Анатолий Димаров - Его семья
— На лекции? — удивляется Нина.
— Конечно. Это не так уж много — часов десять в неделю.
— А дочка как же? Мне ведь не на кого ее оставить…
— Да, Галочка, — озабоченно трет лоб Иван Дмитриевич. Смотрит на дверь комнаты, где играет девочка, потом, уже с прояснившимся лицом, на Нину. — А почему бы вам не отдать ее в садик?
— В садик? Но я не знаю, как там…
— Там будет хорошо девочке! — убеждает он. — Вот увидите, она так привыкнет там, что вы уже не удержите ее дома!
«И отвыкнет от меня», — думает Нина.
Сейчас, когда Яков совсем ушел от нее, она, кажется, еще больше полюбила дочек, как-то болезненно привязалась к ним. Здесь была и острая жалость к детям, которые, может быть, навсегда потеряли отца, и жалость к самой себе, и потребность заполнить мучительную пустоту в своем сердце.
Нина до сих пор не могла привыкнуть к тому, что полдня нет дома Оли и что эти полдня старшая дочка живет уже своей, отдельной от нее жизнью. Она внимательно следила за Олей, и любовь дочки к Вере Ивановне, дружба с девочками-одноклассницами радовали ее и одновременно вызывали в ней ревнивое чувство. А теперь остаться еще и без Галочки? Сидеть одной в этих трех комнатах, ставших такими большими, такими пустыми с тех пор, как ушел Яков?..
— Ну, пора и честь знать! — подымается Иван Дмитриевич.
— Никуда я вас сейчас не отпущу! — задерживает его Нина. — Будем чай пить. Я специально для вас баночку малинового варенья открыла.
— Ну, вы совсем меня обезоружили! — снова садится Иван Дмитриевич. — Мое любимое варенье! Только давайте большую ложку…
Он ходил за Ниной, забирая все из ее рук и относя на стол, и снова был таким же, как на вечеринке у Оли и потом в селе, у Марии Дмитриевны. Но эта его веселость казалась теперь Нине неестественной, как и все его шутки. «Он смеется и смешит других, чтобы забыть свое горе, — думала она. — Он, вероятно, очень гордый, не хочет, чтобы его жалели…»
Выпив два стакана чаю, Иван Дмитриевич откинулся на спинку стула, блаженно отдуваясь и по-детски вытянув губы трубочкой.
— Вот спасибо, Нина Федоровна! Давно такого не пил… Теперь если б еще закурить…
Нина молча кивает головой. Все в нем нравится ей: и седина, и умное, чуть насмешливое выражение серых глаз, и его неторопливые, размеренные движения. «Он очень добрый, он, наверно, никому не может причинить зла. Жаль, что ему так не повезло в жизни».
Скоро Иван Дмитриевич прощается, и она уже не удерживает его.
— Ниночка, можно?
Неслышно ступая, в комнату входит Лата. Ошеломленная Нина неприязненно смотрит на нее. У нее даже возникает подозрение, что соседка ожидала на лестнице, пока выйдет Иван Дмитриевич. «И как это я раньше не замечала, что она такая противная? — удивляется Нина. — У нее глаза совсем как у морской свинки».
— А я иду и вижу: от тебя какой-то мужчина выходит…
Слово «мужчина» она произносит подчеркнуто, с масляным блеском в глазах.
— О, да ты его чаем с вареньем поила! — сразу заметила Лата. — Малиновое? Я так и не успела сварить: мой идол не позаботился о том, чтобы малину достать. Как оно у тебя?
Хочешь не хочешь, а Нине пришлось угощать Лату.
Соседка успевала и чай пить, и варенье есть, и расспрашивать о госте.
— Где он работает?
— В институте, — неохотно ответила Нина.
— Ученый? Ученые много денег имеют! Ты только смотри, чтоб непьющий был, не как тот твой, прости господи…
— Да что ты говоришь, я ничего такого и не думаю! — испугалась Нина. «А что, как начнет сплетничать по всему городу?» Но Лата только покачала головой: знаю, мол, знаю…
— А может, у него где жена на стороне есть и алименты платит? — продолжала соседка. — Смотри не попадись… Давай я про него справки наведу.
Нина решительно возражает. Она просит не вмешиваться в ее дела, тем более, что Иван Дмитриевич — обыкновенный знакомый и никем другим для нее никогда не будет.
Услышав это, Лата считает нужным обидеться. Губы ее растягиваются в тонкую ниточку, а глаза становятся колючими, как бурав.
— Что ж, как знаешь! Куда уж нам, глупым, советы давать!.. А той, белесой, передай, что я ей глаза выцарапаю. Я ей покажу ведьму! Сегодня проучила, а еще встречу — не так проучу!..
И разгневанная Лата выплыла из комнаты.
