Иван Свистунов - Все равно будет май
Прицелившись, Назар дал длинную очередь. Гитлеровцы, не ожидавшие засады, отпрянули, повалились в снег. Очухавшись, стали стрелять прицельно по лежащему за пнем русскому.
Назар ответил еще одной короткой очередью. И, как бы в отместку, вражеская пуля попала в левое плечо и, видимо, застряла в ключице. Под мышкой стало горячо, рука повисла, как пустой рукав. «Хорошо, что в левое, — подумал Назар. — Правую руку надо беречь, без нее не продержишься», — и еще глубже зарылся в снег.
Гитлеровцы теперь не бежали, как раньше, в полный рост, наобум, а ползли по снегу и вели огонь метко: еще одна пуля сбила с Назара шапку и чиркнула по виску. Кровь потекла по щеке, стыла за воротом.
Надо продержаться еще хотя бы минуты три. За три минуты ребята далеко уйдут. В это мгновение подкравшийся поближе гитлеровец изловчился и швырнул гранату. Она разорвалась в стороне, но что-то тяжелое и тупое, как железным прутом, ударило по ногам. «Вот и хорошо! — с мрачным озлоблением подумал Шугаев. — С перебитыми ногами не потянет драпануть в лес. Теперь до конца!»
Нажал на спусковой крючок. Автомат простучал два раза и, поперхнувшись, умолк. Патроны все. Правой рукой достал лежавшую за пазухой гранату, зубами вытащил чеку и, закусив губу, чтобы не закричать от боли, привстал. Гитлеровцы уже были метрах в пятнадцати. Назар рванулся и швырнул гранату.
Взрыва гранаты он не слышал. Лежал, уткнувшись лицом в снег. Уже не было войны, выстрелов, страха… Виднелась неясная, словно сквозь марлю, дорога. По дороге уходит от него Настенька, держа на руках сыновей — Лешку и Сережку. Он хочет окликнуть их — и нет голоса, догнать — нет силы подняться. А они уходят, теряются в мутной слепящей дымке…
Подбежавший гитлеровец с озлоблением в упор выстрелил русскому солдату в спину, словно боялся, что тот и мертвый поднимется с земли.
2— Товарищ капитан! Ваше задание…
— Знаю, знаю! Пленных уже в штаб повели. Там их машина из дивизии ждет. Как поиск прошел?
— Нормально!
— Благодарю, товарищ Карайбог. Орден обеспечен. Что тряпкой руку завязал? Да и прихрамываешь. Сейчас же в санчасть отправляйся. Кость не задело?
— Не задело.
— Ты что такой мрачный?
— Назар Шугаев…
Теперь, когда выполнен приказ дивизии, когда можно радоваться и отдыхать, он думал о том, какой дорогой ценой заплатил за успех. Какими до обидного ничтожными казались те два перепуганных жалких фашиста по сравнению с жизнью Назара.
В штабе дивизии признают удачным ночной поиск и захват двух вражеских офицеров. Вероятно, «языки» дадут командованию нужные сведения, и эти сведения принесут успех нашим войскам, спасут в бою жизнь многим советским воинам. Участникам поиска выпишут заслуженные награды.
Все это так. Но там, в штабе, не знают, кого он потерял. Там не знали Назара!
— Жаль Шугаева. — И Карайбог, помолчав, хмуро проговорил: — Товарищ капитан…
— Что такое?
— Разрешите забрать труп.
— Какой труп?
— Шугаева.
— Ты с ума сошел. Пойди проспись. Там же немцы.
— Разрешите!
— Брось чепуху молоть. На верную смерть я тебя не отпущу.
— Я скрытно, товарищ капитан. Вынесу. Мы же с ним друзья. На гражданке вместе работали. Не могу я его оставить на произвол немцев. Душа горит…
— Товарищ старший сержант! Даже из головы выбросьте.
— Не могу, товарищ капитан. Пока Назар там лежит, не будет мне покоя. Как я после войны его жене и сыновьям в глаза посмотрю? Я ж человек, товарищ капитан.
Капитан насупился. Было в просьбе старшего сержанта что-то такое, в чем нельзя отказать.
— Вот что, друг житный. Ты меня не спрашивал, я тебе не разрешал. Вернешься жив — твое счастье. Накроют немцы — сам виноват.
— Спасибо, товарищ капитан.
До позднего рассвета было еще часа два, и Семен Карайбог решил не тратить время зря. Взял плащ-палатку и, прихрамывая, пошел в лес. Дорогу он знал теперь хорошо, да и их следы туда и обратно еще ясно видны. Прошел лес, переполз низину и замерзшую реку, нашел проход в проволочных заграждениях. В расположении немцев тихо — видно, примирились, что проспали двух офицеров. Только время от времени в небо врезались перепуганные ракеты.
Вот и поворот, где остался Назар прикрывать их отход. Только бы не утащили гитлеровцы труп. Мало ли что им в голову взбредет. Порой и своих мертвецов бросают, а наших уносят. По карманам, видать, шарят или формой нашей интересуются.
