Евгения Изюмова - Дорога неровная
Мать колготилась с малышами, а Павлушка чаще всего лежала в постели и рассматривала книжку с красочными картинками, которую ей привез Егор. Называлась книжка «Конек-горбунок». Егор, вручая книгу, сказал:
- Вишь, какие у нас сибиряки есть знаменитые. Ершов-то - наш, сибиряк. Вся Россия эту книжку читает, и ты всегда гордись, что сибирячка.
- Да мы же с мамой вятские, - возразила девочка.
- Вятские… - хмыкнул отец, - какие вы вятские, сколь годов уже в Тюмени.
Еще Павлушка наблюдала за родителями. А те и не подозревали, что рядом растёт, хоть и маленький, но уже мыслящий человечек, способный события воспринимать и оценивать по-своему.
А события в доме Ермолаевых стали развиваться нехорошие.
Валентина, занятая детьми, располневшая, вдруг стала ревновать Егора ко всем женщинам - своим знакомым и тем, что работали с Ермолаевым, особенно к его секретарше (Егор стал начальником зареченского отделения милиции) - Нюрке Горемыкиной. От мысли, что Егор, ладный и красивый, подтянутый, каждый день перед глазами у Нюрки, а Егор видит ежедневно рядом молодую, коротко стриженную, напудренную, с алыми крашеными губами, женщину, и что, может быть, они… Дальше Валентина додумать не могла: кровь бросалась от ярости в голову, лицо вспыхивало жаром, а по спине тек, наоборот, холодный пот.
А у Егора прибавилось работы. Он часто уезжал, и Валентина думала тогда, что, может, он в то время и не бандитов ловит, а находится у этой, самой… Нюрки! То-то козырится баба, глазами играет как ведьма. И тогда Валентина была готова среди ночи бежать к Нюрке сломя голову, чтоб проверить, не там ли Егор, а утром при встрече с ней хотелось вцепиться в ее короткие волосы мертвой хваткой и драть их с корнем.
Но сказать о своих подозрениях Валентина боялась: Егор стал взвинченным, сказывались, видимо, тревожные ночи да погони за бандитами, где можно получить пулю в лоб, да и в самом городе можно получить удар ножом в спину. Однако раздражение свое Валентина, по натуре не менее вспыльчивая, чем Егор, долго сдерживать не могла. И потому начала ворчать на мужа, что мог бы домой привозить что-либо из конфискованного: хоть продукты, хоть одежду, а вот не делает этого, дети же голы-босы, есть нечего.
Егор стерпел причитания жены раз, другой, а в третий грохнул кулаком по столу так, что к потолку взлетели все сложенные инструменты: Егор начальником стал, а домашней работой не гнушался, по-прежнему и столярничал, а если возникала необходимость, то и обувь чинил.
- Еще раз услышу - изобью! - взревел Егор, забыв, что у печи на лежанке спит старшая дочь. - Я тебе - кто? Мародёр? Я - коммунист! Понимаешь ты это или нет!?
- А книжку Пане-то привез, - робко возразила Валентина.
- Дурья твоя башка! - потыкал Егор пальцем в лоб. - Книжка - это совсем другое, да и не без спроса взял, - потом опомнился, оглянулся на Павлушку, и свирепо прошептал: - И больше чтоб я не слышал таких разговоров!
Валентина испуганно притихла.
А Павлушка после того нечаянно подслушанного скандала долго думала, и никак не могла взять в толк, почему родители часто ругаются, ведь оба они хорошие, добрые. И тогда она стала складывать слова одно к другому:
- Папа мой - милиционер. Он - хороший человек. Я беру с него пример… Буду я такой век… - что такое «век», девочка плохо понимала, но мама часто повторяла «век бы не знала», значит, век - это что-то большое и длинное.
Павлушка теперь, как и Валентина, ожидала Егора по ночам. Лежала тихонько с закрытыми глазами, свернувшись калачиком под лоскутным одеялом, тревожась, как и мать, почему так долго его нет. Егор словно знал о переживаниях Павлушки, возвратившись, обязательно подходил к её постели, осторожно проводил по голове жёсткой от застарелых мозолей ладонью, поправлял сбитое на сторону одеяло, и девочка, так и не открыв глаза, не подав виду, что не спит, улыбалась робкой улыбкой и мгновенно засыпала.
Однажды Егор приехал не один. Вслед за ним в дверном проеме возник ещё кто-то, более высокий и широкоплечий, чем Егор. Когда человек, звякнув шашкой, вошёл в круг света, падавший от лампы-семилинейки, Валентина охнула: нехристь! А на неё в упор, смеясь, из узких прорезей смотрели карие зоркие глаза.
- Это друг мой, Камиль, - представил Ермолаев гостя жене. - Собери-ка нам поесть чего-нибудь.
