Валерий Рогов - Нулевая долгота
— Купил? — спросил Взоров.
— Ну а как же, Федор Андреевич?
— А я и не сомневался, — улыбнулся тот и опять похлопал его по плечу.
Он действительно относился к Ветлугину по-отечески. Суровый Взоров теплел душой, когда видел своего «крестника». Так он его представлял знакомым англичанам, особенно в самом начале ветлугинского пребывания на Британских островах. Это сразу сделало того как бы своим в верхних слоях английского профдвижения. И сам он частенько в разговорах с теми, с кем устанавливались доверительные отношения, именовал Взорова не иначе, как my Godfather[1]. В Англии никто уже не понимал — шутка ли это или правда, зато все твердо знали, что Ветлугин — «человек товарища Взорова», а потому все уважение к Федору Андреевичу распространялось на него. К тому же и сам Ветлугин привлекал к себе людей — и личным обаянием, и открытостью суждений.
Многие англичане, прежде всего в профсоюзах, были убеждены, что это главные качества русской души и часто с гордостью от собственной посвященности повторяли друг другу: «Настоящие русские — открытые люди и чертовски умеют нравиться». Конечно, они судили о русских по очень немногим представителям, но мнение (в профсоюзных кругах в те годы) было именно таковым.
В истинном смысле Взоров, понятно, не являлся крестным отцом Ветлугина, но в переносном это была истина: благодаря Федору Андреевичу Виктор Ветлугин оказался собственным корреспондентом газеты в Великобритании. Он не доводился ему ни родственником, даже самым дальним, не существовало и никаких других связей, даже эпизодического общения. Правда, однажды в Свердловске, где Взоров проводил зональное совещание, кто-то по какой-то причине в вестибюле гостиницы представил ему московского спецкора, и Взоров искренне обрадовался знакомству, сказав, что хорошо знает Ветлугина, потому что читает в газете его статьи и очерки. И потом, когда он встречал ветлугинские публикации, ему почему-то всегда казалось, что он очень хорошо знает э т о г о п а р н я.
…Было рутинное заседание общего президиума, затянувшееся, утверждали новые назначения, и в частности корреспондента в Англии; и перед утомленными взорами предстал невысокий чернявый человечек с затравленно-надменным выражением лица, какой-то отталкивающе-озлобленный, будто хищный зверек. Он не являлся журналистом, однако имел ученое звание, числился научным сотрудником в каком-то замысловатом НИИ по экономическому стимулированию, анализу и интеграции, публиковался в никому не известных изданиях… Все слушали равнодушно-устало, кто-то шепнул, что это сын такого-то… И тут Взоров взорвался. Он говорил гневно-убедительно и через пять минут всем стало ясно, что утвердить эту кандидатуру нельзя. «Ну и кого ты предлагаешь?» — спросил председатель. «Ветлугина!» — вырвалось у Взорова. И неожиданно для него оказалось, что Ветлугина не только знают, но и читают другие. И — решили попробовать… Так Виктор Ветлугин стал крестником Взорова, а в Англии очень быстро доказал, что случайный выбор был совсем не случайным, а вполне оправданным и закономерным.
Федор Андреевич по-отечески относился к Ветлугину, хотя и прятал свои чувства за неулыбчивой сдержанностью. Намного лучше, чем к родному сыну, который ни в чем не оправдал его надежд, а во взрослой жизни оказался таким же канареечно-безликим, как и его мать. Никакого взаимопонимания с ними у него давно уже, чуть ли не с самого начала, не получалось. К великому сожалению…
А вот назывной крестник всем ему нравился: и характером, и убеждениями, и щедростью — хоть душевной, хоть какой еще: не задумываясь, рубаху отдаст. И особенно желанием понимать все до конца — ну как он сам! И чем-то еще: очень знакомым и очень давним, чего за собой он не знал, но чем когда-то, даже чуть призавидывая, восхищался — в ком и когда? Вот это самое неуловимое восхищение, которое Взоров испытывал к Ветлугину, он долго не мог вспомнить, наверное, потому, что всякий раз не хватало времени глубинно разобраться, отыскать в себе то самое н е ч т о. А теперь и отыскивать было не надо, теперь-то понял: похож его крестник на Митю Ситникова, и даже не внешне, не по характеру, не по поступкам, а по его, взоровскому, отношению к нему, точь-в-точь как когда-то к Мите. И это он уразумел лишь сейчас.
— Вы что-то плохо выглядите, Федор Андреевич, — беспокоился Виктор. — Может быть, все-таки вызвать нашего доктора? Он отличный специалист и человек хороший.
— Никого не нужно звать, забудь об этом, — твердо сказал Взоров.
— Что же вы меня не предупредили? — чуть обидчиво заметил Ветлугин. — Я бы вас встретил.
— А-а, Виктор, все не очень-то ладно складывалось.
