Евгения Изюмова - Дорога неровная
Как рождение Антошки-Унти осталось тайной, так никто не мог понять, где правда в рассказах пастушки, а где - вымысел. Однако может, именно эти незатейливые байки да еще воспоминания отца о друзьях-милиционерах разбудили Павлушкину фантазию.
Ирма вставала вместе с матерью и провожала ее на работу - до революции зимой Марта-пастушка, сильная, жилистая, поденничала у крепких хозяев, а после стала работать уборщицей в правлении и милиции. Мать уходила, а дочь принималась за хозяйство - бегали по дому две курицы, да во дворе бродила щенная собака Мурза, и то принадлежала она Катаевым. Ирма кормила «скот» чем придется, будила братьев - десятилетнего Эрика и семилетнего Витора - выгоняла их на улицу и принималась за уборку дома. Ей нравился их новый дом, высокий, просторный (до того они жили в заброшенной кем-то лачуге на окраине деревни), потому постоянно мыла и мела в нём. На окна она вырезала из старых газет, привезенных Катаевым из Тюмени, узорные занавески и каждый день аккуратно отвязывала нитку, а занавески еще более аккуратно - где потом газеты возьмешь? - складывала на полочку. Она раздобыла где-то старые глиняные горшки и кринки - пусть у каждой посудины и отбит добрый кусок, все равно в них можно было насыпать земли и посадить цветы. Цветы были самые простые - «огоньки» с ярко-красными колокольчиками да розовая герань, но Ирма очень старательно за ними ухаживала.
Павлушка часто помогала подруге «по-хозяйству». И вообще на пастушкиной половине бывала гораздо чаще, чем у Катаевых, хотя и была на их попечении. У Катаевых еда не в пример лучше - все же своя корова есть, но Павлушке нравилось обедать у пастушки, где чаще всего - ломоть хлеба да луковица с кипятком. Иногда, правда, Настасья Катаева приносила что-нибудь ребятишкам, зная, что и ее сыновья «пасутся» на соседской половине. Марта с осени запасала, как и все богандинцы, картошку, капусту, морковку, выращенные на своем огороде, но латышата-«шантрапята» быстро подбирали весь запас, тем более что в их доме постоянно толклись не только катаевские, а ребятишки со всего села: пастушка и её дети были приветливыми и добрыми.
- А вот летом, - рассказывала Ирма Павлушке, - мы ходим в лес по грибы да ягоды. А то дядь-Иван с мальчишками на озеро по рыбу съездит, только редко это бывает - ему все некогда. Ух, летом хорошо! - её братишки, свесив с печи свои кудлатые подсолнуховые головы, согласно кивали. А сестра, вдохновившись вниманием городской девочки, принималась рассказывать, какие можно найти в лесу полезные травы и коренья - лечебные или съедобные. И как же пригодились Павлушке эти уроки двадцать лет спустя!
Однажды утром, как всегда, Ирма выдворила братьев на улицу - идите погуляйте, а мне надо пол помыть. Павлушка, конечно, вызвалась помочь.
Девчонки налили в деревянную бадейку воды из большой деревянной кадушки, которая стояла в общих сенях и ежедневно наполнялась общими усилиями всех мужчин дома. Они приготовили тряпки, чтобы мыть полы, и тут Ирму осенило:
- Пань, а Пань, давай самогонки попробуем!
Павлушка удивленно воззрилась на подружку, дескать, что это ты придумала? А та свою выдумку объяснила так:
- Давай узнаем, отчего это люди как выпьют, так веселые становятся и песни поют?
- А где взять? - причина попробовать самогонки показалась ей веской.
- Да у дядь-Ивана! Он вчерась с объезда ре-ри…
- Реквизированный? - подсказала Павлушка, чей язык гораздо легче выговаривал трудные слова.
- Ага, вот-вот - реквизированный самогон привез, он у него в сенцах стоит, сдать не успел. Пойдем?
- Ага, - засомневалась Павлушка, - а вдруг поймают, да и нехорошо без спросу брать. Это ведь воровство.
- А мы у дядь-Ивана что ли воровать будем? Самогон-то теперича ничейный. А и со спросом дядь-Иван все равно нам самогону не даст. А поймать нас никто не поймает, они все уехали к теть-Настиным родителям, только к вечеру приедут.
Этот аргумент окончательно развеял сомнения Павлушки, и девчонки прокрались на половину Катаевых, где у самой двери стояла огромная пузатая бутыль с самогоном. Ирма осторожно налила самогонки в берестяной ковшик, сделанный Мартой, а в бутыль, чтобы незаметно было, долила воды.
- Ой, как нехорошо! - запоздало раскаялась Павлушка. - Папа меня бы за это не похвалил.
- Подумаешь - ковшик самогонки! - фыркнула подружка. - Все равно дядь-Иван оприходует его и отошлет либо в Тюмень, либо выльет, уж не раз так делал. Или фершалке для дези…дезафекции отдаст.
