Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 1
Я пошел в деревню.
На крыльце магазина сельпо сидели скучные мужчины: ждали, когда откроется. Мое появление не вызвало у них никакого интереса.
Зато из ближнего дома тотчас выбежала беременная молодуха, справилась:
— Не ты уполномоченный?
— Какой уполномоченный?..
— Которому маклатуру сдавать — книги старые.
На крыльце оживились:
— Фиса, а много у тебя маклатуры?
— Как же у ней мало — вон сколь притащила за пазухой-то!
— Натолкала…
— Ха-ха-ха!
Живот у молодухи действительно был преогромный.
Воспользовавшись веселой минутой, я подошел к ожидающим.
— Здравствуйте. Вверх на лодке идти никто не собирается?
— Вверх?.. А зачем?
— Я хочу подняться к истокам.
— А-а…
Мужики понимающе переглянулись. Потом один сказал небрежно:
— Опять, значит, насчет инспектора.
— Какого инспектора?
— Что прошлый год в лесу пропал. Охотинспектор… Так теперь разве найдешь? Зимой, должно, доели его волки-то.
— Не найти, конечно, — вздохнул другой. — В тот год целое лето искали — не нашли…
— Да не нужен мне ваш охотоинспектор! — обозлился я.
— И нам не нужен. На кой он нам?..
— Понимаете, я хочу посмотреть истоки.
— А-а.
Мужчины снова переглянулись.
— Сходи на берег, — посоветовал первый. — Моторка там из района Может, и вверх пойдет.
На берегу Полоя — обширной заводи, давшей название деревне, — стояли мохнатые кедры и рослые, еще нагие березы.
Поодаль на воде застыли лодки, востроносые самодельные челны. В них сидели старухи с удочками — ловили рыбу. Тут, как я позже узнал, это апостольское занятие считалось самым пустяшным изо всех хозяйственных дел: мужики им брезговали, предпочитая лесованье, молодым женщинам хватало работы в колхозе и по дому, — поэтому рыбачили тут лишь никчемные старухи да бесштанная детвора.
У берега стояла большая груженая лодка. Парень в кепке и сапогах-броднях возился с подвесным мотором.
— Ты вверх? — спросил я.
— Вниз, — ответил парень. — Чего я там не видал — вверху?
— А исток Печоры ты видал?
— Фью-у… — присвистнул он. — Его никто не видал. Может, медведь видал. В горах это… Там и людей нету, а мне главное — люди.
— Это почему же? — усмехнулся я. Было странно слышать здесь, в Полое, от этого парня в кепке столь выспренную сентенцию.
— А потому что у меня кинопередвижка. И план у меня. Как я без людей план буду делать? А тут еще дали — старье…
Я окончательно скис. Я понял, что с заветной целью придется распроститься. Что путь вверх отрезан.
— Тебя как звать?
— Сашка.
— Ну, тезки значит. С собой возьмешь?
Он оглядел меня с головы до ног. И кивнул.
Через полчаса моторка, взрезав покойную гладь заводи, вынеслась на текучее русло. Печора здесь была узка, берега почти сомкнуты — и не скажешь, что Печора. Так, речушка. С обеих сторон нависала над ней дремучая хвоя.
К концу дня, отмахав километров тридцать, мы прибыли в Пожег — поселок леспромхоза.
Тут нас уже дожидались. Рослые ребята с явной охотой помогли Сашке вытащить из лодки аппаратуру, торжественно понесли ее в клуб. А девушки, выбежавшие нам навстречу, заверещали:
— Какое кино?
— Про любовь или про войну?
— Всё тут, — ответил Сашка.
Он нагрузил меня круглыми и плоскими жестяными коробками, себе же сунул под мышку свиток каких-то бумаг и так, налегке, зашагал.
По пути мне удалось прочесть на потрепанном ярлычке, прикрепленном к коробке: «Парень из нашего города». Да, не новинка… Помнится, я смотрел это еще в детстве. Про танкистов. Кажется, там играет Крючков.
В клубе Сашка развернул свиток. Это были афиши-безымянки. То есть, там было напечатано только: «Сегодня… кинофильм… начало в…», все же остальное следовало вписывать от руки.
И Сашка, обмакнув кисточку в пузырек чернил, оказавшийся у него в кармане, решительно вывел: «Парень из нашего Пожега».
— Как? — поразился я.
— А так, — сурово глянул на меня Сашка. И, добыв из того же кармана баночку с клеем, приказал: — Иди, лепи.
В семь часов вечера леспромхозовский клуб был набит битком.
Я, опасаясь дурных последствий, предпочел остаться на улице. Но мне было слышно все, что происходило там, в зале. Звучали голоса с экрана, лязгали гусеницы, врывалась музыка, ударили первые выстрелы. Потом раздалась беспорядочная, отчаянная пальба — но это уже было не на экране. Это воодушевленно рукоплескали зрители. Вот опять. И снова…
Успокоившись, я смотрел на сизое, постепенно меркнущее небо.
Ночевку нам отвели в леспромхозовском медпункте: Сашка, часто появлявшийся в этих местах, оказался накоротке с фельдшерицей. В медпункте была идеальная чистота, но стены не побелены, а оклеены газетами, потому что само строение было сборно-щитовым, без штукатурки. И вот, покуда Сашка беседовал с фельдшерицей в соседней комнате, я слонялся вдоль этих стен и почитывал разные разности, выворачивая шею: газеты были наклеены то боком, то вверх ногами.
Меня ждал сюрприз. На странице «Комсомольской правды» я увидел свой рассказ. Кажется, самый первый. Или самый второй. Предстаньте, как это было приятно: убедиться в том, что твой застенчивый труд достиг и этих глухоманей…
Но я не стал хвастать перед Сашкой этой настенной публикацией, когда он явился от фельдшерицы. Поостерегся: кто знает, как это могло бы повлиять на наши отношения? Покуда же они складывались отлично: мы были просто попутчиками — ехали в одну сторону.
На следующий день, спустившись километров на двадцать, мы прибыли в иргинский колхоз «Сила».
Здесь был показан художественный фильм «Парень из нашей Ирги». И я не только таскал коробки, но и помог Сашке оформить безымянку.
Сбор был полный. Успех тоже. Все обошлось без инцидентов, если не считать одного — но он не имел отношения к самому фильму.
Уже на первой части погас свет — кто-то на улице выключил движок. Сашка остановил картину, вышел, исправил. События на экране двинулись своим чередом. Но в тот знаменитый момент, когда Сергей Луконин на своем танке решил с ходу проскочить ветхий мосток, — все вдруг опять сникло, свет погас…
Публика зароптала.
Как выяснилось вскоре, колхозный конюх Федька Бурмантов в тот день напился спозаранку. К вечеру он уже был в таком невозможном виде, что его признанная зазноба и невеста Роза наотрез отказалась идти в клуб с ним вместе. Пошла с подругами. Однако у Федьки на сей счет зародились ревнивые подозрения, И он, в отместку, решил сорвать киносеанс. Устройство движка он знал, даром что конюх, — и, подкравшись к движку, нарушал в нем какой-нибудь контакт, а сам прятался в канаву.
Сашка дважды находил и устранял повреждения. Но, догадавшись, что это неспроста, что это дело чьих-то зловредных рук, запустил очередную часть, а сам вышел на улицу, притаился за углом.
В самый разгар испанских событий изображение снова расплылось, а шум снаружи, проникнув сквозь стены, перекрыл мужской разговор на экране в фашистском штабе, куда привели плененного Сергея…
Зрители дружно повалили вон из зала. Я тоже пошел.
Там было дело.
Киномеханик и конюх бились насмерть.
Сашка был вне себя от ярости, потому что ему предстояло на этой старинной картине вытянуть план и добыть себе квартальную премию, и он, разумеется, не мог смириться с посягательством на свои жизненно важные интересы. Что же касается Бурмантова Федьки — то для него в лице Сашки как бы воплотился воображенный спьяна соперник.
Глухие удары перемежались стенаньем и уханьем. У конюха текла юшка из носа, заплыл глаз, а Сашкина спина уже была вываляна в пыли. Но еще представлялось неясным, чья возьмет.
Это был честный богатырский бой, и никто из многочисленных зрителей не смел вмешаться в него — смотрели с уважительным молчанием. И я не решился нарушить обстоятельства поединка, прийти на помощь Сашке: тогда уж все могло обернуться проблемой своих и чужих, и киносеансу грозила бы опасность остаться незавершенным…
Но Сашка уже сам овладел ситуацией. В тот страшный миг, когда конюх выдернул из ближнего прясла осиновый кол и, задрав его над головой, ринулся на врага, — Сашка, пригнувшись, бросился ему навстречу и с полного разбега головой боднул в дыхало.
Тот, не выпуская кола, без звука рухнул в канаву — ту самую, где прятался, сотворив свои козни. И сразу же мирно захрапел, заснул глубоким пьяным сном.
Все вернулись в зал. Фильм продолжался.
Но до самого его победного конца я слышал, как прерывисто, надсадно дышит Сашка у проектора. И как где-то в передних рядах всхлипывает девушка…
Мы двигались вниз по Печоре день за днем. И, может быть, из-за того, что так нетороплив, постепенен был путь, оставалось неуловимым для глаз, что после каждой нашей ночевки река была немного шире, чем накануне. Она все просторней разворачивала свое русло, вбирая невидимые, скрытые чащобами притоки.
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/240148/240148.jpg)