Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Андрейка тоже задумался и молчал. С тем же задумчивым видом и ответил Павлушке:
— Понял… Все понятно, браток!.. Да… Не зря люди говорят: любовь, что пожар: уж коли разгорится вовсю, не зальешь и не потушишь…
— А как Секлеша? — спросил Павлушка.
— А что же Секлеша… — Андрейка вздохнул и усмехнулся. — Секлеша — что грозовая молния: один раз как-то по-особому блеснула и навек спалила человека…
— Значит, сгорел, Андрюша, навеки? — Павлушка заглянул в глаза друга, посмеиваясь.
— Сгорел я, Паша, — признался Андрейка, — так же, как ты…
Они оба еще раз взглянули друг другу в простые по-ребячьи открытые глаза и рассмеялись.
А любовное томление к Параське разгоралось в груди Павлушки все больше и больше. Пробовал он баловаться около других девок. Крутился и зубоскалил около Маринки Валежниковой. Но чувствовал, что в сердце его Параська занозой впилась, и никакая сила не может вырвать из его груди эту острую и в то же время сладкую занозу.
Вечером, провожая его на очередную гулянку, бабка Настасья грозила ему клюшкой и ворчала:
— Павлушка… варнак!.. Доозоруешь ужо… с девками-то…
Павлушка потряхивал кудрями и весело отвечал:
— А что, бабуня!.. На то они и девки.
— Ужо дотреплешься… до чего-нибудь…
— Ничего не будет, бабуня… до самой смерти!..
Хлопал дверью и быстро скрывался во тьме деревенской улицы.
На посиделках видел, что все чаще и чаще туманятся при встрече с ним большие черные глаза Параськи. Ярким малиновым румянцем вспыхивало чуть-чуть продолговатое лицо ее, когда приходилось в играх целоваться с Павлушкой.
Но оба не знали, как сказать друг другу о том, что переживали.
Глава 8
Однажды во время посиделок в избе Солонца парни и девки долго пели и плясали под Андрейкину гармонь. Плясали «Русскую», «По улице мостовой», «Кадриль».
В этот вечер Параська так лихо и так неутомимо и красиво плясала, что парни и девки с изумлением смотрели на нее: что за бес вселился сегодня в девку?
— И откуда у нее такая удаль берется? — говорили парни, глядя на вихревой Параськин пляс.
— Девка — огонь!
— А как изгибается-то, смотри, смотри!..
— Какие фокусы выделывает, а?
Девки восхищались:
— Ай, да Парася!
— Ай да молодчина!
— Огонь, а не девка-а-а!..
В самые удачные моменты Параськиной пляски молодежь дружно хлопала в ладошки, выкрикивая:
— Ух, ты!
— Жарь, Парася!
Задорно поблескивая черными глазами, Параська выбивала мелкую дробь своими маленькими чирками, легко подлетала то к одному, то к другому, то к третьему парню и, подбоченясь одной рукой, широкими и округлыми взмахами другой руки приглашала очередного парня следовать за ней.
Почесывая затылки и качая головой, парни нехотя устремлялись вслед за Параськой.
А молодежь хлопала в ладоши и с хохотом подбадривала их.
— Выходи, выходи, Вася!
— Не бойся, Миша!
— Не подкачай, Серега!..
Но сколько ни старались Вася, Миша и Серега, а переплясать сегодня Параську долго никто не мог. Парни безнадежно махали руками и, обливаясь потом, уходили из круга. Под бурные хлопки и под оглушительные крики и хохот прятались за спины товарищей.
А Параська, продолжая задорно отбивать дробь чирками, подошла к Андрейке и на ходу негромко попросила:
— Андрюша! Играй «По улице мостовой»…
Андрейка быстро перевел игру на новый мотив.
И лишь только раздались замедленные звуки любимой деревенской песенки «По улице мостовой», ненадолго приостановившаяся Параська павой поплыла по кругу и, широко разводя в стороны свои крепкие и наполовину оголенные руки, подплыла к Павлу Ширяеву: гордо подняв голову, она подбоченилась и, блестя глазами, слегка склонила свою черную голову с длинной и толстой косой, приглашая его на пляс.
Очарованный ее сегодняшней пляской, Павлушка в первый момент даже оробел и не сразу пошел вслед за ней, но парни и девки дружно закричали:
— Айда, Паша!
— Выходи, Павлик!
— Не робей!
— Выручай парней!
Подхлестнутый этими криками, Павлушка сорвался наконец с места и, помахивая руками, столь же медленно поплыл вслед за Параськой; вскоре он нагнал ее и, подбоченясь, стал отбивать каблуками дробь, стараясь показать, что он хочет либо остановить девушку, либо обогнать ее и преградить ей путь; но Параська быстро изгибалась и, как бы вскинув повыше невидимое коромысло, стремительно ушла из его окружения.
