Карпов Васильевич - Командиры седеют рано
Следуя советам старших, Клименко однажды зазвал в канцелярию рядового Гнатюка и таинственно, понизив голос, дал ему особое поручение по сближению с Пахановым.
Гнатюк - здоровенный, но флегматичный парень - спросил:
– Що ж ты мене у стукачи пидставляешь? Или как?
– Вот чудак, ни в какие стукачи я тебя не ставлю. Ты должен с ним подружиться.
– А на що мени таке добро? У мене друг е - Микола Крахмалев.
– Да пойми ты - это комсомольское поручение!
– Щос я таких поручений не чув!
– Новый метод работы. Особый случай.
– Ну добре - спытаю.
В ближайший же вечер Гнатюк нашел Паханова в ленинской комнате, где Жорка, сидя в углу, читал учебник для шофера. Подошел к нему с одной, потом с другой стороны, Паханов не обращал внимания.
– И чего ты сидишь усе один да один. Як коршун на столбу у поле. Давай гуртуйся до коллективу.
Жорка от неожиданности вздрогнул. Потом, поняв смысл слов, повернулся к Гнатюку спиной и уткнулся в книгу. Обиженный Гнатюк засопел и, подступив к Жорке еще ближе, спросил:
– Чего ж ты крутысси? Я к тоби с помощью, а ты вид мене мурло в сторону.
Жорка встал и послал Гнатюка вместе с его помощью так далеко, что тот только оторопело поморгал белесыми ресницами. Паханов ушел в спальную комнату.
При следующем посещении командира сержант Клименко рассказал ему о неудавшейся попытке. Миронов расхохотался, но, отсмеявшись, вернулся к разговору.
– Надо это делать тоньше, естественнее. Нужно подобрать такого человека, которому Паханов симпатизирует.
– Да он ни с кем не разговаривает, товарищ полковник! А станешь понастойчивее - обругает. У него только и услышишь: «Мотай по холодку».
– Уж в такой среде он жил. А где сейчас Паханов?
– Где-то здесь, в роте.
Полковник и Клименко пошли по расположению роты. В помещении Паханова не было. Они вышли во двор. Вечер был теплый и темный. В эту пору, до восхода луны, всегда темно.
Из курилки, обсаженной молодыми деревцами, доносилась песня. Под аккомпанемент гитары голос, похожий на голос Марка Бернеса, выводил:
Был я ранен, и капля за каплей
Кровь горячая стыла в снегу,
Медсестра, дорогая Анюта,
Прошептала: «Сейчас помогу».
Миронов подошел ближе. Сквозь ветки был виден тесный кружок солдат. Вспыхивали яркие угольки папирос. Паханова здесь не было. Но вдруг он увидел темный силуэт человека по ту сторону курилки. Это был Жорка. Он стоял за деревьями и тоже слушал песню.
– Видишь? - спросил полковник секретаря, кивнув в сторону Паханова.
– Вижу.
– Нравится, - задумчиво сказал Миронов. - Кто поет?
– Старшина Озеров.
– А, из ремонтной мастерской? Заведующий складом запчастей?
– Так точно.
– Скажи пожалуйста, никогда бы не подумал, что он петь умеет. И хорошо поет.
В этот вечер Миронов вызвал Озерова в штаб и долго с ним беседовал о Паханове. Не только рассказывал о нем, но и советовался. Озеров - коммунист, опытный и добросовестный человек.
Старшина Озеров был ветераном. Он прошел с полком всю войну и потом переезжал с места на место, куда бы часть ни передислоцировали. Даже в Каракумы поехал без колебания. Коренастый крепыш. Лицо коричневое от загара, волосы темные, с белесой опалиной от солнца. Серьезный, степенный человек.
Он пользовался благосклонностью у местных невест, но почему-то не женился. Квартиры в городе не имел. Жил в пристройке рядом с ротными кладовыми. Была у него там чисто выбеленная, скромно обставленная собственная комната. На стене висела гитара. Озеров потерял во время войны родных и поэтому всем существом своим привязался к солдатам. Они приходили и уходили, а Озеров оставался в полку.
За двадцать лет службы у него накопилось много друзей, он с ними регулярно переписывался, ездил к ним в отпуск. Некоторые из солдат стали председателями колхозов, директорами фабрик, звали к себе трудолюбивого и честного старшину. Озеров неизменно отказывался. Вечерами, после работы, он частенько брал гитару и приходил в зеленую курилку автороты - ближайшую к его жилью. Да и по работе, как ремонтник и заведующий складом, он больше связан с шоферами. Здесь в курилке негромким приятным голосом с одесским акцентом пел ребятам фронтовые и современные лирические песни.
12
В кабинет Миронова влетел Петухов. Он едва сдерживал возбуждение. Выпалил:
– Я же говорил, ничего из этого не получится!
– Вы о чем?
– О Паханове! Аварию сделал. ЧП роте принес.
– Расскажите по порядку.
– Какой уж тут порядок?! Сел самовольно в машину! Завел ее и - прямо в забор. Свалил забор и въехал в соседний парк, к артиллеристам.
– Где он сейчас?
– На гауптвахте! Влепил ему трое суток за это. Заберите его от меня, товарищ полковник! Нельзя его около техники держать.
– Ну-ну. Остыньте. Первая трудность - и уже растерялись. Паханов останется у вас. Другой автороты нет. А его обязательно нужно сделать шофером. Задача остается прежней.
Полковник в этот день собирался проверить караул. Он не стал вызывать Паханова. Зашел к нему в камеру во время проверки.
К немалому удивлению Миронова, Жорка встретил его радостной улыбкой. Первый раз командир видел такое веселое лицо у Жорки.
– Получилось, товарищ полковник! - весело сообщил Паханов. - Сам поехал. И завел, и скорость включил, всё - сам. Только править не сумел. Пока соображал, что делать, она, проклятая, прямо на забор наехала.
Полковник невольно рассмеялся. Наивность Жорки была так чиста и непосредственна, что у Миронова отпало желание ругать или упрекать его.
– Значит, получилось? - переспросил он.
– Ага!
– Если ты будешь так тренироваться и дальше, в автороте ни заборов, ни машин не останется.
– Я дувал сам сделаю, товарищ полковник. Пусть он не шумит, - сказал Жорка, имея в виду Петухова.
– Капитан просил убрать тебя из роты.
Паханов помрачнел:
– Я все исполнял, что он приказывал. Трое суток отсижу. Чего еще надо?
– Капитан хочет, чтобы в роте был порядок. Если каждый солдат будет по своему желанию гонять и бить машины, полк станет небоеспособным. Вот ты машину из строя вывел, а на ней должны снаряды везти в случае тревоги.
– Машина исправная. Только помыть, - вздохнув, сказал Жорка. - Не переводите меня из автороты, товарищ полковник. Больше такого не будет - слово даю.
Помня о том, что повседневно работать с Пахановым приходится Петухову, и желая поддержать его авторитет, полковник сказал:
– Я попрошу капитана, чтобы он не настаивал на переводе. Но учти, это в последний раз. Если Петухов мне на тебя пожалуется, больше заступаться не буду. И тогда прощай туристские экспрессы. Шофером не станешь.
После того как Паханов отсидел трое суток, командир роты приказал ему восстановить забор. Жорка неделю месил глину, делал кирпич-сырец и выкладывал стену. Шоферы подшучивали над ним:
– В другой раз на аккумуляторную правь, ее, давно перестраивать нужно.
И самым удивительным было то, что Жорка на шутки не обижался. Он смеялся вместе с солдатами и даже отвечал им в таком же веселом тоне:
– Другой раз на склад запчастей наеду. Готовьтесь хватать кому что нужно.
Вечером старшина Озеров пел под гитару свои задушевные песенки. Увидев Паханова в сторонке, сверхсрочник позвал:
– Жора, иди садись.
Если бы позвал кто-нибудь другой, Паханов не пошел бы. А Озеров ему нравился. Старшина потеснил соседей, усадил Жорку рядом с собой и, не обращая больше на него внимания, продолжал песню:
Помню косы, помню майку,
Помню смуглый цвет лица,
Помню, как мы расставались,
От начала до конца.
Жорка сидел в тесном солдатском кругу. Курил. Каждый думал о любимой девушке. И Жорка тоже вспомнил свою любовь - бедовую Нинку Чемоданову.
Однажды, когда Паханов проходил мимо склада, его окликнул старшина Озеров:
– Жора, зайди на минуту.
Паханов зашел. В складе было прохладно, пахло машинным маслом, вдоль стен на стеллажах аккуратными штабельками лежали запчасти.
– Помоги мне задние мосты в тот угол переставить. Тяжелые, черти…
Паханов помог. Потом вместе мыли руки. Сели покурить. Старшина был ненавязчив. Он ни о чем не спрашивал, не поучал. Жорка сам задавал вопросы приглянувшемуся сверхсрочнику, причем, как всегда, говорил «ты». Уж так сложилась Жоркина жизнь, не приучила его говорить «вы».
– Воевал? - спросил Паханов, имея в виду две полоски лент на груди старшины.
– Было дело.
– Интересно. Убьешь человека на фронте - орден дадут. Убьешь в мирное время - высшую меру получишь.
– Если человека убьешь и на фронте - расстреляют. Награды дают за истребление врагов.
– А какие они, враги?
Старшина нахмурил брови, глубже затянулся папироской. Лицо его сделалось суровым.
– Враги, говоришь? Жил я до войны под Киевом, в колхозе. Женился. Дом построил. Была у меня дочка Галя. Шустрая лопотушка. Утром заберется ко мне в постель, сядет верхом и давай погонять: «Но, лошадка!» Жена Маруся - добрая дивчина. Все было хорошо… А потом - Гитлер напал, - хриплым шепотом продолжал старшина. - Сроду столько горя люди не видели. До нашей деревни дошел… Сколько там крови неповинной пролилось… Молодых стали угонять в Германию… Пришли и за моей Марусей… Дочка Галочка кинулась к матери. Обхватила ее ноги… Криком кричала… Не пускала… Маленькая, а поняла, что… беда матери грозит… А он… зверь этот… схватил… доченьку за ноги - да головой об угол. - Лицо старшины побелело. Его била мелкая дрожь, папироса жгла пальцы, но он не замечал этого. - Узнал я от матери. Она все видела своими глазами… А скажи, - дрогнул его голос, - такое можно видеть? Клятву я дал тогда - ни одного фашиста в живых не оставить! Не мне, так кому-то другому каждый из них принес несчастье.
