Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь
— Если в трусы не залезешь, что-нибудь другое поищем.
Но Зинка залезла.
Когда она вышла из ванны, он дал ей красивые шлепанцы на каблучке.
— Мадам забыла. Придет — заберет вместе с магнитофоном. Считает, что мне, кузнецу, магнитофон не нужен.
— Мясо! — крикнула Зинка. Они столкнулись плечами у плиты. — Выключайте и прикройте тарелкой. Травы никакой нет? Можно траву под тарелку набросать. Тогда ароматом пропитается. Петрушку, скажем, сельдерей.
— Нету, детка, — сказал он.
Они ужинали в комнате на красивых тарелках.
Зинка неторопливо и как-то само собой рассказала всю свою жизнь. Всплакнула, когда говорила о матери. О девчонках из общаги так сказала, прижав к груди вилку:
— Ну вот знаешь, Лев, не верю. Хоть и факт, а не верю — раздвоение личности.
— В жизни всякие раздвоения бывают. Ты кофе будешь или чай? Моя мадам кофе любила. Всю посуду со стола уберет, чашечки поставит маленькие, музыку включит и кофием лакомится. Аферистка она. Я с ней в пивбаре познакомился. Сижу — ликую. Идет, красивая. Оказываю вежливость — присаживайтесь. Присела. Улыбается. Говорит: «Брата ищу». Приехала, мол, к брату, а его нет. Может быть, пошел пива попить, он любитель. Может, в командировке. Мы с ней посидели. Выпили по кружечке. Я ее до брата проводил. А он дома уже, оказывается, в кино был. Заходите, мол, гостем будете — и праздник! И на второй день — праздник! И на третий — я с работы отпросился. На четвертый — заявление в загс. Потом она мне объяснила, что давно меня на крючок взяла. А нужна ей была прописка ленинградская. Денег-то у нее нет на фиктивный брак. Да и зачем, с дураком-то и имущество кое-какое нажить можно. Да тьфу на нее. Ну не хочу о ней даже думать. Пусть вот чем хочет, тем и подавится…
Зинка быстро убрала со стола и, словно кто ее подтолкнул, села к фортепьяно.
— Ты и это умеешь, — прошептал Лев. — Этот инструмент моей первой жены. Умерла при родах…
Он сидел, слушал, как Зинка играет, потом пошел на кухню. Вымыл посуду. А потом затих.
— На, — сказал он, войдя в комнату через некоторое время. — Постели себе на диване. А я пойду прогуляюсь, что-то расшевелила ты во мне нашатырное.
Зинка играла долго. И, постелив, долго лежала — не спала, все ждала его и почему-то тревожилась. «Только бы не очень пьяный пришел, — думала, — от очень пьяного очень пахнет». И слезы текли по ее щекам, и она незаметно уснула.
Проснулась она потому, что ее трясли за плечо. Она села. Помигала. Протерла глаза кулаками. Перед ней стоял Лев.
— Ну и спать, — сказал он. — У людей обед.
— А я поздно уснула, все вас ждала.
Он улыбнулся и кивнул ей, и она улыбнулась и кивнула ему. Он протянул ей коробку.
— Подарок.
В коробке были белые босоножки.
— Примерь.
Она отбросила одеяло: она так и спала в рубашке в голубую клеточку и голубых спортивных трусиках.
— Прелесть, — сказала она. — У меня туфли есть в сумке, в камере хранения. — А сама уже надела босоножки и смотрела на свои ноги то с одного бока, то с другого. А перед зеркалом даже сплясала.
— А я у знакомого ночевал, — сообщил ей Лев. — Пива выпили — подумал, чего девчонку пойду пугать.
Зинка покраснела. А он сказал:
— Иди глаза сполосни — яичница уже на столе.
Утром перевода от отца не было.
Днем перевода не было.
Вечером не было.
Съездили, взяли вещи из камеры хранения.
— Что-то случилось, — сказал Лев. — Тебе нужно срочно лететь. Завтра пойдем в аэропорт, там у меня Маня в кассе.
После ужина он попросил ее поиграть, потом сказал тихо:
— Ложись, — и вышел.
Зинка заробела. Ноги стали ледяными, пальцы рук тоже. Она постелила себе на диване и легла, прижавшись к стене. Потом вскочила, вытащила из сумки подаренные отцом на окончание школы французские духи «Papillon». Надушила волосы, грудь и под мышками и, клацая зубами, снова забралась под одеяло.
Лев ходил по коридору, вот остановился около двери, постоял. В щели пробился дымок от его сигареты.
— Зинаида, спишь?
— Нет, — ответила Зинка. Ее колотило.
— А ты спи. Я пойду — дело у меня. Ты о чем-нибудь хорошем вспомни, лучше всего о собаке, и сразу уснешь.
Лев ушел. Хлопнула дверь.
