Самуил Гордон - Избранное
— Автор «Педагогической поэмы»?
— Вот, вот… Наши отцы немало лет работали вместе в мебельном цеху крюковских вагонных мастерских. Но меня отец послал в механический цех, слесарем сделал, пятнадцать лет мне тогда было… Вы, молодой человек, вероятно, полагаете, что я родился в кителе с погонами полковника. Эх, молодежь, молодежь… Так вот, дорогой товарищ, в наших мастерских в ту пору работали несколько молодых людей — дети состоятельных родителей, но больше года, двух редко кто из них задерживался у нас… И это вполне понятно: некоторые из них приходили к нам только для того, чтобы руки измазать, а потом выдать себя за рабочих, говорить от имени рабочего класса, одним словом, играли в пролетариев, гнались, так сказать, за модой. Таких молодых людей у нас в мастерских называли «народниками».
На противоположном конце стола вдруг поднялся один из гостей, майор с веселыми, черными как угольки глазами и курчавой седеющей шевелюрой.
— Товарищ полковник, позвольте мне сделать краткое замечание.
— Простите, товарищ майор, я еще не кончил.
По тону вмешавшегося в разговор майора трудно было предугадать, в чем, собственно, состояло замечание, которое он собирался сделать, но у полковника создалось впечатление, что этот майор, сотрудник его кафедры, склонен возражать ему. В таких случаях Веньямин Захарьевич немедля обрывал собеседника, для чего ему достаточно было насупить густые брови и выпятить широкую грудь.
— А в годы нэпа? — чуть громче продолжал Сивер. — Ради чего дочки и сынки нэпманов вдруг ринулись на заводы и фабрики? Чтобы стать пролетариями? Нет! Чтобы раздобыть профсоюзный билет — вот о чем дело шло. Завод, фабрика были для них той дверью, через которую они пролезали в институт. Больше года, двух такие на заводах не задерживались. Нет, с такими пролетариями нам бы Магнитогорска и Комсомольска не выстроить. А теперь что? Как выдумаете, если бы мой парень после окончания школы пришел ко мне и сказал: «Отец, я хочу стать слесарем, токарем, кузнецом»… Как вы думаете, стал бы я его отговаривать? Но пустить на завод или на целину за льготами, чтобы считать там проработанные дни, чтобы облегчить поступление в институт, — на это, видите ли, я согласиться не могу! Представьте себе, — полковник повернулся к майору, — вы, к примеру, директор завода. Взяли бы вы на работу таких пролетариев?
— Безусловно.
— Это вы так только говорите, товарищ майор. С такими «народниками» вы плана не выполните! — И, повернувшись всем телом к Борису, он медленно и значительно, словно отдавая приказ, произнес: — Если вы пошли на завод ради того, чтобы накопить стаж, мне просто жаль тех двух или трех лет, что вы там потеряете.
— Вы не правы, товарищ полковник, абсолютно не правы! — заявил, не дожидаясь разрешения, майор. — Я, к примеру, еще не встретил покуда ни одного настоящего генерала, который не начал бы с рядового солдата.
— А я, видите, как раз встретил, но не об этом, уважаемый товарищ майор, идет речь. Как я понимаю, вы хотите сказать, что хорошим инженером не станешь, если ты до института не держал молота в руках. Но этому, товарищ майор, наши дети могут научиться еще в школе.
— Разве дело только в том, чтобы уметь держать в руках молот?
— Вот, вот, вот… Только я далеко не уверен, товарищ майор, что просидевший два-три года на тракторе будет разбираться в астрономии и геологии лучше того, кто сразу со школьной скамьи пошел в институт. Разве только вы держитесь того мнения, что в горные институты надо принимать одних шахтеров, а в сельскохозяйственные — одних колхозников… Ну, а что вы тогда намерены делать, скажем, с сапожниками, с портными, парикмахерами? Насколько мне известно, пока еще не созданы ни портняжные, ни сапожные институты.
— Вы хотите превратить разговор в шутку?
— С чего вы взяли?
— Тогда позвольте же, товарищ полковник, не поверить, что вы не знаете, в чем здесь суть дела.
Майор замолк, будто ждал разрешения продолжать разговор, и, словно боясь, что шеф может и в самом деле так истолковать его минутное молчание, поспешно повторил:
— Позвольте мне, товарищ полковник, не поверить, что вы не знаете, в чем здесь суть! Вы прекрасно понимаете, — с неослабевающей горячностью продолжал майор, — речь идет о том, чтобы тех, кто смотрит на физический труд как на некое тяжелое испытание, чуть ли не как на труд постыдный, на пушечный выстрел не подпустить к институту! Вспомните, товарищ полковник, как мы с вами в молодости гордились тем, что мы рабочие… Эту гордость мы обязаны привить нашим детям.
