Борис Левин - Юноша
Миша с Пингвином шатались по Тверской, бродили по переулкам Арбата. Заходили в пивную, пили пиво. Миша узнавал от Пингвина все новости литературного и художественного мира. Так он узнал про Бориса Фитингофа и Дмитрия Синеокова.
— Борис — вот это действительно экземпляр! Это экземпляр… Что Владыкин!.. Вы все время, Миша, упоминаете Владыкина. Хотите с ним состязаться… Я убежден, что вы его талантливей… Но что Владыкин по сравнению с Фитингофом? Щенок… Вот если ваши работы, и не так работы, как вы лично понравитесь Борису… Но вы не понравитесь Фитингофу, — вздыхал Пингвин. — В живописи Фитингоф, так же как в литературе, мало понимает, а сами вы держитесь петушком… Вы не понравитесь Борису. Нет в вас здорового подхалимажа…
И Пингвин не то кряхтел, не то смеялся, опустив глаза в пивную кружку.
— Вы хотели бы жить, Миша, во время Великой французской революции? — спрашивал он неожиданно.
— Нет. Я бы хотел жить во время великой русской революции, что и делаю… А хотелось бы жить… Очень хотелось бы жить при полном социализме… Сейчас еще много обезьян.
— Вы не дурак, — замечал Пингвин, улыбаясь краешком губ и блеском черных глаз…
Однажды днем, когда Миша собирался пойти обедать, позвонил телефон. Михаил подумал, что это Нина, и важно произнес:
— Я вас слушаю.
— Землячок! Ты что же это не показываешься? Зазнуля!
Он сразу узнал медлительно-певучий Танин голос, но почему-то не решался об этом сказать.
— Кто говорит? — спросил он почти сурово.
— Да Таня, Таня. Будьте ласковы, он меня не узнал! Три недели в Москве и на глаза не показывается. Нехорошо, Мишунчик.
Она просила немедленно прийти к ней. Она угостит его таким обедом, что ему и не снилось. Таня хотела видеть Мишу, говорила с ним сердечно и, как со всеми, запросто. Михаил же — то холодно-равнодушным тоном, то озабоченно-деловым, то рассеянно-небрежным — отвечал коротко, хотя в душе радовался, что Таня позвонила и он может пойти к ней.
— Загляну. Хорошо. Постараюсь сегодня.
— Вот и ладненько. А то строит из себя бог знает кого…
Миша пришел вечером. В вязаном черном платье с красными молниями Таня по-прежнему была величественно-красива. Высоко держа голову, она несла свое тело. Завитые шафрановые волосы искрились. Белые руки, белая шея, оголенные плечи наполняли комнату, освещенную розово-абажурным светом, спокойствием и запахом свежего сена.
Они сидели на ковровом диване. У изголовья — Таня, подогнув маленькие ноги в голубых туфельках, обложив себя вышитыми плюшевыми подушечками, а рядом Миша. Между ними пепельница — металлическая рука, куда Михаил стряхивал пепел папиросы.
— Ну рассказывай, землячок, как там, в нашей Белоруссии. Дожди?
Миша никогда не скучал по Белоруссии. Напоминание о том, что он тоже из Белоруссии, его неприятно удивляло.
Михаил сожалел, что рос в самой неинтересной, как ему казалось, из республик, входящих в СССР. «Лучше бы в Татарии, Дагестане, Узбекистане — все-таки какая-то экзотика».
— В Белоруссии все в порядке… Ну, а как… — он хотел спросить: «Ну, а как ты живешь?», но не знал, как сказать — «ты» или «вы», поэтому старался обойтись без этих местоимений. — Ну, а как Сладкопевцев? — спросил Миша.
— Схватился! Давно его забыла. Он оказался нехорошим человеком.
Таня рассказала о том, как по приезде в Москву Сладкопевцев продавал ее вещи, заставлял писать раввину письма, чтоб тот присылал денег.
— Мне это было противно. Я отказывалась, но он бил меня. Вся в синяках ходила… Помнишь мое бархатное платье — ты еще хотел меня в нем рисовать? Тоже продал. Я так любила это платье, — сокрушалась она.
Сладкопевцев все время звал ее коровой и гнал из комнаты.
— Но этот номер не прошел. Я обратилась в жилтоварищество, и там пригрозили ему, чтоб он без хамства и не забывался, где живет.
Сам он обедал в столовой, а она сидела голодная и плакала. Собиралась уезжать.
— Но тут я забеременела, и надо аборт.
В больнице других навещали мужья, любовники. Приносили цветы, конфеты. К ней никто не приходил.
— Я лежала одна, как сука.
— Подлец! Какой подлец! — возмутился Миша.
— Это верно. Сладкопевцев нехороший человек. Но еще спасибо, что он ничем не заразил меня… Вот лежу, завтра надо выписываться, а мне свет не мил. На душе, Миша, такая тяжесть! Рядом со мной помещалась одна женщина. Очень хороший человек. Я ей все и рассказала. К этой женщине приходил муж, тоже очень симпатичный. Они переговорили между собой и взяли меня вот в эту квартиру, — и Таня пальчиком ткнула в плюшевую подушечку, что лежала у нее на коленях.
