Николай Глебов - Бурелом
Постояв за углом постройки и проследив, куда зашел старик, женщина торопливо направилась обратно в город. Через некоторое время она уже была в квартире Шмакова. Дверь открыла Поля.
— Глаша! Заходи, заходи. Тебе, наверное, папу? Его дома нет. Ушел по заказам.
— А товарищ Лобков?
— Сейчас позову.
Глаша несколько раз встречала Лобкова у Шмакова, знала, что он руководит подпольной работой большевиков.
— А-а, Глаша, ну здравствуй, здравствуй. Рассказывай, что у тебя нового? — здороваясь, заговорил Лобков. — Да ты садись, — предложил он стул.
Отдышавшись от быстрой ходьбы, Глаша начала подробно рассказывать:
— Сегодня в полдень к хозяину зашел старик, о котором я говорила вам раньше. Самого дома не было. Старик постоял в коридоре, раздумывая о чем-то. Потом посмотрел на меня волком и вышел. Я знала, что хозяйка не скоро будет дома, и подумала: «Послежу, куда пойдет старик. Если он днем показался у нас, стало быть, у него какое-то неотложное дело». Закрыла квартиру и вышла. Сначала он шел по Исетской улице, затем свернул на Уфимскую. Думаю, петляет, старый заяц. Иду за ним скрытно. Он к вокзалу. Я за ним. Он — на переход, потом спустился и пошел к Сибирской слободке. Я не отстаю. Остановился возле небольшого домика, постучал. Калитку ему открыл парень, похоже, сын старика. Тут я ахнула: этого парня я видела здесь, у Ивана Васильевича.
— Погоди, погоди, — заволновался Лобков. — Ты хорошо приметила дом?
— В потемках найду.
— Вот что. Сегодня вечером ты покажешь этот дом нашему товарищу. Приходи сюда, как стемнеет.
— Ладно. Отпрошусь у хозяев. — Глаша вышла.
Вечером она была уже у Шмакова.
— Пойдешь вот с этим человеком, — сказал ей Лобков, показывая на рослого мужчину с военной выправкой, но в штатском.
Дорогой разговаривали мало. Прошли виадук. Маленькие домики железнодорожников, казалось, потонули во мраке. Огней почти не видно. Но зоркие глаза Глаши сразу разыскали нужный им домик.
— Вот здесь, — подтолкнула она своего спутника и кивнула головой на слабо освещенные окна.
— Спасибо. Теперь можете идти.
Простившись с Глашей, Алексей, так звали ее попутчика, стал медленно прохаживаться мимо окон. Но то, что он увидел через некоторое время, заставило его поспешно спрятаться за угол какой-то амбарушки. К дому старика подошли трое и энергично постучали. Свет в окнах усилился, и Алексей заметил, что стучавшие были в военной форме. Дверь открыл старик, молчаливо пропустил их в дом. В домике стояла тишина. Но вот дверь открылась, и свет упал на вооруженных людей, окруживших человека в штатской одежде. «Кого-то арестовали», — пронеслось в голове Алексея. Выждав, когда конвойные с арестованным прошли виадук, он поспешно зашагал в Заречье к Лобкову.
— Дом старика видел, — начал рассказывать Алексей. — Но что странно, после того как ушла Глаша, через некоторое время возле домика показались трое военных. Хозяин пропустил их в дом, и оттуда вскоре они вывели, судя по походке, молодого человека. Его лицо разглядеть мне не удалось.
— Да-а, загадка, — протянул Лобков. — Если там живет провокатор, то с какой целью он допустит арест, ну, скажем, квартиранта или своего сына? Странно. Чей домик? Не выяснил?
— Нет, — ответил Алексей. — Не успел, я торопился сюда.
— Что ж, оставим до утра, а там все прояснится, — решил Лобков.
На следующий день к Шмакову пришел встревоженный Алексей.
— Оказывается, сегодня ночью контрразведка арестовала Николая Образцова. С ним еще пять человек наших активистов.
Лобков со Шмаковым вскочили с места.
— Надо немедленно известить Зыкова, Соню Кривую и других членов комитета, — решительно заявил Лобков. — Кого пошлем? — Вопрос относился к Шмакову.
— Очевидно, контрразведка рыщет теперь повсюду, и, возможно, часть наших явочных квартир им известна. Появление возле них одного из нас может послужить провалом. Я считаю, что на этот случай лучшим связистом будет Вася. — Шмаков привлек к себе стоявшего возле него подростка. — Вася выполнял уже не раз наши поручения. Думаю, что и с этим заданием он справится. Ты знаешь, где живут Зыков, Соня и Рогозинский? — обратился он к сыну.
— Знаю, папа.
