Владимир Солоухин - Капля росы
Позже критики не найдут даже точного слова, чтобы как-то определить этот новый возникший с «Владимирскими проселками» невиданный жанр. Путевые записки? Да, нет, не записки. Дневники? Нет, конечно, не дневники. Когда первая эта книга повлечет за собой целый ряд очень схожих, подобных же книг у многих других, самых разных писателей, пошедших по этому руслу, увлеченных свободой широкого повествования, – «Дневные звезды» Ольги Бергольц, «Липяги» Сергея Крутилина и т.д. – возникнет и термин: «лирическая проза». Но, как и обычно бывает при этом, конечно, все сразу забудут откуда она началась, где колыбель этой прозы. А она в родничковом течении Ворщи.
В самом деле, как сказано метко поэтом: «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!»
Следующая книга Владимира Солоухина – «Капля росы» – была обещана читателю еще во «Владимирских проселках». Может быть, вы помните эту фразу:
«Конечно, мы пили родниковую воду и умывались почти благоговейно. А потом пошли по течению. Вода повела нас туда, где заплуталось во ржи да клеверах мое невозвратное золотоголовое детство».
И еще.
В главе «День семнадцатый – двадцать второй» было сказано: «Эти дни мы провели в Алепине. Но село Алепино, его люди и окрестности могут составить для меня предмет отдельной книги, которую я когда-нибудь обязательно напишу».
Эта книга – «Капля росы» – книга о детстве. О том самом, невозвратном, золотоголовом. Ибо Алепино (или Олепино) родное село писателя Владимира Солоухина.
Это, собственно, исповедь человека, полюбившего с детства, всем сердцем, родную природу, свою русскую землю, поля и луга, свой народ, тихий, скромный, трудолюбивый, это песня о родине, песня любви, пусть сейчас никого не пугает этот, может быть, несколько романтический оборот. Потому, что любить свою землю не стыдно, куда хуже, стыднее ее не любить.
В этой книге судьба человека представлена нам не оторванно от окружающих его людей, а глубинно и действенно связана с ними, равно как и со всей окружающей родное село русской милой природой, с ее веснами, зимами, летом и осенью и со всеми теми радостями и печалями, которые порождены ее скудностью или богатством. Это мир повзросления, становления личности удивительно точно и тонко показанный, по мере того, как ребенок, подросток научается видеть причину и следствие и всю тайную связь внешне будничных, а на самом-то деле великих явлений: сев, уборка хлебов, сенокос, первый выгон весною скотины, приучение, приохочивание малолетков к труду, жизнь и смерть, продолжение жизни.
Как нет на свете людей одинаковых, схожих друг с другом, так, видимо, нет и одинаковых детств, поэтому каждая книга о детстве – это всегда свой пронзительно-яркий, удивительный мир, своя исповедь, своя тайна. Но, по-моему, «Капля росы» – это, в частности, еще и какое-то детство нашей русской деревни, если взять ее нынешнее повзросление с тракторами, комбайнами и бульдозерами, с электричеством, радио и телефоном. Но писатель и в тех отдаленных годах видит нечто родное сегодняшнему человеку, ибо все это новое выросло там, и там и вскормилось; там вызрели люди, которые вынесли на своих плечах все тяготы первых лет пятилеток, войну, голод, холод, разруху, а впоследствии вывели на околоземную орбиту первый спутник Земли.
Поэтому и не случайно, наверное, в «Капле росы» одна жительница Олепина тетя Оля Чернова в волнении начала говорить непонятное: «Или вы не видите, как сыны мои, красавцы мои, раньше звонка идут на работу? Вы думаете, они спят под курганами, сложив свои головы? Да не каждый ли день, да не раньше ли всех они идут на работу? Может, тяжела для вас, живых, иная работа, а им она самая легкая, самая радостная…» Так в этих словах отразилась вся суть и сельского жителя, и села, той маленькой капельки, из сотен и тысяч которых сложилось Советское государство.
«Я люблю глядеть на свое село и обычным взглядом и внутренним, – пишет автор, – как люблю глядеть на бесконечно маленькую округлую каплю хрустальной влаги, собравшуюся в зеленой ладошке листа посреди бесконечно огромного цветущего луга, на маленькое солнце, отразившееся в этой капле, на маленькие окрестные предметы, на маленького самого себя, отразившегося в ней же…»
Так завершается эта книга, совсем непростая, как подумалось бы читателю на первый взгляд, книга тонкая, мудрая, проникающая до больших глубин человеческой души, помогающая нам постичь в чувство причастности к общей истории, и смысл новой жизни.
