Анатолий Рыбаков - Водители
– Работа интереснее, – нехотя ответила Валя.
Максимов пожал плечами.
– «Работа интереснее»… Наше дело: крути баранку, рви билеты, получай двугривенные.
Валя молчала, и он добавил:
– А потом, ведь ты учиться собиралась.
Он прибег к этому аргументу только потому, что искал убедительных доказательств. А учиться? Пусть и не думает! Зачем ей? На жизнь он не заработает?!
В окнах облисполкома на Советской улице еще горели огни. Прохожих на улице не было. За решетчатой изгородью городского сада светилась пустая веранда ресторана с голыми, без скатертей, столиками. Максимов смотрел на песчаные дорожки, и ему казалось, что сад наполнится сейчас шумом гуляющей толпы и в верхушках неподвижных деревьев задрожат звуки оркестра. Здесь проводил он вечера, встречался с девушками, которые его любили, и товарищами, которых растерял. Неужели он теряет и Валю?! Он искоса посмотрел на нее. Она была почти одного с ним роста. Волосы, спадающие на воротник куртки, казались черными. На самом деле они светло-каштановые, тонкие и волнистые.
Что же произошло? Почему все разладилось? «Работа интереснее». Это ведь для отвода глаз. Из-за него уходит Валя с автобуса. А что он ей плохого сделал?
Он заговорил с необычной для него горячностью. Разве она знает, что такое диспетчерский пункт на линии? Там такое бывает – ни за что в неприятность попадешь.
И зачем ей работу менять, если она в институт поступает?
– Тебя моя учеба интересует? Вот уж никогда не думала, – сказала вдруг Валя.
Насупившись, он пробормотал:
– Сама говорила, что учиться собираешься. Вот я и сказал.
– Ах, если так… – ответила Валя.
Они подошли к ее домику. Прощаясь, Максимов задержал Валину руку:
– Постоим.
Она прислонилась к ограде палисадника, устремив мимо Максимова безразличный взгляд.
Раньше Максимов не знал неудач в любви – он никогда не добивался ее. Его чувства были ограничены понятиями: нравится, не нравится. Он не слишком увлекался в первом случае и никогда не горевал во втором. Снисходительная шутливость была его обычной манерой в обращении с девушками. Теперь впервые он убедился, что его присутствие кого-то тяготит.
Сначала он решил прекратить бессмысленное ухаживание. «Это не про нас, нам что-нибудь попроще», – говорил он себе, укрепляясь в принятом решении. Но не мог порвать с Валей. И сейчас он не знал, что сказать ей. Он боялся и не хотел услышать ответ, который заранее предчувствовал.
– О чем будем говорить? – спросила Валя, продолжая смотреть мимо Максимова.
Он сказал:
– Может, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал?
Она вскинула брови:
– Это никому не запрещено.
– Всякий может?
– Всякий меня не провожает. – Она поморщилась. – И потом, знаешь, поздно уже. Спокойной ночи.
– Ведь завтра опять в вечернюю.
– Нет, пора.
Она кивнула ему едва заметно, взбежала на крыльцо и скрылась за дверью.
На следующее утро Максимов проснулся поздно. Спешить некуда: сегодня ему во вторую смену.
Привычным движением он протянул руку к стулу, нащупал под одеждой часы.
Половина двенадцатого! Он скинул одеяло, сел на кровати, закурил.
Неслышный ветер раскачивал за окном гибкие верхушки тополей, их листья трепетали на солнце. Большая муха билась о стекло. За деревьями переливалась дальняя голубая лента Оки и чернело шоссе, ведущее на пристань.
Максимов вспомнил вчерашний разговор с Валей, поднялся, выбросил руки, потянулся, но обычного ощущения утренней бодрости не было.
Он оделся, собрал посуду и понес ее на кухню, где возле двух шипевших друг на друга примусов хлопотала Мария Федоровна, жена Тимошина.
Скрыв за громогласным приветствием некоторое смущение, Максимов открыл кран и поставил посуду под струю. Брызги полетели во все стороны.
Мария Федоровна легонько оттолкнула его от крана:
– Пусти уж, судомойка!
Он прислонился к окну, наблюдая за быстрыми движениями ее полных белых рук. Густые черные волосы, блестящие, гладко зачесанные, большим тугим узлом опускались на затылок. Она была в том среднем возрасте, когда полнота придает фигуре стройную пышность, а морщинки вокруг глаз, черных и живых, кажутся образованными задорной и лукавой усмешкой, не сходящей с миловидного и все еще привлекательного лица.
– И откуда столько посуды? За год, что ли, насбирал? Скажи, когда на свадьбе гулять будем?
– Как с Прокофием разведешься – тут же.
– Упустишь девку!
– Другую найдем.
– Такую не скоро сыщешь.
Она обернулась, с любопытством посмотрела на него:
– Был разговор?
– Не было.