— Вы, видимо, забыли, что время теперь другое. Мы с вами шли зарабатывать на хлеб. А они? Не знаю, как вы, но про себя скажу — я не приверженец парниковых культур.
— А вот представьте себе, товарищ полковник, что многие из этих парниковых созданий, из этих «народников», как вы их изволили назвать, строят сейчас Братск, поднимают целину… Да, среди наехавшей туда молодежи вы, несомненно, встретите немало мальчиков и девочек, явившихся туда за льготами, за стажем… Ну и что же? А когда я пустился строить Комсомольск-на-Амуре, разве мне тогда не думалось, что еду ненадолго?.. И признаюсь, первые несколько недель действительно считал дни… Но ведь кончилось тем, что спустя каких-нибудь полгода почти забыл, что я приезжий. Мы часто сами не подозреваем, что за сила кроется в труде. Когда бы не война, я и теперь еще был бы там. Возможно, что Борис действительно считает, сколько дней ему еще предстоит работать. Но через три-четыре месяца забудет накрепко об этом. Я даже уверен, что если Борис через несколько лет пойдет учиться, он будет тосковать по заводу.
— Возможно, возможно, — как бы про себя повторил Сивер, оглянувшись на сына, все еще стоявшего у окна.
III
Борис Логунов не отводил ребячески изумленного взгляда от майора, словно старался припомнить, где его видел, этого крепыша военного с седеющей курчавой головой и молодыми веселыми, черными, как антрацит, глазами.
— Ну, все? Слава богу! — раздался в открытых дверях зала голос Брониславы Сауловны. — Нашли время затевать споры.
— Все боишься, Сауловна, что не успеешь попотчевать гостей всеми твоими блюдами? До утра, кажется, еще далековато.
Заметив, как Веньямин Захарьевич протянул руку к открытой коробке папирос на столе и тотчас же положил взятую папиросу назад в коробку, Борис понял, что отец Алика относится к числу людей, которым очень трудно отказаться от своих привычек.
— Алик, что ты прирос к окну? — обратился Веньямин Захарьевич к сыну, словно только теперь заметил, что виновник торжества не находится за столом. Сказал он это так, что Борису показалось — сейчас Веньямин Захарьевич подойдет к окну и за руку приведет оттуда своего восемнадцатилетнего парня. Для Бориса не было неожиданностью, когда Бронислава Сауловна вдруг произнесла:
— Я вообще не понимаю, к чему все эти пересуды. Мало ли кому не нравится, что наш Алик не пошел на завод, а поступил в институт. Ты в конце концов заслужил, чтобы твой единственный сын не потерял зря два года. — И передвинув на обнаженной худой, в синих жилках руке массивный браслет, она обратилась к майору: — По-вашему выходит, что до сих пор у нас были плохие инженеры, плохие врачи, плохие учителя, и все только потому, что после окончания школы они шли в институт, а не на завод.
— Простите, я ничего такого не говорил и не мог сказать. Но раз вы спрашиваете, готов снова и снова повторить. Да, уважаемая Бронислава Сауловна, если бы наша молодежь шла в институт не из школы, а из жизни, если можно так выразиться, мы гораздо реже встречали бы плохих инженеров, плохих агрономов, плохих врачей, плохих педагогов… Вам, вероятно, известно, как у нас, военных, принято говорить: «За одного битого десять небитых дают».
— Верно, чрезвычайно верно.
Все за столом сразу оглянулись в сторону человека средних лет с коротко подстриженной белокурой бородкой, который держал возле уха, точно камертон, серебряную вилку и легко покачивался.
Борис не успел подумать, кто бы это мог быть, как Веньямин Захарьевич громко и торжественно провозгласил:
— Позвольте представить вам нашего уважаемого гостя, одного из наших виднейших профессоров, дважды лауреата…
— Ну уж это, любезнейший коллега, совсем лишнее. К чему представлять меня со всеми моими титулами, чуть ли не как в некрологе? Здесь я не профессор, не лауреат, не «и так далее, и так далее», а просто гость, как все присутствующие здесь, и если хозяин дома не возразит, я тоже скажу несколько слов. Вообще говоря, здесь не место и не время, разумеется, вести подобные споры, но раз вы сами начали, будьте уж добры взять и вину на себя.
— О, с величайшей готовностью!