Владимир Алексеевич Солоухин находится в зрелой поре, в расцвете всех творческих сил и таланта. Он автор сорока с лишним книг. Здесь стихи и поэмы, книги очерков и рассказов, повести и романы, переводы, статьи. Можно только поражаться огромному творческому накалу, в каком уже многие годы живет писатель, его трудолюбию, его мастерству. Пожалуй, как ни к кому из сегодняшних прозаиков и поэтов к нему относятся очень четкие, точные строчки из тихоновского стиха: «праздничный, веселый, бесноватый, с марсианской жаждою творить…» Эта марсианская жажда творчества, жажда трудной работы – не то, чтобы «ни дня без строчки», а ни дня без многих и многих новых страниц – ведет поэта в подвалы стариннейшего Русского музея, – и тогда появляются знаменитые «Письма из Русского музея», в которых эрудиция и глубокая эмоциональность позволяют поэту создать нечто новое, необычное и в жанре эпистолярном, то – снова и снова – в дорогу по русским полям и лесам, и тогда появляются полные боли «Черные доски» или, вроде бы неожиданная «Третья охота». Завершением некоего неозначенного внешне никакими приметами, но внутренне связанного одной общей мыслью автобиографического цикла произведений, – пожалуй что это трилогия – явился роман «Мать-мачеха», где мы видим героя, весьма родственного и мальчику из «Капли росы» и молодому журналисту из «Владимирских проселков». Этим как бы заполнено недостающее звено в размышлениях о природе и Родине – здесь мысли о творчестве, о любви, об отношении к людям, о ценностях подлинно вечных и временных, порожденных то модой, а то суетою сегодняшней жизни, потребительским отношением современного) человека к непреходящему.
Поражает талантливость поэтических переводов Владимира Солоухина с болгарского, с грузинского, с французского – из Жака Превера, его труд по ознакомлению русского читателя с романами Григола Абашидзе, Расула Гамзатова, Благи Димитровой и других. От первых стихов, от первых очерковых книг, от первых путешествий В. Солоухин приходит к раздумьям «Славянской тетради» и «Осенних листьев», от «жестокого» образа Энгельсины из романа «Мать-мачеха» к чудесному образу девочки из рассказа «Девочка на урезе моря», с его солнечным гуманизмом, с уважением писателя – и героя – к внутреннему миру, к спокойствию незадачливого крохотного создания.
«Путь наверх» писателя Солоухина к вершинам литературного мастерства, безусловно, был порой и негладким, но шел человек шагами неробкими, шел упорно, настойчиво. Подобно большому океанскому ледоколу, входил он в тяжелые льды какой-нибудь всеми обойденной темы, – и теперь можно видеть, как средние и помельче суденышки оживленно и спорно идут за ним следом.
Еще больше, чем сделано и написано у писателя творческих замыслов, серьезных и сложных, но, думается, вполне осуществимых. Потому, что уже нет преград для его золотого пера. Золотого по стилю, конечно. Пишет В. Солоухин, как и все мы, ширпотребовской ручкой. Писателю сейчас все доступно, все оттенки и краски в изображении чувств, вся тайная диалектика человеческого поступка, все красоты природы. Он точен в деталях, по-охотничьи зорок, памятлив, порою суров к человеку, но за этой суровостью, нужно прямо сказать, мы находим реальность действительной нашей жизни, ее шрамы и язвы. Если будут препятствия для Солоухина, это будут препятствия осознания, мысли, как у каждого думающего человека. Но и эти препятствия тоже, видимо, одолимы. Зреет мысль, мастерство, постигается непостижимое прежде, и приходит победа – иногда неожиданная, но всегда закономерная…
Если нужно было бы охарактеризовать творчество Владимира Солоухина одним словом, то самое главное, что определяет его, я сказала бы это – цельность. Как если бы от горы или от выхода на поверхность материковой породы откололи скалу, и куда ее ни вози и что с нею ни делай, это будет скала, а не что-либо иное, – падай дождь на нее или снег, свети яркое солнце. Нынче очень немногие обладают подобным усложняющим жизнь писателя качеством. Видеть мир по-особому цельно это тоже талант, но талант неудобный для всех окружающих. Может быть это их уязвляет? Кто знает.
Однако широкий читатель за эту предельную цельность и ясность и ценит писателя, выделяет его из общей среды. Именно поэтому целые страницы из «Владимирских проселков» или из «Капли росы» запоминаются на всю жизнь, становятся хрестоматийными, вроде сцены, приведенной нами, на речке Ворще, или сцены с владимирскими рожечниками или сцены «узнавания» старой крестьянкой в лице случайного путника своего погибшего на войне сына.