– А что было?
– Ничего.
Она рассердилась:
– Смеешься надо мной?
– Она и разговора никакого не хочет, – сказал Максимов. – В университет метит, до шоферов ли здесь?
Мария Федоровна покачала головой:
– Нет, Валя девушка простая.
Они помолчали, потом Максимов спросил:
– Хозяин спит?
– На работе.
– Он же в ночь работал?
– Вот так и работаем, день и ночь, изобретаем.
– За Прокофия не беспокойся, он свое возьмет, будьте уверены! – успокоил ее Максимов.
Она вздохнула:
– Так-то так… Здоровьем только плох, да и ребята от рук отбились: отца никогда дома нет.
Пришел на обеденный перерыв Тимошин.
Вымыв руки в тазу с горячей водой, он мыл теперь под краном лицо, перешучиваясь со стоявшим у окна Максимовым:
– Всю ночь гуляли, до утра?
– Довольно языком болтать! – вмешалась Мария Федоровна. – Кушать садитесь.
– Успеем. – Тимошин передал жене полотенце и, задрав голову, застегивал ворот гимнастерки. – Так, значит, до утра?
– Вот заладил! – Мария Федоровна загрохотала табуретками. – Кушать садись, Петр.
Максимов отказался:
– Нет, спасибо.
– Спасибо потом скажешь. – Тимошин потянул его за рукав. – Садись!
– Своя картошка, – хвасталась Мария Федоровна, – на всю зиму хватило. И огурчики свои, такие сейчас на базаре рубль штука.
– Так уж рубль? – поддразнил ее Тимошин.
– Сходи да приценись, узнаешь тогда: выгодно свой огород иметь? Прошлый год восемь мешков картошки собрали, огурцов кадку засолили, капуста своя, помидоры только-только кончились.
– Заводи, Петро, огород, – сказал Тимошин, – забот мало, доходу много.
– Это тебе мало! – вскинулась Мария Федоровна. – Поверь, Петя, ни разу на огороде не был, ни разу! Все я с ребятами. Ничего по хозяйству не хочет делать.
– А дрова забыла?
– Разве что…
– К такой закусочке только сто грамм, – сказал Максимов.
Мария Федоровна вздохнула:
– Кусаются нынче сто грамм.
– Скоро с Прокофьевой премии выпьем.
– Дай бог! – снова вздохнула Мария Федоровна и принялась разливать чай.
Тимошин заговорил о том, что Москва разрешила строить мастерские. Дальше никак нельзя без мастерских. А их нужно за один сезон отгрохать.
Но Максимов почти не слушал его. Мастерские, выполнение плана… Наслушался за пятнадцать лет. Сегодня одно, завтра другое. Построят мастерские – еще что-нибудь придумают: дырок много, успевай заплаты ставить. А ему жизнь пора устраивать, надо к спокойному берегу прибиваться. Другой такой девушки, как Валя, не найдешь. И человек порядочный, и на людях не стыдно показаться. А что она мечется из стороны в сторону, так ничего: обзаведется семьей – некогда будет метаться. Упустил он вчера случай, надо было впрямую говорить. Да вот застопорило что-то. Ладно, сегодня он не отступит.
Глава шестая
Когда Максимов пришел на работу, диспетчер сказал, что его вызывает директор.
– Зайду, давай путевку.
– Не разрешено выписывать.
Ругаясь, Максимов пошел в контору. Порядочки! Сейчас вернется с линии сменщик, а у директора проканителишься, не успеешь машину принять.
– Хозяин здесь? – спросил он у девушки-счетовода.
– Да, просил вас подождать.
Он присел на подоконник. Зачем вызывают? Наверно, опять предложат перейти в дежурные механики. Нет уж, пусть других поищут!
В конторе заканчивался рабочий день.
За самым большим столом сидел главный бухгалтер. Его замкнутый вид как бы говорил: «И не просите, денег нет». Счетовод, девушка в футбольной майке и тапочках на босу ногу, низко опустив голову и касаясь волосами деревянного ящика с картотекой, записывала цифры, которые диктовал ей кассир; их столы разделял маленький несгораемый ящик, прикрепленный к полу.
Чертежница уже убрала все со своего столика и, глядя в маленькое зеркальце, подмазывала губы. Экономист Попов сосредоточенно крутил ручку арифмометра. Снабженец Смолкин беседовал с каким-то посетителем, покрывая своим раскатистым смехом все голоса в конторе. Только у него был новенький, добротный, на лакированных тумбочках стол с хорошим чернильным прибором, увесистым пресс-папье, бумагами под стеклом и длинным желтым алфавитом для адресов и телефонов. Тут же висела на стене единственная во всей конторе табличка: «Нач. снабжения Смолкин Б. С.». Передняя часть комнаты была отгорожена барьером, там размещалась диспетчерская с развешанными на стенах графиками и расписаниями.