Зинка ревела. Била кулаком подлокотники. Потом хохотала, потом захотела есть. Пошла в кухню, поставила чайник и съела толстый бутерброд с колбасой. Потом вытерла рот полотенцем и, наверное, с минуту простояла в коридоре перед зеркалом. И от вида своей шеи, груди, живота, крепких ног, от их красоты, от всего этого, такого чистого, поднялось в ней желание. Оно испугало ее, оно заслоняло ее разум, как темная воля. Зинка стиснула груди, выгнулась и, чтобы спастись, не завыть, сильно ударилась головой в стену.
Потом она лежала вытянувшись, усталая и опорожненная. Дрожь пробегала по ней, как по тихой воде, затухая в пальцах ног. Зинка думала о собаке, большом неуклюжем щенке по кличке Авель.
На следующий день Лев купил ей билет на самолет. И, когда пришла пора им прощаться, Зинка поцеловала его в щеку сухими распухшими губами. А пальцы скребли его рубашку возле ворота. И, чтобы успокоить, он взял и крепко прижал ее пальцы к своей груди.
— В Ленинграде будешь — приходи. Корреспонденцию посылай на почтамт, до востребования — не хочу, чтобы твое письмо моей клизме в руки попало… Ну, иди, иди… — И закричал вдруг, когда она прошла ограждение: — Приезжай!
Прилетев домой, Зинка узнала — «закон подлости» действовал безотказно, — что неделю назад, взяв отпуск за свой счет, отец уехал в горы на охоту. Охотников ждали только через три дня.
Знакомые и соседи сочувствовали Зинке своеобразно. Например, говорили: «Стоило в такую даль ездить, чтобы провалиться. Провалиться можно и где поближе, в Алма-Ате, скажем». Советовали, не мешкая, поступать в местный металлургический институт. Или в педагогический. Или в медицинское училище. Или в сельхозтехникум. Или на курсы киномехаников.
Приехал отец. От него и от его вещей пахло дымом. Он повел Зинку на могилу матери. Зинка сама так и не сходила. Она сидела на голубой скамеечке и думала: «Неужели он ее так любил — чуть что, на могилку?»
— Она умерла, — сказал отец. — Нашей вины здесь нет. И все равно кто-то из нас за ней недоглядел… Я, конечно, женюсь, я мужик не старый и здоровый. Но с твоей матерью как бы ушло от меня что-то такое, чего уже никогда не будет. Такой огонь, какой можно в руки взять, можно держать его, как птичку.
«И чего говорит, — думала Зинка. — Наверно, уже девицу себе завел — птичку. Ну и пусть, я все равно уеду в Ленинград».
По возвращении степной край, где они жили, ей не понравился. Собственно, сам край еще ничего. Но город! Как можно его любить? А ведь она говорила и писала в школьных сочинениях совершенно искренне — «мой любимый город».
— Куда надумала? — спросил отец, когда шли с кладбища.
— На курсы поваров в «Иртышзолото». Знаешь, сколько они зарабатывают?
— Абортами они богаты.
— Не понимаем мы друг друга, батя.
Илюшка Лихачев, ее одноклассник, не поступивший в Томский университет, сговаривал ее пойти устраиваться на зоотехника по маралам.
— Панты, понимаешь? Деньжищ — миллионы. Пантокрин, понимаешь? Москвичи-импотенты — как пчелы на мед. — Но он не знал, где такие курсы, адреса их не знал. Обещал узнать, говоря: — Ну, пойдем, Зинка, в степь… Ох, там красиво и земля еще не холодная…
— И ты туда же, детский сад. — Зинка сильно прищемила ему нос между пальцами.
Другой одноклассник, тоже не поступивший, сманивал ее поехать в Туркмению на курсы змееловов.
Подружка шепнула, что ею интересуется богатый и не старый заведующий пушной базой, ему секретарша нужна.
Зинка пошла в официантки в кафе-стекляшку «Зорька».
Когда она пришла домой первый раз сильно подвыпившая, отец отстегал ее офицерским ремнем и очень мирно попросил:
— Зинка, уезжай в Ленинград. Здесь ты будешь для меня позором. Я вижу, куда тебя гнет. А в Ленинграде, Зинка, сам город не даст тебе скатиться.
«Еще как даст, — подумала Зинка. — Еще и подтолкнет. Из-за него я и дергаюсь». Все же просьба отца на нее подействовала. Но еще больше — посылка.
Пришла из Ленинграда посылка с ее курткой, в которой были целехоньки зашитые под подкладку двести рублей. Девчонки из общежития писали, что куртку они нашли у ее подружки, с которой она с вокзала пришла. Что они простили ей ее обидные слова, поскольку ее хорошо понимают, и звали приезжать снова. Даже прислали альбом с видами Ленинграда. «А эту „подругу“ мы били долго… — сообщили они. — Хотели в ее школу написать, что она воровка. Да плюнули. Даже на билет собрали…»
— Я тебе деньги посылать буду каждый месяц, — сказал отец. — Потом у тебя сынок родится. Он будет, как и я, ленинградец… Там, Зинка, Эрмитаж. А где Эрмитаж, там и культура.
