Иван Уханов - Играл духовой оркестр...
— Помню, мамань, как же… — Катя присела рядом с матерью. — Ведь Митя тогда в больницу попал. А как вышел, снова на гору полез…
— А я записалась бы в парашютисты, будь у нас аэроклуб, — сказала Марийка, выходя из горницы. — Бабушка, а почему дядя Митя на фронте летчиком не стал?
О своих погибших Нюша смогла б рассказать все, о чем ни спроси, а тут не сумела, запнулась на полуслове.
— Война не спрашивает тебя, куда и кем ты хочешь, — словно бы отвечая за нее, сухо и строго сказал зять. — Не спрашивает. Она бьет тебе в зубы, а там расхлебывай.
— Нешто ты на фронте был и тебе по зубам ударили, — усмехнулась Катя.
— На фронте не был, а по зубам получил, — мрачно ответил Михаил. — Когда убили отца, мать слегла, инвалидность нажила… А нас, разбойников, у нее трое, самый старший — я. Вот и повисли все на моей шее… Будь отец, я бы в большие люди, может, пошел…
— Ты и сейчас, Миша, не маленький, — с гордостью сказала Нюша, не давая зятю опять разгруститься. — Вон какое хозяйство везешь. Подумать только! Четыре фермы, пятьсот коров, овцы…
— Да, мама, ответственности у меня — во! — зять чиркнул ребром ладони себе по шее и сразу повеселел. — Работаю — не считаюсь, вкалываю, что некогда лоб утереть. И главное, не напрасно… Люди, начальство меня, сама знаешь, уважают. А это главное мне утешение. Я не проиграл тому артисту.
Слушая зятя, Нюша радовалась, что угодила; ее похвала оказалась уместной.
— Я, мам, за что бьюсь? Каждый чабан будь лаборантом-осеменатором! — все более трезвея, продолжал зять.
Нюша кивала и поддакивала, видя, как горячо увлечен зять тем разговором, который прервался с приходом Марийки. Гитара ему теперь не понадобится.
Однако, слушая зятя, она изредка пытливо взглядывала на Марийку, будто спрашивала: ну и чего вы с Иваном Степанычем нашли, о чем, как уговорились? Ты досказывай, внученька, досказывай скорей!.. Нюша держала в себе это нетерпение. Пусть зять поговорит о своем, о чем душа болит, потом, может, и она свое скажет. Она глядела ему в глаза, а он, будто поощряя ее за такое внимание заговорил о ферме, где не так давно работала Нюша. Она гордилась, что зять знает по кличкам многих коров третьей фермы, всегда умеет что-нибудь дотошное сказать о повадках и внешности каждой. А был же до Михаила зоотехник — доярок по имени не называл.
— А Зорьку и Рыжуху выбраковкой обошли? — заспрашивала она.
— О, им еще доиться и доиться, — ласково забасил Михаил. — Это ведь твои коровки, мам. Удои у них, старушек, еще будь здоров… А помнишь, как туга на раздой была Рыжуха? Все от нее отказались. На мясокомбинат приготовили везти. Помнишь…
— Рыжуху-то?! — Нюша улыбнулась. — Как не помнить… Орут на нее со всех сторон: «У, тугосисяя!» Жалко мне ее стало. Корова совсем молоденькая. Давайте, говорю, мне Рыжуху. До кучи: у меня в группе таких капризниц много…
— И выправилась Рыжуха. Отелами и молоком в лидеры вышла. — Михаил задумчиво и светло улыбнулся. — Да, мама… Умела ты с коровками ладить. Рыжуха-то, считай, жизнью тебе обязана… А на меня ты, мам, не гляди, что бываю хмурым и злым, плюньте. За день намотаешься… Ты не обращай… Надо тебе что — скажи… Говоришь, могилку Дмитрия найти в Германии? Давай! Мы Марийке так и накажем. Марийка, слушай, что говорю. Я тебе как отец приказываю…
— Приказывай в другой раз, а это дело по команде не выполнишь, — затараторила Марийка. Она стояла, прислонившись спиной к теплой печке, отогревалась после холодной улицы и еще дулась на отца за то, что он грубо оборвал ее, не дал досказать бабушке новости. — Сам говоришь: «В Германию не в соседнюю Ветловку съездить». А теперь глядите: «Приказываю…» Сперва разберись. Мы с Иваном Степановичем нашли на карте село, что в похоронке указано. Разрешат, можно съездить. Хотя я не представляю, как это будет…
— Хорошо будет, — заверил Михаил. — Могилку проведай, цветочки посади…
Нюша затаила дыхание: разговор поворачивался к заветному.
— А ты, мам, не волнуйся, — глянув ей в лицо, сказал зять. — Все будет как надо… Хотя лично я не сторонник всяких кладбищенских церемоний. Что изменишь, кого вернешь, мам? Разве что поплакаться? А это не по мне… Жизнь грубее — проще. Тоску и всякую слезную блажь надо глушить работой. Растить, строить — вот лучшая память о павших… А ты, мама, будь спокойна. Нет у тебя вины и долгов ни перед мертвыми, ни перед живыми. У меня, думаю, их тоже не имеется. Вкалываю как двужильный… Это, все-таки важнее, чем лить уксусные слезы.