— Как в эту квартиру?
— Ну да. Мой муж тогда был ее мужем.
— Ничего не понимаю, — изумился Миша.
— Что ж тут непонятного? Я переехала к ним жить. Думала, пока устроюсь, поживу у них, но Анатолий в меня влюбился. Вера Исааковна это заметила и молча ушла. Она гордая. Я поступила по-свински, но что мне было делать? Жить-то хочется. Ей лучше, чем мне, — у нее есть специальность: она врач.
О муже Таня сообщила, что он хороший человек и любит ее. Только он очень занят и редко бывает дома.
— Всюду хожу одна. Анатолий мне достает билеты в театр. Он хочет, чтоб я развивалась. Живем скромненько. Жалование у него небольшое… В жизни так мало удовольствий, — вздохнула Таня. — Всего хочется: прилично одеваться, прилично кушать… Но зато у нас квартирка хорошая. Совсем отдельная. И смотри, какая роскошная ванная!..
Таня вскочила и показала Мише ванную комнату, а заодно и всю квартиру.
— Это комната Анатолия… Он очень тихий: не пьет, не курит. Еще ни разу худого слова не сказал. Когда дома, сидит и читает… А здесь балкон… Понравилась тебе наша квартирка? — спросила она, усаживаясь на прежнее место.
— Ничего.
— Все хорошо, только часто скучаю по Белоруссии… Как-то встретила Сладкопевцева. Я его нарочно зазвала, чтобы показать, как живу… Ты знаешь, он ко мне дико приставал. Я ему говорю: «Вы мне не нравитесь», а он лезет и лезет. Господи, где его самолюбие?.. Расскажи, Мишенька, о себе… А то все я болтаю… Пингвин тебя очень хвалит. Правда, ты талантливый?
Миша подвинулся ближе и обнял ее.
— Я люблю, когда меня обнимают, — сказала Таня и положила голову на Мишины колени. — В жизни так мало удовольствий, — вздохнула она глубоко.
Михаил дрожащими пальцами перебирал шафрановые волосы.
— Правда, у меня мягкие волосы?
— Очень.
— Я красивая, Миша?
— Очень.
— Ты же художник. Ты же понимаешь… Я сама знаю, что красивая… Из-за этой смазливой рожи, — сказала она с некоторой грустью, — все дела происходят… А хорошо в нашей Белоруссии! Сейчас там дожди, грязь… Как-нибудь туда съезжу… Речки, горки, ляды… «А у перепелочки грудка болит», — запела Таня.
Чудесная песня. Волнующая песня!.. В комнате абажурно-розовый свет и запах свежего сена.
Миша одной рукой расчесывал Танины волосы, другой — ласкал красные стрелы на ее черном платье.
— «Ты ж моя, ты ж моя перепе-олоч-ка…» Пингвин у нас часто бывает… Он ко мне дико приставал… «А у перепелочки…» Тебе, Миша, нравится Пингвин?.. «ножка болит…» Ой, не надо так, больно… «Ты ж моя, ты ж моя…» Миша, ты меня вспоминал?.. «перепелочка-а…»
С этого вечера не было дня, чтоб Миша не встречался с Таней. Иногда Таня приходила к нему и оставалась ночевать. Утром она всякий раз раскаивалась:
— Боже мой, что я совру Анатолию? Придется сказать, что после театра задержалась и осталась ночевать у подруги.
— У тебя есть такая подруга?
— У каждой женщины есть такая подруга. Сколько раз, — добавила она с улыбкой, — эта подруга и у меня так ночевала!..
В этот период Миша читал «Красное и черное» Стендаля и думал, что он Жюльен Сорель. Курил трубку. Ежедневно ходил в парикмахерскую. С мужем Тани Михаил разговаривал снисходительно-вежливо.
Неоднократно Миша предлагал Тане вообще переселиться к нему.
— Что ты, милый мой! — отвечала она на это. — Приедет твой дядя и, будьте ласковы, обоих нас выставит из комнаты… Выбейся сначала в люди. Там посмотрю… Потом, — говорила она очень искренне, — Анатолий для меня так много сделал, что я не могу поступить с ним по-свински… И мне с ним не плохо. Зачем мне уходить? — недоумевала Таня. — У тебя же нет ничего. Ты мне не можешь дать того, что Анатолий…
— Упрощенный материализм, — заметил Миша.
— Понимай, как хочешь…
Когда Анатолий уезжал в командировку, Миша оставался ночевать у Тани. Так случилось и на этот раз. Но в поздний час ночи позвонил телефон и Анатолий сказал, что ему не достали на поезд билета и он приедет сейчас домой.
— Подогрей чего-нибудь. Я голодный, Танечка.
Таня испуганно сообщила об этом Мише. Михаил наспех оделся и взволнованно-громко сказал:
