Павел Халов - Пеленг 307
Семену было горько оттого, что мать все понимала, но не пробуждала в нем той решительности, которой так недоставало ему.
А утром, когда он уходил на работу, — ласково светило яркое степное солнце. И он знал, что в совхозе, куда он повезет сегодня шефов на прополку, Томка-звеньевая будет смеяться счастливым мягким смехом, закидывая назад черноволосую голову и подставляя его поцелуям загорелую высокую шею.
Вечером, угоревший от горьковатого полынного запаха ее волос, Семен подолгу торчал в гараже, чтобы не встречаться с приезжими.
Отец молчал. Семену было понятно, что и он выжидает. Не раз он замечал, что отец хмуро поглядывает на него из-под очков. Но делал вид, что не замечает этих взглядов. Отец хмурился все больше и больше. Вечерами скучно говорил о своей механической... Но не вмешивался в дела Семена.
За неделю до начала занятий в институтах молодежь уезжала. Надышавшись степным воздухом, набегавшись, парни садились в вагоны и смотрели на тех, кто остается, веселыми, но уже далекими глазами.
Семен отвозил их на станцию. Поезд трогался. За вагонами бежали родные, продолжая давать наказы и советы. А Семен, стоя у остывающей машины, чувствовал, будто и он что-то теряет. Бросить бы все и уехать. Вот так же вскочить на подножку проплывающего мимо вагона и так же без сожаления махать рукой оставшимся на перроне. А потом, прижимаясь пылающим лбом к стеклу тамбура, считать летящие навстречу телеграфные столбы. «Но нельзя же оставить машину», — успокаивал он себя. Не дожидаясь, пока поезд уйдет за семафор, он забирался в кабину, нетерпеливым гудком скликал провожающих и гнал машину домой...
Потом все постепенно забывалось. Семен надевал выходную голубенькую безрукавку и отправлялся на танцы в парк. Парк носил странное название «Имени Трехсот борцов». И город снова становился для него дорогим и понятным.
Шло время. Пора было жениться. Об этом осторожно и все чаще заговаривала мать. Но Семен ни разу не подумал о Тамаре из совхоза. В Горске он встречался с Майей, тихой, хлопотливой украинкой. Она приехала в Горск из того же совхоза, в котором жила Тамара, училась на курсах, потом стала работать в городской автоконторе.
Для молодых готовили комнату в доме Семена. У Майи не было родителей — они погибли во время войны. Она воспитывалась где-то в детдоме. Семен был далек от того, чтобы считать себя благодетелем. Да ему бы и не позволили этого. Но в душе он испытывал гордость за свое бескорыстие. Он и женился бы и народил бы детей. Но...
В субботу, после работы, они вдвоем пошли на танцы. Нестройно играл жидкий духовой оркестр. Кружились пары, одетые в вискозный шелк Аннушки, Наташи и Наденьки осторожно опускали натруженные руки на шевиотовые плечи и зеленые солдатские погоны партнеров и кружились, полузакрыв глаза.
К Майе подошел невысокий тоненький парень, почти мальчишка, в серой спортивной куртке. Приглашая ее, он вежливо склонил лобастую голову. Семен, нервничая, следил за ними. Ходил пить пиво. И, сдувая плотную пену, исподлобья поглядывал вокруг. Парень пригласил Майю снова. Танцевали они почти не разговаривая, но, вернувшись к Семену, Майя сказала:
— Знаешь, кто это?
— Кто? — угрюмо спросил Семен.
— Моряк из Петропавловска. С Камчатки...
Танцы длились до часу ночи. И моряк еще раз пригласил Майю. Семен хотел было послать его подальше, но моряк так обезоруживающе приветливо и в то же время предупреждающе улыбнулся, что Семен не произнес ни слова. Домой им оказалось по пути. Шли молча. Семен и моряк по краям. Майя — в середине.
— Вам понравилось у нас? — тихо спросила она.
— Да. Хороший город, — ответил моряк. — Степью пахнет. Я уже забыл, как пахнет степь — все рыба, соляр да плесень. Солнце у вас. — Моряк говорил негромко, но весомо, точно знал, сколько стоит каждое сказанное им слово. И фразы строил как-то отчетливо, договаривая до точки.
Семен растерялся. Он чувствовал, что за плечами у этого парня лежит громадный и еще неведомый ему, Семену, мир: то, что всегда настораживало Семена в его школьных товарищах. Семен выпустил локоть Майи. Он догадался, что ей стало легче от этого.
Все шло своим чередом. Семену шили костюм, заказывали Майе подвенечное платье. Подсыхали в комнате веселые оранжевые полы. Но Семен видел, что с Майей что-то творится. Дважды он не застал ее вечером после работы в общежитии. Дожидаться, когда она придет, не позволила гордость. Встретились они нечаянно возле конторы строительного участка. Майя покраснела и, сославшись на то, что ее ждет подруга, убежала.