Валентина опасливо покосилась на инородца. Слыхать-то слыхала, что в отделении Егора служит татарин Камиль - лихой рубака, веселый мужик. Егор часто про него рассказывал, а видеть Валентине Камиля не доводилось. Приходили к ним Столяров, Парфенов, Семен Белозёров, даже суровая, затянутая в кожанку, Анна Кухарская заходила. А вот Камиль не бывал.
Валентина собирала мужчинам на стол, а сама опасливо косилась на гостя, норовила подойти к столу со стороны мужа. Егор посмеивался в усы и подмигивал Камилю, понимая, отчего так держится Валентина.
Камиль выхлебал до дна овсяную похлебку, а пельмени есть не стал:
- Не обижася, Егорашка, не можу свинину есть. Хоть и не чту особенно Коран, а душа не примаит, не обижася, кунак…
- Чего обижаться? Нам больше достанется! - рассмеялся Егор.
«Душа! - подумала Валентина. - Где она у тебя, нехристя, душа-то? Пельмени не ест, а водку хлещет, её, поди-ка, душа его принимает!»
Камиль, и правда, залпом выпил полный стакан самогона, который выставила на стол Валентина, крякнул, понюхал кусочек хлеба. Егор тоже выпил самогон, при этом шевельнул бровями, свел их к переносице, и Валентина поняла: уйдет гость, и ей достанется на орехи: муж догадался, что самогон отлит из реквизированной четверти, той самой, что вчера привез из села и оставил до утра в квартире, решив сдать зелье утром в отделение милиции. А там дело короткое - выльют на помойку или, если особенно крепок, сдадут в больницу. Валентина, когда Егор лег спать, плеснула немного самогона в глиняную кринку, а в четверть, чтобы муж не заметил, долила воды: что уж, в самом деле - у хлеба да не без крох.
- Егорушка, это я давеча от Матвеича принесла, - поспешила успокоить мужа Валентина. - Не подумай чего. Я к ним с Васильком ходила, просила Мироновну посмотреть, чегой-то мальчонка прихворнул, а Матвеич и баит: снеси Егору шкалик, пусть с устатку примет.
Егор выслушал молча, и Валентина поняла: не поверил - Мироновна никогда не гнала хмельное зелье.
- Камиль, а Камиль… Это как же тебя по нашему величать? - страх перед мужниным гневом был велик, гораздо сильнее опаски перед «нехристем», и Валентина теперь желала, чтобы подольше у них погостил Камиль-татарин. - Комка? Селиванов-то сына свово Коминтерном назвал, Комкой, чудной мужик, право, - улыбнулась она мужу.
- Га! - показал белые зубы татарин. - Как хошь зови, мне серапна. Можа и Комка, только я - Камиль. А давай, Егорашка, споем твою песню, больно она якши… - и запел: - «Скакал казак через долину, через Манчжурские поля. Скакал он, всадник одинокий, блестит колечко на руке…»
Ермолаев подхватил:
- «Кольцо казачка подарила, когда казак пошел в поход. Она дарила, говорила, твоя я буду через год…» - Ермолаев песню вел тенорком вслед за Камилем, махнул рукой и Валентине, мол, подхватывай.
Валентина присела рядом с мужем на лавку, положила ему голову на плечо, начала вторить жалобно, вытирая уголком платка глаза: песня всегда трогала её душу. Но сейчас она втихомолку и радовалась: если Егор запел, то песня смягчит его, не будет ругаться за отлитый самогон.
- «Вот год прошел, казак стрелою в село родное прискакал. Завидел хату под горою, забилось сердце казака…» - выводило задушевно трио.
Павлушка проснулась и слушала, затаившись, знакомую песню. Папа рассказывал, что эту песню тоже пели порт-артурцы. Она грустная такая: не дождалась казачка казака, другому сердце отдала.
Девочка слушала-слушала рокочущий бас Камиля, который смешно перевирал слова, и незаметно заснула опять. И приснилось ей, будто в их дом пришли и Анна Кухарская, как всегда, затянутая в кожанку, и дядя Семен Белозёров, и бывший партизан Петров, и командир партизанского отряда, в котором воевал Ермолаев - Вячеслав Злобин. Всех она знала, всех любила, особенно Петрова, который часто катал её на плече по двору отделения милиции… А папа и мама сидели дружно рядышком, и лица у них были весёлые и счастливые.
Ночью Валентина, рассказав дневные новости, прижимаясь привычно к мужу, спросила:
- И как вы с ним дружите, с нехристем-то? Басурман ведь!
- Да ну тебя, - пробурчал Егор. - Подумаешь, я - хрещёный, он - мусульманин, Бог-то нас - меня и его - всё одно к себе приберет, как срок подойдёт. Там все мы равны будем, в земле-то.
- А как же у них, есть ли рай либо ад? В раю-то, сказывают, хорошо, - мечтательно вздохнула Валентина, - музыка приятная играет из граммофонов, цветочки растут и травка зелёненькая-зелёненькая, а они-то, мусульманы, поди, в ад попадают за то, что Христу не молятся, прямо поди-ка в геенну огненну, а, Егорушка?