«Какая ведьма?» — ничего не понимает Нина. Грубые слова, резкий тон Латы так не вяжутся с недавним ее настроением… И вдруг она вспоминает, что рассказала одной общей знакомой, как Оля, недавно увидев Лату, растрепанную, в халате, сравнила ее с ведьмой.
«Боже, боже! — в отчаянии схватилась Нина за голову. — И почему я такая несчастная? Как я теперь посмотрю Оле в глаза?»
При мысли, что Оля рассердится на нее, расскажет обо всем Оксане и Ивану Дмитриевичу, что оборвется их такая хорошая дружба, Нина громко застонала.
VI
Яков проснулся, но еще не открывал глаз, так как ему приснился очень приятный сон, который он сразу же забыл и сейчас старался вспомнить.
Но вот в носу что-то защекотало, он чихнул и, приоткрыв глаза, увидел рябенькое перышко, а затем руку, усыпанную мукой.
Валя стояла над ним с раздувшимися от еле сдерживаемого смеха щеками. Потом она не выдержала и звонко рассмеялась, а Якову показалось, что вместе с ней засмеялся и солнечный луч, падавший прямо в лицо. И сразу возникло праздничное настроение, радостное ожидание чего-то удивительно хорошего.
— Подымайся, ленивец! Ведь я сегодня выходная. Сегодня наш день!
На Вале поверх вчерашнего платья надет беленький фартучек, от нее вкусно пахнет земляникой и пирогами.
— Ну, вставай же! — весело требует она.
— Ты мне снишься, Валюша? — спросил Яков, блаженно щурясь.
Валя снова засмеялась, потянулась перышком к его носу.
Тогда он, изловчившись, поймал ее руку, прильнул губами к горячей ладони. Она испуганно отдернула руку, отошла от его постели. И опять, как и вчера, он заметил в ее глазах тень какой-то тревоги.
Но сегодня Яков не хотел задумываться над этим, и когда Валя побежала на кухню спасать подгоравшие пироги, он все еще продолжал лежать, заложив руки за голову, и весело чему-то улыбался.
Вспомнил вчерашнее недовольство собой и даже засмеялся, — таким пустым показалось оно ему рядом с этим щедрым солнцем и чудесным пробуждением.
Как хорошо вот так спокойно лежать, когда знаешь, что близко, за открытой дверью, находится дорогая тебе женщина, когда знаешь, что достаточно позвать ее, и она появится в дверях, и можно будет смотреть на нее, сколько хочешь…
«А что делает сейчас та девушка? — вспоминает Яков вчерашнее утро в парке. — Может быть, она тоже улыбается этому яркому солнцу и так же радуется ему?
Вчера Валя поцеловала меня…
А тебя, старшина, целовала ли уже девушка, которую ты считаешь „лучшей з усих на свити“? И возвращался ли ты домой, удивляясь сам себе и не понимая, что ты за цаца такая? Или, может быть, ты уже справляешь свою свадьбу, сидя рядом с молодой, которая под веселые возгласы „горько!“ покорно поворачивает к тебе свое лицо, подставляя прохладные, как лепестки только что распустившегося цветка, губы? Тебе завидуют старые и молодые, — особенно молодые, которые завороженно смотрят на твою любимую: „Или я слеп был, что не заметил ее!“ — а ты пьешь и за нее, и за себя, готовый чокаться со всеми людьми на земле, и ни капельки не пьянеешь, потому что другой хмель горячит твою кровь.
Пей, старшина, пей и целуй свою молодую, чтобы не было горько добрым соседям твоим!..»
— Валя! — негромко зовет Яков и, когда она появляется в дверях, смущенно говорит: — Я хотел посмотреть на тебя…
Валя делает нетерпеливый жест…
— Я уже встаю, Валюша, — торопливо обещает он.
— Вот это лучше!
Но Яков еще лежит. Ему очень хочется, чтобы Валя подошла к нему, присела на постель, склонилась над ним. Что ему какие-то там пироги!..
— Яша, ты долго еще думаешь валяться?
— Уже, Валюша!
Он соскакивает на чистый, нагретый солнцем пол и идет умываться.
Вернувшись, он видит, что Валя уже кончила возиться у плиты и, сбросив фартучек, поправляет волосы перед небольшим зеркалом.
— Зачем ты обрезала косы, Валя? — спрашивает Яков.
Она оборачивается и серьезно смотрит на него. Не ответив, старательно закалывает густые непокорные волосы.
— Я помню твои косы. Какие они были чудесные! Ты обрезала их, когда… познакомилась с Владимиром?
— Нет, когда поступила в университет, — совершенно спокойно отвечает Валя. — Подруги уговорили, я и пошла в парикмахерскую, а потом проревела всю ночь… Да разве мало глупостей делали мы в молодости! А ты, — помнишь, как ты отпускал усы? — засмеялась она. — Они были такие реденькие, коротенькие, а ты, сидя на уроках, украдкой пощипывал их, будто надеялся вытянуть их хоть немножко…