- Для дезинфекции? - уточнила Павлушка.
Ирма утвердительно кивнула, и девчонки юркнули на свою половину, предварительно посмотрев, нет ли во дворе латышат, но те, видимо, ушли с ледянками - самодельными санками из лукошек - на речную горку. В избе Ирма достала хлеб, лук и соль для закуски, а самогон разлила по глиняным кружкам: себе побольше, Павлушке - поменьше, не из жадности, просто подумала, что маленькой Павлушке много самогонки пить - вредно.
- Ну, будем здоровы, - Ирма произнесла это солидным басом и стукнула краем своей кружки о Павлушкину.
Зелье было противное: отвратительно пахло, рот заполыхал огнем, и Павлушка, выпучив глаза, смогла осилить лишь два глотка, и потом долго махала ладошкой на свой рот, пока не догадалась запить водой из ковшика, заранее приготовленного «многоопытной» Ирмой, которая уже раньше пробовала самогонку втайне от взрослых, и потому, где глоток, где два, храбро осушила кружку до дна. Самогонки, разбавленной водой стало вдвое больше, она живо разбежалась по жилам. У Ирмы зашумело в голове, и стало невесело: навалилась тоска, захотелось плакать. Она и заплакала-запричитала:
- Ой, да я несчастная, ой да я сиротиночка! И мать моя пастушка, и я буду пастушкой, и никто меня и замуж не во-о-зьмё-от…
У Павлушки кружилась голова, тошнило, однако подружку стало жаль, и она также заплакала, гладила ее по плечу и уговаривала заплетающимся языком:
- Ирмочка, не плачь, Ирмочка, не надо…
- Ой, да бедная моя головушка! - голосила та совсем по-взрослому, словно по покойнику. - Ой, да ничего у меня нет, да одни только курочки…
Ирме вдруг вздумалось полезть в печной закут, где сооружена клетка-курятник: курицы зимой обитали в избе. Девчонке захотелось узнать, снесли ли ее рябенькие яичко. Конечно, захотелось это узнать и Павлушке. Но залезли они в курятник, и он, казавшийся ранее просторным, вдруг оказался тесным, и вылезти обратно не было сил.
Тогда Ирма уселась на заляпанный куриным пометом пол и заревела еще громче:
- Ой, да что это такое: выйти на волюшку не могу!..
Павлушка примостилась рядышком, заливаясь слезами, уговаривала подружку, гладила ее по плечу:
- Не плачь, Ирмочка, не плачь…
Так их и нашли спящими в курятнике, облепленных пухом и скорлупой от раздавленных яиц. Почему девчонки там оказались, разобрались очень быстро: в берестянке-ковшике плескалась на донышке самогонка.
Марта-пастушка ничего не сказала наутро дочери, когда девчонки проснулись больные, опухшие, только вздохнула и прижала светловолосую лохматую голову дочери к груди. Иван же Катаев долго и крепко, не стесняясь в выражениях, выговаривал Ирме, впрочем, это было и неудивительно: Иван известен в Богандинке как главный матерщинник. Напоследок пригрозил, что за подобный фортель в следующий раз выпорет без жалости. А в душе Катаев смеялся: уж больно комично выглядела девчонка со всклоченными волосами, где запутался куриный пух, мордашка - грязная и опухшая, платье, разодранное на рукаве, было залеплено куриным пометом и яичной скорлупой. И чтобы не выдать себя, Катаев свирепо рявкнул:
- Марш в баню, чтоб отмылись обеи как следует!
В марте ощенилась Мурза. Иван решил оставить одного кобелька, натаскать его на уток, а других щенков сунул в мешок и унёс куда-то. И теперь у ребят - троих Ивановых мальчишек, Ирмы, двух ее братьев и Павлушки - не было важнее заботы, как обиходить Мурзу. Они без конца утаскивали из дома съестное, и вскоре перед мордой собаки скопилось достаточное количество хлебных корок, за что маленьким доброхотам досталось от матерей. Мурза все время старательно вылизывала щенка, рыжего, вислоухого с тугим белым животом, а когда приходили дети, она поднимала голову, смотрела на детей добрыми глазами. Морда у нее становилась такой умильной, что, казалось, Мурза улыбается, и при этом собака бешено молотила по подстилке пушистым хвостом.
То, что щенок красивый, ни у кого не вызывало сомнений, а вот при выборе имени возникли разногласия: каждому хотелось, чтобы щенка назвали по его указке. Шариков и Бобиков было в деревне много, и Полканов - хоть пруд пруди, потому ребята выдумывали свои самые невероятные имена. Павлушка даже предложила назвать его Непманом за толстый тугой живот - именно такой был у лавочника, хозяина небольшого магазинчика напротив ее дома в Тюмени. Прошла неделя, а имя щенку так и не придумали.
