Кириллович.
Лемяшевич сперва отказывался, но стал уговаривать Сергей, горячо и настойчиво, — и он согласился.
Ночь была не по-зимнему темная. Небо затянуло низкими тучами, западный ветер доносил тот неуловимый, особенный запах снега, которым веет в дни оттепели. Казалось, вот-вот опять пойдет снег, крупный, мокрый, закружится причудливыми бабочками в свете редких фонарей. Но снега не было.
Не сговариваясь, они почему-то пошли по направлению к МТС.
Наталья Петровна пошутила:
— Сергея Степановича тянет в ту сторону.
— Не диво, — подхватил шутку Лемяшевич, — если в той стороне «и эта улица и этот дом».
— Какой дом? — не понял сначала Сергей. — Дом Натальи Петровны.
— Вы, Михаил Кириллович, не выдумывайте. Человека в мастерские тянет, к тракторам, а вы… — Наталья Петровна засмеялась.
Сергей понял шутку, и ему стало немножко обидно. А не она ли, Наташа, виновата, что, кроме работы, в его жизни так мало других радостей? А Наталья Петровна была в тот вечер на редкость веселой — все время шутила, поддразнивала и его и Лемяшевича. Михаил Кириллович подхватывал её шутки, отвечал на них, а Сергей терялся и страдал от своей застенчивости и неловкости.
Наталья Петровна неожиданно предложила пойти на электростанцию.
— Люблю слушать, как она шумит… Особенно теперь, зимой: все вокруг мертво, а там шум воды…
Небольшое деревянное здание гидростанции ярко светилось широкими окнами. К гидростанции вела узкая стежка, протоптанная напрямик через луг дежурными электриками. По этой стежке шли гуськом: Наталья Петровна, за ней — Лемяшевич, а последним — Сергей. Он шел нехотя, не понимая, зачем ей туда идти и вообще почему она сегодня такая странная, не похожая на себя. Должно быть, неспокойно у нее на душе. Может быть, рна рассердилась на него? Зачем ему было так настойчиво приглашать Лемяшевича? Сама она, верно, позвала его только из вежливости, а он, дурак, рад стараться для друга. Влюбленным всегда кажется, что именно тот разговор, которому кто-то помешал, и должен был решить судьбу их любви. Так казалось и Сергею, и он шел позади, полный грустных раздумий.