У пня, где остался Шугаев, что-то чернело на истоптанном снегу. Семен подполз поближе. Слава богу, Назар! Карайбог расстелил плащ-палатку и стал перетаскивать на нее убитого. Неожиданно Назар тихо застонал. Семен не поверил своим ушам. Почудилось. Но Назар застонал громче. Карайбог поскорее уложил раненого на плащ-палатку и потянул по снегу в расположение роты. Как назло, еще пуще разболелась нога. Но он теперь не обращал на нее внимания. Сжав зубы, загнанно дыша, тянул плащ-палатку.
У своих траншей его окликнули:
— Карайбог, ты?
— Я.
— Ну, как?
— Подсоби. Скорей в санчасть.
— Неужто живой?
— А то как! Заройщик! Нас за рупь за двадцать не возьмешь! Не хухры-мухры! — Все в Семене ликовало.
В санчасти Назара Шугаева перевязали на скорую руку и сразу же отправили в медсанбат. В том, что заройщиков запросто не возьмешь, Семен Карайбог был прав. Хирург медсанбата, до чего уж насмотрелся на разные ранения, но и то удивлялся: повезло бойцу! Пуля, попавшая в левое плечо Назара, прошила только мякоть и не коснулась ключицы. Другая чиркнула по виску, содрала кожу, но череп не задела. Осколок гранаты рубанул по левой ноге, разворотил бедро, но кость не нарушил. Даже пуля, выпущенная в упор в спину из пистолета, которая должна была доконать бойца, только скользнула по лопатке.
— Товарищ майор! Как мой кореш? — деликатно спросил ждавший конца операции старший сержант Карайбог у хирурга, который вышел из операционной покурить.
— Повезло парню! Четыре ранения, и ни одного серьезного. Вот только крови потерял ведро. Но кровь дело наживное! — пыхнул дымком хирург. — Заштопаем в лучшем виде. Еще злей воевать будет.
Глава двенадцатая
«ВОЙНА ВСЕ СПИШЕТ»
Может быть, новоиспеченная медицинская сестра Нонна Никольская и не выдержала бы того разительного контраста, который представлял переход в один день из богато обставленной благоустроенной квартиры на Гоголевском бульваре в заскорузло-холодную медсанбатовскую палатку на опушке сырого осеннего леса где-то под Лобней, если бы рядом с ней не было военврача Марии Степановны Афанасьевой. С женой Петра Николаевича Нонна познакомилась на своей свадьбе. Ей тогда она не понравилась. Маленькая, пухленькая, какая-то гоголевская Коробочка в молодости — так про себя подумала Нонна.
До войны они встречались всего несколько раз. Ни близости, ни просто добрых приятельских отношений между ними не возникло. И вот Петр Николаевич привез Нонну в медсанбат, сдал на руки жене:
— Мура! На твое попечение!
Мария Степановна привела озябшую и промокшую на осеннем дожде Нонну в свою палатку, дала переодеться во все сухое, накормила.
— Крови боишься?
— Боюсь!
— Как же ты в медицинский пошла?
— Не привыкла еще.
— Ничего, привыкнешь. Я тебя возьму к себе в хирургическое отделение. Самое бойкое место.
В ту первую ночь они говорили обо всем: о войне, о страданиях, какие она принесла людям, о том, что произошло в Москве шестнадцатого октября… Обо всем! Только ни разу не вспомнили Якова Макаровича Душенкова. Молчала Нонна, молчала и Мария Степановна. И Нонна была ей благодарна за такую деликатность. О бывшем муже вспоминать и тем более говорить ей было неприятно.
Раньше, в прежние времена, их называли сестрами милосердия. Не знаю, кто и почему заменил старое название новым, сухим и формальным медицинская сестра.
А как правильно было: сестра милосердия! Милосердие! Сердоболие! Сочувствие! Любовь на деле!
На фронте, на передовой, где смерть и кровь, — там так нужны кроме хлеба и боеприпасов, кроме весточки от родных и доброго слова политрука теплые и заботливые женские руки. Каждый, кто испытал боль, кого раненым выносили из огня, перевязывали, бинтовали, как маленького, кормили с ложечки, уговаривали: «Потерпи, родненький!» — помнит их, как материнские руки детства.
Изнеженная, не привыкшая к житейским трудностям москвичка, с младенческих лет взлелеянная матерью, оберегавшей единственную дочь, как ореховый гарнитур или золотую вазу XVIII века, как Нонна выдержала подвижнический труд медсестры!
И вправду, те дни не были легкими. Неожиданно ранняя лютая зима, непрерывные — с утра до вечера — злобные бомбежки, сожженные деревни и села, в которых негде переночевать, обогреться, бесконечный поток окровавленных исковерканных, контуженых, обожженных огнем и морозом мужских тел. Кровь, стоны, просьбы, ругань, невозможные запахи гниения, человеческих испражнений…