На другой день Семен пораньше загнал машину в гараж и отправился к автоконторе, где работала Майя. Она, занятая своими мыслями, медленно прошла мимо Семена.
— Майя! — окликнул он ее.
— А, Семен... Здравствуй, — не то обрадовалась, не то испугалась Майя.
Он хотел взять ее под руку.
— Не надо, Сеня, — попросила она.
— Маинька, что с тобой?
— Ничего... Устала немного.
— Ты бы зашла, взглянула, как жить будем...
Внезапно Майя остановилась, смятенно взглянула на Семена. Лицо ее стало бледным.
— Сеня... Милый... Ничего не будет, — едва слышно прошептала она. — Гадкая я, не люби меня... Прости, Сеня. Но ничего не будет... Неужто ты не видишь, неужто не видишь?.. — Майя закрыла лицо руками и заплакала. Плечи ее вздрагивали. — Слепой ты, что ли, не видишь...
Семен несмело тронул пальцами ее за локоть.
— Майя...
Она доверчиво уткнулась мокрым лицом ему в грудь.
— Ну, перестань... Ну, объясни, — бормотал Семен, не в силах пошевелиться от того, что все уже понял.
— Что мне делать, Сеня? — всхлипывала она.
— Он уехал? — глухо спросил Семен.
Майя кивнула головой.
— Приедет?
— Адрес оставил, сказал, что ждать будет...
Больше Семен ничего не слышал. Ошеломленный, ослепший, он широко зашагал прочь. Ему хотелось вернуться, закричать на нее. Но где-то под тяжестью боли и ненависти, слепивших ему глаза, брезжила мысль, что надо сделать что-то решительное, сделать сегодня, сию же минуту.
Двадцать пятого сентября утренним поездом он уехал в Хабаровск. Трое суток понадобилось там, чтобы завербоваться и оформить все документы. Ночью он улетел в Петропавловск-Камчатский. Он должен узнать, что же такое мятежное и тревожное привез с собой моряк.
Семен начал с того, что пошел в море машинным учеником, была такая должность на неуклюжем и ржавом лесовозе «Пенза», спущенном на воду в незапамятные времена. Пароход тащился, поскрипывая всеми суставами, через Охотское море, пахло на нем совсем по-домашнему — лиственницей и дегтем. И команда была какая-то лесная — неторопливые, пожилые дядьки. Освободившись от вахты, они по самое горло наливались в кубриках чаем и тосковали по дому. Под стать им оказался и капитан. Бывший двухсоттонник, получивший за тридцать лет исправной службы диплом штурмана дальнего плавания и состарившийся, он редко появлялся на мостине, доверяя во всем своему старпому — нелюдимому старику Захарычу. Оба были чуть ли не из одного приморского села. И даже на мостике звали друг друга — «Кузьмич», «Захарыч».
Изношенная машина «Пензы», сопя и плюясь маслом, могла дать около шести миль в хорошую погоду. Зато так выматывала машинистов, что, придя в кубрик, они едва могли раздеться и тут же валились по своим койкам.
Единственное исключение составлял третий помощник капитана Василий Васильевич Жихарев. Маленький, подвижный, с острыми глазами под низко опущенным козырьком фуражки, он беспрестанно курил и носился по всему пароходу. Лет ему было столько же, сколько Семену, если не меньше. Словно бросая вызов домашности, царившей на «Пензе», он всегда был одет строго по форме, накрахмаленный воротник белоснежной сорочки впивался в его бурую литую шею так, что казалось, если, он неосторожно повернет голову, то обрежется. Жихарев ни к кому не обращался по имени, никого не похлопывал по плечу. Он смотрел подчиненному прямо в зрачки и требовал четкого повторения своего приказа.
«Пенза» бросила якорь на рейде Петропавловска. Порт был занят разгрузкой рефрижератора. Семен сидел на баке, свесив ноги за борт. Жихарев остановился возле него. Они разговорились.
— Беги отсюда, машинист, — грустно сказал он Семену. — Прокиснешь... Хоть на баржу. Ей-богу, не прогадаешь — на всем флоте больше такого курятника нет... Эх, я бы вот на такой сучок, — Жихарев показал кончик мизинца, — улепетнул... Скоро курсы мотористов откроются, запиши для памяти.
Он докурил папиросу, швырнул ее за борт и ушел к себе.
Семен поступил на курсы. Они были очень похожи на курсы шоферов. Здесь он встретил старых знакомых — моторы и дизеля. Они так же стучали, работали почти по тем же законам, что и автомобильные двигатели, только вместо карбюраторов на них стояли форсунки, да больше было труб и патрубков, а меньше — проводов. И было странно видеть в этом совсем земном учреждении людей с тусклыми «крабами» на фуражках...