— Мне кажется, — продолжал Иван Васильевич, — появление Васи у явочной квартиры едва ли вызовет подозрение беляков. Обычное явление: на улице играет мальчик. А он затем перелезет через забор и, выждав удобный момент, передаст наше поручение. Давай, сынок, сбегай. Скажи, чтоб немедленно пришли ко мне.
— Ладно. — Одевшись, тот поспешно вышел.
Лобков продолжал:
— Если Николая Образцова взяли в доме отца, то с какой целью старик посещал Строчинского? Отвести от себя подозрение в предательстве? Дескать, пострадал: у меня у самого арестовали сына. — Лобков горько усмехнулся: — Так сказать, полное алиби, — покачал он головой. — Да-а, это для нас тяжелый удар. Только что налаживалась работа по подготовке вооруженного восстания, и вдруг арест Николая Образцова. Ведь в его руках адреса лиц, у которых хранится оружие, добытое у колчаковцев. Он знает почти все наши конспиративные квартиры. А что, если яблочко упало недалеко от яблони?
Совещание подпольного комитета было коротким. Лобков кратко изложил суть дела, было предложено разъехаться недели на две из Челябинска. Но едва участники совещания успели разойтись, как начались облавы. Все руководство подпольного городского комитета и значительная часть активистов за исключением Хотеенкова, Рогозинского, Иванова и Александра Зыкова, выехавших почти в момент облавы из города, были арестованы и под усиленным конвоем посажены в вагоны и отправлены в уфимскую тюрьму.
Через несколько дней контрразведка выпустила молодого Образцова на свободу.
ГЛАВА 27
Военная обстановка все еще оставалась напряженной. Вслед за Уфой белые овладели Стерлитамаком и Бугульмой. При отходе частей Красной Армии образовался разрыв около ста километров с лишним. В эту брешь хлынули колчаковские части.
В середине апреля в районе Бузулука по направлению к реке Боровке выступила 73-я бригада 25-й стрелковой дивизии и отбросила белых к верховьям реки Кинельчик. Армия генерала Ханжина, в особенности ее левый фланг, оказалась под угрозой разгрома. В конце апреля Красная Армия под командованием М. В. Фрунзе начала контрнаступление по всему фронту. Это и стало началом конца колчаковцев.
В марте полк имени Шевченко направили на фронт.
Накануне «казаков» сводили в баню, выдали новое обмундирование и винтовки с меткой «Made in USA».
Прохор еще до отправки на фронт подружился с отделенным командиром сотни Дионисием Лебединским, бывшим библиотекарем Челябинского отдела народного образования, Черепанов вместе с ним осторожно «прощупывали» козаков своей сотни. В полку были люди разных политических убеждений: анархисты, ярые самостийники, максималисты и часть насильно мобилизованных переселенцев с Украины. Во время одной из бесед с самостийниками в чайной, расположенной недалеко от казармы, полупьяный козак в горячем споре заявил сидевшему за столиком Прохору:
— Наша Украина только для украинцев. Пановать москалям не дадим. Ты кто — москаль? Москаль. Так, будь ласков, тикай до своей хаты!
Прохор оглянулся на бунчужного Кургузова. Тот, казалось, мирно дремал за своей бутылкой.
— Ха! — пристукнул козак по столику. — Штоб в Запорожье гулял москаль?! Этому не бывать! — грохнул кулаком по столу самостийник.
— А если Украину топчет немецкий сапог, это можно, — заговорил спокойно Прохор. — Если ваши гетманы Винниченко, Скоропадский, Петлюра насаждают в сельские рады куркулей, — это правильно? — Увлекаясь, Прохор поднялся из-за столика, — Если Центральная рада помещикам имущество и земли возвращает — это справедливо?
Самостийник покрутил в воздухе пальцем:
— Э-э, — протянул он уже с хитринкой в глазах. — Це треба разжувати.
Прохор не заметил, как во время разговора Кургузов вышел из чайной.
Утром Черепанова вызвал к себе сотник Лушня.
— Ты вчера в чайной что за разговоры вел? Опять к следователю контрразведки захотел?
В начале марта еще до ареста подпольного комитета Строчинский дал распоряжение Дегтяреву выяснить, кто из козаков стоял на посту в ночь, когда была похищена часть оружия на центральном складе, и передать виновных военно-полевому суду. Прохор хорошо помнит зуботычины Дегтярева. Он и его товарищи не забудут разъяренного молчанием козаков контрразведчика, неоднократно пускавшего в ход кулаки. Только приказ об отправке на фронт спас Черепанова и других подпольщиков от расстрела. И вот теперь допрос у Лушни.
— Не тебе решать, кто будет на Украине. Твое дело воевать, а думать за тебя будет пан атаман. — Израсходовав весь запас ругательств, Лушня продолжал: — Радуйся, что на фронт идешь, а то бы... — Пан сотник выразительно прижал большой палец к столу и промолвил: — К ногтю, понял? Иди.
