Константин Локотков - Верность
— Скоро восемнадцать. А что?
— Большая уже! — Он засмеялся от непонятного и немного грустного чувства: как быстро летит время! — Какая жалость, я не успел зайти к вам днем!
— Виктор еще не приехал. У него каникулы через полмесяца. — И неожиданно спросила, словно догадываясь о чем-то: — А зачем вам?
— Посмотреть, какая ты днем, — весело ответил он.
— А-а… — Она усмехнулась и сдержанно, неласково сказала: — Мы переезжаем в город.
— Да? — Федор обрадовался, живо повернулся к ней. — На самом деле? И скоро?
— Виктор и я будем кончать десятилетку. Папу посылают в Москву, в Промышленную академию. Видите, все учимся.
Они сели на ствол дерева, лежавший у железнодорожной ветки. О чем говорили? Федор не может сейчас вспомнить. Осталось лишь ощущение новизны и неловкости.
А Марину, наверное, не покидало воспоминание о его шутках, — смотрела недоверчиво, будто бы с опаской. Лишь к концу оживилась, с простым, правда, все еще немного настороженным любопытством слушала Федора.
Конечно, ему хотелось поцеловать ее. Но он не решался: боялся обидеть. Она представлялась Федору не той девочкой, которую он знал сестрой Виктора, а незнакомой и вместе с тем уже нечаянно-близкой.
И все, что окружало: тихая, ясная прелесть вечера, лунные пятна, медленно скользившие по земле, далекое, скраденное расстоянием пыхтение движка за селом, — все это казалось новым, и вместе с тем то были звуки и краски простой, милой и понятной жизни.
— Марина, ты для меня открытие, — пошутил он с веселым смущением, прощаясь с девушкой.
Пальцы ее дрожали, когда она неловко, торопливо подала руку. Чуть продолговатое лицо, оттененное волосами, спадающими на плечи (она уже не носила кос), было спокойно, серьезно, а глаза, большие, темные, неясные в сумерках, — строги и внимательны.
— До завтра? — спросил он.
Она кивнула. Повернулась и, стройная, знакомо раскачивая рукой, чуть изгибая ее в кисти, словно отталкиваясь, пошла по дорожке к крыльцу дома.
До завтра…
«Ты для меня открытие…» Что же это было? Ходила девочка — не замечал, и вдруг стало необходимостью видеть каждый день… Утром просыпался с тревожно-радостным чувством: что случилось? Не мог понять сразу, слишком ново было это ощущение, потом — словно теплая и тихая волна к сердцу: Марина!
Девочка, как она растерянно встречала его!
— Марина! Хоть один раз поцелуй сама! — просил он.
Она смотрела, удивленная и покорная.
Он смеялся.
— Ты еще маленькая-маленькая.
— Да?
Полудетские губы чуть тронуты улыбкой. Молчит, думает, хмурится.
— Марина, я не могу понять… тебя что-то тяготит?
— Все хорошо, Федя.
— Ты скажи… когда меня нет, ты ждешь?
— Да, Федя. Очень.
Жила Марина на Полевой улице, тихой и безлюдной. Пройдя зеленый коридор деревьев, Федор находил ее на скамейке, скрытой в густом сплетении акаций. Они просиживали здесь или бродили по Полевой далеко за полночь. Возвращаясь к себе, Федор с удивлением обнаруживал, как мало было сказано Мариной и как много он перечувствовал, передумал, переговорил.
Она могла часами молчать и только слушала… Нет, она говорила — глазами, переменчивым выражением лица, дыханием — то замедленным, тихим, то волнующимся, быстрым. Федор не знал ее мыслей, но его собственные — он чувствовал — находили в Марине живой и доверчивый отклик, и потому так хорошо было делиться с ней думами. Они встречались по вечерам, и Федор любил ее строгое, нежное лицо в вечернем освещении. Но в воспоминаниях — днем, за книгами, ночью, в бессоннице — она вставала не просто Мариной Соловьевой, девушкой, наделенной точными внешними приметами, а смутно освещенным милым образом.
Вскоре Федор уехал. Получая коротенькие письма Марины, он наряду с радостью испытывал что-то вроде досады, пугавшей его. От строчек веяло холодком. Точно Марина опасалась поведать сокровенные мысли и прятала их под шелухой общих фраз. Что она за человек? Федору хорошо было думать о тихой, «вечерней» Марине, он не желал связывать этот образ с досадливо чужими письмами.
Неизвестно, откуда узнали товарищи о его знакомстве с Мариной, только они начали подшучивать: «Счастливый, нашел красивую девушку!» Красивая девушка? Федор не думал, красива ли Марина. Поразмыслив, он увидел вдруг, что Марина походила на брата. Пожалуй, товарищи правы. И это показалось странным. Федор сторонился красивых девушек, считая, что неподходящ для них. А главное (может, это и предубеждение, но — что поделаешь?) — ему казалось, что красота и легкомыслие — явления, сопутствующие друг другу.
Через два месяца Соловьевы перебрались в город. Долгие-долгие два месяца! О своем приезде Марина сообщила открыткой, приписав в конце, что будет ждать Федора в выходной день в парке сельскохозяйственного института.
…И вот Федор, веселый, надев простую косоворотку, далеко не первой свежести костюм, совсем не парадные башмаки (да и что он мог другое надеть, когда ничего другого не было? Э, да ничего! Не по одежде теперь людей встречают!), торопливо зашагал по улицам города.
Марину нашел в условленном месте, на лавочке против пустынной танцплощадки (танцы еще не начинались). Девушка сидела, глядя в раскрытую книгу, лежавшую на коленях. Какие-то веселые молодые люди крутились подозрительно близко и соревновались в остроумии. Марина хмурилась. Федор подошел тихо, незамеченный, и остановился сбоку. Хотел шуткой привлечь ее внимание и уже приготовил фразу, но Марина вдруг повернулась, подняла глаза и быстро встала.
— Наконец-то, — и, взяв его за локоть, решительно увлекла в сторону.
Они вошли в тихую аллею. Федор, торопясь высказать все, говорил о том, какие длинные были эти два месяца и как хорошо, что Марина, наконец, приехала. Теперь они будут встречаться каждый день! Конечно, и Марина была довольна, что приехала.
В белом праздничном платье Марина шла рядом, и Федор видел ее строгий профиль, когда она поворачивалась, мог разглядеть нежный, немного крупный рот, темные, длинные, чуть изогнутые кверху ресницы, внимательные под красивым изломом бровей глаза… Федор ловил себя на том, что сегодня, после долгой разлуки, он особенно внимательно, как бы снова присматривается к Марине. Он заметил сегодня и платье, и то, что на ногах ее были голубые босоножки, а волосы стягивала широкая, молочного цвета лента.
Что-то неловко и смущенно шевельнулось в душе Федора. Может быть, впервые он вспомнил сейчас о своих грубых башмаках и мешковатом костюме. Свежее лицо, не окрепшая еще, но стройная фигура, плавные, будто замедленные движения — от всего облика Марины исходило ощущение скромной и простой, сдержанной красоты, не познавшей себя еще, но заметной внимательным людям. И Федор подумал: «Разве удивительно и случайно, что молодые люди ухаживают за Мариной?» Сознание, что Марина красива, вызвало какую-то растерянность.
На танцплощадке заиграл оркестр. И, словно в подтверждение мыслей Федора, откуда-то появился худенький, ординарной наружности юноша и пригласил Марину танцевать.
Купили билеты и втроем вошли в ажурную ограду танцплощадки.
С танца Марина вернулась недовольная.
— На ноги наступает, — и засмеялась.
Потом подошел стройный, широкоплечий, с нагловатым лицом парень лет восемнадцати. Марина сказала, что не танцует. Молодой человек смерил ее глазами, затем перевел их на Федора, — встретив его прямой, пристальный взгляд, удалился, состроив презрительную мину.
— Пойдем отсюда, — тихо попросила Марина.
Подошел Виктор, и они покинули танцплощадку.
В этот день Федор так и не смог освободиться от неловкости. Всю дорогу говорил один Виктор, что-то рассказывал. Федор лишь изредка вставлял односложные замечания.
Марина смотрела удивленно и, простившись, ушла грустная.
Федор долго не мог уснуть, раздумывая о встрече с Мариной.
В конце концов не в том беда, что Марина красива. Нелепый человек, чего испугался! Дурацкое предубеждение к красоте! Сейчас беспокоила душа Марины, близкая и чужая. О чем она думает? Что ее тревожит, всегда молчаливую?
Федор не мог добиться от Марины, почему она дружит с ним. Что в нем привлекало ее?
Она сказала в ответ задумчиво:
— Я больше ни с кем не дружила.
Хорошо. А если бы не Федор, а другой вдруг стал на его место?
Марина ответила, покачав головой:
— Нет, только ты.
— Но почему я?
Она долго молчала.
— Ты сильный, — произнесла она в раздумье. — Ясный какой-то.
Эх, девушка, это очень мало! По глазам Федор видел, что она сказала не все. Конечно, он сильный. Насчет ясности — что можно сказать? Людям виднее. Но его мечты, его стремления, путь его жизни — близки ли они Марине?
— Не знаю, — сказала она и, помолчав, добавила с некоторой досадой: — Оставим это, Федя. Меня никто не заставляет дружить с тобой. Я сама… А уж коли хочешь: мне очень, — она произнесла это протяжно, улыбаясь, — очень хорошо с тобой.