— А как же не лить? — вздохнула Нюша. — Сколько годов прошло, а они и сейчас при мне: Митя, Гриша, Варя… И никуда от них не денешься.
— Травить себя понапрасну не надо. Радостью можно поделиться, а возле горя своего зачем кудахтать? — Михаил спрашивающим взглядом посмотрел на женщин. — В городе, бывало, идешь эдак с компанией — смех, улыбки… А тут выскакивает машина «Скорой помощи», с диким воем летит по улице. И сразу куда смех, улыбки. На сердце будто холодной водой… Как по-вашему, дело это? Плохо одному, а тыщи людей доброго настроения должны лишаться?
— А что? — сказала Катя. — Когда дом горит, вся деревня на помощь бежит. А человек дороже дома.
— Верно, Катя, верно, — Нюша заспешила поддержать дочь. — Человек-то не камень, жалью живет… На ферме, бывало, теленочек тяжело захворает, так его и на ночь не оставишь, рядом продремлешь до утра. И какое уж тут веселье, коль ему плохо. Нельзя, нельзя так. Вы можете много всего понастроить, Миша, по без милосердия доброй жизни все равно не будет…
Михаил приглашающе развел руками:
— Ну давайте, отложим дела, вынем платочки и расслезимся. Я папашу своего обвою, а вы — детей.
— Они жизней своих не жалели… — начала Нюша.
— Спасибо им и вечная память. Мы ценим это. Я тоже не жалею себя в работе. И рад: дети наши будут жить лучше нас. К этому и стремлюсь… Миша, Гриша… Хоть расшибись, а их не вернуть. Они выбыли из жизни навсегда. Ну если здраво рассудить…
Зять смолк. Молчали и остальные. Марийка пошла в горницу, на ходу снимая кофту. Махнула Нюше:
— Бабушка, мы с тобой после поговорим.
Нюша благодарно закивала в ответ и опять повернулась к зятю:
— Здраво? А разве Иван Степаныч, учитель наш, не здравый на уме?.. Вон чего Марийке наказал: землицу, слышь, привезти с Митиной могилки… С ребятишками по всем домам весной прошел, фотокарточки погибших фронтовиков спрашивали. Я Гришину отдала.
— У каждого, мам, свои заботы, — устало вздохнула Катя. — По глобусу водить указкой, конечно, легче… Ну, а ребятишкам нашим, согласна, он много добра привил. Хотя не до всякого оно доходит, как надо… Стою эдак в райцентре, у вокзальчика, автобус ручьевский поджидаю. А остановка-то, ну вы знаете, как раз напротив памятника. Солдат с винтовкой стоит, а внизу газовый огонек трепыхает… Гляжу: подходят к памятнику два вихрастых — у одного гитара, у другого фотоаппарат. Один и говорит: «Щелкни меня, Валера, пока я от голубого огонька прикурю…» Хотела я ему щелкнуть по соплям…
— Надо бы, — сглатывая зевоту, деловито сказал Михаил.
Нюша мелко, трясущимися руками теребила концы свисавшей с плеч шали, глядела перед собой в пустоту.
— А мне днями сон привиделся, — тускло улыбнувшись, сказала она. — И не то чтоб спала, вздремнула тут у печи… И вижу своего покойного Пантелея Сидорыча, отца вашего. В новой смертной рубахе, а в руках коса. Трава ему по грудь. А он вот как валит ее, вот как косой-то взмахивает!.. Приблизился ко мне и говорит: «Теперь вам все полегче будет ко мне дойти». Глянула я, а за его спиной эдакий выкос — от самого кладбища до наших ворот.
Нюша смолкла, слабая улыбка ютилась на ее губах.
— Неужели не о чем поговорить, мам? — отяжеленный ужином, вяло и сонно сказал Михаил.
Катя убрала со стола и пошла стелить постель.
Нюше казалось, что разговор не закончен, надо бы досказать что-то, хотя и не знала что. Да и к чему перечить зятю. Михаил вроде был прав. Но согласиться с ним она никак не могла.
«Они выбыли из жизни навсегда…» Эти слова задели ее. Как это «навсегда», коли она видит их лица, слышит их смех, голоса, коли Митя, Гриша и Варя всегда рядом — помощники и утешители ее? Нет! Пока она жива, живы и они…
Нюша встала, шагнула к полатям, но остановилась. Ночь ей представилась сплошной бессонницей. Она глаз не сомкнет пока не разузнает, что же нашли на карте Марийка и учитель. Нюша прошла в горницу и заглянула к внучке. Марийка спала. «Набегалась, насуетилась из-за путевки», — пожалела ее Нюша. Она постояла немного и, уходя, неслышно задернула штору: свет от лампочки падал на лицо внучки.
«Записала бы на бумажке адресок той немецкой деревни, а то забудет. Трудное название», — обеспокоенно ворочалась на полатях Нюша, а утром сразу же напомнила об этом внучке.