— Разве они не понимают, что замыслил Дарлингтон? Между прочим, американец отказался выступить.
— Тем более мой приезд важен.
— Безусловно, Федор Андреевич.
Принесли чай и сэндвичи.
— Вы, надеюсь, закатите речь минут на сорок? — поиронизировал Ветлугин.
— Раз тебе этого хочется, то обязательно.
— Меня это устраивает: сдеру пять абзацев, и корреспонденция готова.
— А я вот без текста выступлю, что тогда?
— Хуже. Придется согласовывать.
— То-то. Не надейся на легкую жизнь.
— Куда уж нам!
Они посмеялись. Некоторое время молча пили чай, Ветлугин жевал сэндвич.
— Что не пьешь коньяк?
— Не хочется.
— Слушай, Виктор, дела у меня серьезные, — вздохнул Взоров. — Только не возражай, а внимательно слушай. Договорились? Ну вот и хорошо. Боюсь, что мой сердечный приступ… Ну, в общем, неважно. Понимаешь, все может случиться. Но это позволительно только после митинга. — Взоров несколько путался. Помолчал. Ветлугин понимал, что обязан выслушать, не перебивая. — Я верю, знаешь ли, чувствую, что это большой перелом. Как ты думаешь, удастся Джону?
— Думаю, что удастся. Ему верят, как никогда и никому. Да что там! Ему верит страна. Его уважают даже те, кто должен ненавидеть. Недавно, с месяц назад, институт Гэллапа провел опрос: кто ныне самый популярный лидер? Ну, королева для англичан вне конкуренции, если, конечно, они не придерживаются крайне левых взглядов, все-таки символ государственности, ну, что ли, самой незыблемости, стержня и так далее. — Ветлугин говорил возбужденно. Это было ему свойственно, когда он старался что-то важное объяснить и доказать. — Кто же оказался первым? Догадываетесь?
— Джон? — скуповато удивился Взоров.
— Да, Джон Дарлингтон. Впервые в истории нации профсоюзный деятель оказался самым популярным лидером. Представляете?
— Значит, вот почему он взялся двинуть это дело? — заволновался Взоров. — А я-то не знал!
— Между прочим, я об этом написал, но в газете не поняли: мол, что за сенсация? Мол, напиши о нем очерк и объясни. Я напишу, конечно. После митинга и напишу.
— Обязательно напиши, — твердо поддержал Взоров.
— Беда в том, и вы, наверное, об этом знаете, — продолжал Виктор, — что Дарлингтон меньше чем через полгода уходит в отставку. У них же как? Шестьдесят пять — и привет! Исключение лишь в чрезвычайных обстоятельствах, например, для Черчилля во время войны. А так — закон и традиция.
— Очень жаль, — посетовал Взоров.
— Я думаю, — убежденно говорил Виктор, — Дарлингтон сдвинет эту глыбу, а тогда борьба за мир станет не эпизодической резолюцией съезда БКТ[2], а общим профсоюзным требованием. Главное же — изменится политическая программа лейбористской партии. Движение за безъядерную Британию станет всеобщим. Вот увидите!
«Ну уж не знаю, увижу ли?» — подумал Взоров — спокойно, без печали.
— Простите, Федор Андреевич, вы что-то хотели мне сказать, а я увлекся.
— Очень важное ты мне сообщил, — произнес Взоров. — Нет, не рядовой это митинг, не рядовой. — Он долго молчал, потом прямо посмотрел Ветлугину в глаза. — Так вот слушай, Виктор, и не перебивай, условились? — Тот кивнул. — Со мной может случиться непоправимое. Врач, конечно, нужен, но тогда я попаду в больницу, а этого нельзя. Я постараюсь сам выпутаться. Но если вдруг… В общем, постараюсь все объяснить. Выпей коньяку, — улыбнулся он тепло, по-отечески, — а то сжался, как зайчишка перед гончей… Ну вот. Я тебе не рассказывал, что у меня с детства был неразлучный друг Митя Ситников, друг мой ситный. Мы с ним и в школе вместе учились, и в техникуме — в железнодорожном, в Коломне, а потом и в институте в Москве. Осенью сорок первого вместе в ополчение записались, хотя были на брони, но октябрь, враг у самой Москвы. Н-да… — Взоров вздохнул. — И погибнуть должны были вместе, но я выжил, а он, значит, там. — Взоров сумрачно помолчал. Продолжал глухо, устало: — После войны как-то не думали, все еще близко было, да и жить спешили… А потом забывать начали… Ну а теперь о войне вспомнили, как и помнить надо. В общем, там, где погиб Митя, недавно памятничек соорудил… Вернее, на кладбище у церкви, у деревни Изварино. Ангелина Николаевна знает… — Взоров провел ладонью по лицу, помассировал пальцами лоб. — Я напишу кое-что, очень коротко. В случае чего — передашь. Договорились?