Андрейка все больше и больше ускорял темп музыки.
А плясуны то издали манили друг друга плавными жестами, то сближались. Временами казалось, что черноокая девушка готова была утолить жажду молодого белокурого паренька. Но вновь и вновь с плясом они уплывали друг от друга.
Сидевшие на лавках и стоявшие на ногах дружки Павлушки и подруги Параськи хлопали в ладоши и кричали:
— Нагоняй, Паша!
— Сбивай с нее коромысло!
— Не поддавайся, Парася!
— Не подкачай, Павлик!
— Бери ее в полон!
— Не поддавайся, Парася!
Неутомимая Параська крылатой птицей носилась по избе. Павлушка, с затуманенной головой, точно коршун, налетел на нее и, не угадав ее обманных движений, вскоре оставался в одиночестве; вновь и вновь летел вслед за ней.
И парням и девкам видно было, что и Параська и Павлушка позабыли про все на свете и вот-вот бросятся друг другу в объятия и начнут при всех несчетно раз целовать друг друга.
Взбудораженные их пляской, они оглушительно хлопали в ладошки и кричали:
— Жарь, Павлушка!
— Обнимай ее, Паша!
— Не поддавайся, Парася!
— Так его, Парася!
— Жа-а-арь!..
Порой всем казалось, что сегодня не будет конца состязанию плясунов и этому оглушительному визгу и реву.
Даже толстая жена Солонца поднялась с горячего ложа печи, смотрела на плясунов и смеялась.
И сам бородатый и взъерошенный Солонец, лежавший на полатях, свесив голову сверху, тоже смотрел на молодых плясунов и, широко раскрыв рот, густо хохотал и приговаривал:
— Вот это здорово! Го-го-го-о-о!.. Ну и здорово-о-о!..
Глава 9
Провожая Параську с посиделок домой, Павлушка пытался обнять ее. Но сильная Параська вывертывалась из его объятий, и не мог понять Павлушка: то ли с гневом, то ли с лаской говорила она:
— Катись, Павел, подальше… к лихоманке!.. Не лапай!.. Не люблю я этого…
Павлушка пробовал упрашивать:
— Ну, что ты, Парася, важничаешь?.. Ночь ведь… никто не увидит… Поцелуй хоть разок…
Параська беззлобно, но упорно отбивалась:
— Не лезь, Павлик… Сказала: не люблю этого… Значит, отстань!
— Да ведь только что целовались… при всем честном народе!
— То при народе… а то здесь…
Возбужденная шумом вечеринки, звуками гармони, песнями и плясками, Параська чувствовала себя сегодня как-то по-особому счастливой, и ей ничего не хотелось, кроме тепла и близости Павлушки, который казался ей сегодня самым удалым и красивым парнем.
А Павлушка не мог справиться с огнем своей внутренней лихорадки. Тянулся к Параське и ласково настаивал:
— Ну, что… съем я тебя?.. Парася?.. Ну?.. Милаха ты моя! Ну?.. Любушка ты моя!..
— Знаю… не съешь, — говорила Параська, стараясь потушить любовную бурю в груди.
Значит… поцелуемся? — настаивал Павлушка. — Поцелуемся… а?
Вновь пытался он осторожно и нежно обнять Параську. Вновь пробовал дотянуться до ее лица.
И вновь Параська вырывалась и решительно говорила:
— Не лезь, Павлик… Не хочу!.. Нехорошо это…
А сама чувствовала, что от сладких Павлушкиных слов суровость ее таяла, как снег от солнечных горячих лучей.
А вечер был такой тихий, теплый и убаюкивающий. Хлопьями падал редкий снежок. Уснувшая деревня казалась какой-то необычной, таинственной.
Молодежь быстро разбилась на парочки и рассыпалась во тьме деревенской улицы. Где-то далеко стонала Андрейкина гармонь.
Павлушка и Параська свернули за угол Хомутовского дома, в проулок к реке, и пошли берегом, между рекой и гумнами; по узкой протоптанной дорожке направились к восточному концу деревни, к избушке Афони-пастуха.
Параська была в легоньком дырявом армяке отца Павлушка заметил, что она дрожала от холода. Накрыл полой своей широкой отцовской шубы. Параська не протестовала. А Павлушка шел и, крепко прижимая упругое и быстро согревающееся тело девушки, ласково, вполголоса спрашивал:
— Ну что… согрелась, Парася?.. Согрелась?.. А?
— Согрелась… — весело отвечала Параська. — Шуба-то у тебя, как печка!..
— Это не от шубы, — сказал Павлушка, охваченный волнением.
