Даниил Гранин - Выбор цели
— …Ничего особенного, я просто давно не видел вас. Я решил воспользоваться этой конференцией… — объясняет Гейзенберг.
— Благодарю вас, очень рад, — церемонно приговаривает Бор.
— Я представляю себе, как изменились ваши оценки немецкой физики, — говорит Гейзенберг. — Многие люди связывают имена ученых Германии с нынешней государственной политикой. Но вы-то понимаете, что тут надо разделять… Власть — это одно, ученые это другое, и вряд ли мы должны отвечать за их действия… — Он осторожно обрывает себя. — Нельзя не учитывать нажима, который оказывают на каждого ученого. Трудно даже передать атмосферу, в которой мы живем.
— Хм, не знаю, не знаю, — бурчит Бор.
— Иногда приходится заниматься вещами, которыми и не хотел бы.
— Хм…
— Например, урановой проблемой… — И Гейзенберг выжидательно замолкает.
— Что же тут такого неприятного?
— Нет, нет, ничего… Однако урановая проблема связана с проблемой атомного оружия.
— Хм…
— Вы думаете, атомное оружие практически невозможно создать?
— Не знаю. Я с начала прошлого года ничего не слыхал о развитии атомных исследований, — официальным тоном отвечает Бор. — Ни в Англии, ни в Америке. Может быть, они держат их в секрете. А может, и бросили заниматься этими вещами.
— А если не бросили?
— Кого вы имеете в виду?
— Я хочу спросить вас напрямую, Нильс. Имеем ли мы вообще моральное право во время войны заниматься таким оружием, как атомная бомба?
Бор пытается вникнуть, разгадать шифр этого вопроса, не замечая, он шагает по лужам. Весь разговор как шахматная партия, дебют разыгран, и теперь надо все тщательнее рассчитывать очередной ход.
— Раз вас интересует такой вопрос, — чутко и осторожно выводит Бор, — значит, вы уже не сомневаетесь, что расщепление атома можно использовать для военных целей?
— Теоретически — да.
— А практически?
— Не знаю, — тотчас замыкается Гейзенберг. — Думаю, что технически это слишком дорого и сложно.
— Ого, значит, уже технически…
— Я надеюсь, что никому не удастся это осуществить в ходе войны.
— Кто бы мог подумать, что дело у вас зайдет так далеко…
— Нет, нет, вы меня не так поняли, — страдальчески вырывается у Гейзенберга.
Они останавливаются. Бор ждет. Кажется, сейчас начнется то главное, ради чего приехал Гейзенберг. Где-то поблизости клацают солдатские сапоги — проходит патруль. Каждый вглядывается в лицо другого, каждый неуступчиво ждет от другого первого шага, и оба молчат.
Гейзенберг протягивает руку и не решается прикоснуться к Бору, стряхивает намокший рукав. Они оба страдают от недоверия друг к другу и оттого, что не в силах преодолеть это недоверие.
— Я так надеялся получить от вас совет… помощь…
— Вы знаете, Вернер, все слишком круто изменилось, боюсь, что физики в этих условиях будут продолжать начатое, как бы ни были опасны такие работы.
— Послушайте, Нильс, надо их остановить, пока не поздно. Мы должны договориться.
— О чем?
— Ученые не должны толкать свои правительства… чтобы, ну, словом, разворачивать эти работы.
— Вот как…
— Вы думаете, это нереально?
— Вы не могли бы, Вернер, несколько полнее сформулировать свою мысль?
— Нильс, вы пользуетесь достаточным влиянием в Англии и Америке. Вы единственный, с кем я могу говорить об этом. Скажите, как вы полагаете, пошли бы в Америке физики на то, чтобы не создавать бомбу? Если, конечно, и немецкие физики сделают то же. Возможно ли такое соглашение?
— Странно, — задумчиво говорит Бор. — Странное предложение. — При своем простодушии он не в состоянии скрыть внезапное подозрение. — Это же рискованный вариант. Какие у нас могут быть гарантии?
Гейзенберг не сразу понимает, в чем его заподозрили.
— Но если мы договоримся…
Бор берет его под руку.
— Дорогой Вернер, мало ли что мы… вы сами толковали мне про то, как заставляют немецких физиков. Согласитесь, что ваш фюрер в смысле коварства…
— Да при чем тут фюрер? — вырывается у Гейзенберга, он оскорбленно высвобождает свою руку.
— Все равно, Вернер, ваше предложение в условиях войны выглядит двусмысленным, — вежливо и твердо заканчивает Бор.
— Вы мне не доверяете?
Бор молчит.
— Когда-то вы считали меня своим любимым учеником. Вы не доверяете мне за то, что я остался в Германии. Но я немец.
— А я датчанин, и должен бежать из Дании.
— Это ужасно, что мы так разговариваем.
— Ах, Вернер, разговаривать можно как угодно. Трагично, что мы не в состоянии договориться и что и вы, и американцы будут продолжать делать бомбу…
— Да, вы правы, Нильс. Прощайте, привет Маргарет и вашим ребятам. Да хранит вас бог.
Бор остается один. Дождь часто, все громче, стучит в зонт. Откуда-то из-за угла появляется Оге Бор. Он берет отца под руку.
— Они делают бомбу. Они занимаются вовсю атомной бомбой, — потрясенно повторяет Бор…
Они возвращаются домой узенькими улочками, и, проходя мимо кинотеатра, Бор вспоминает одну давнюю историю.
Это произошло в тридцатые годы, когда в очередной раз его мальчики съехались к нему.
Интересно, вспоминал ли эту историю Гейзенберг?
Или Оппенгеймер, ведь он тоже мог вспомнить ее?
…Из темноты кинозала доносится стрельба. На экране довоенный американский вестерн: шериф, невозмутимый и неуязвимый стрелок, спасает от бандитов бедную очаровательную красотку. Стоит кому-то из бандитов взяться за пистолет, как этот парень вытягивает свой кольт, и очередной злодей падает, сраженный пулей. Бар завален трупами бандитов…
Молодежь, которая затащила Нильса Бора в это кино, хохочет, но сам Бор чем-то заинтересовался, он внимательно следит за действиями героя, за всей этой, казалось бы, чепуховой игрой в поддавки. И на улице, после картины, Бор отключен от общего веселья.
— Надо же нагородить такую безвкусицу…
— Оппи, и тебе не стыдно за твой Голливуд?
— Каков супермен! — Оппи наставляет вытянутые пальцы и палит из двух пистолетов. — Бах, бах, бах!..
Они потешаются и резвятся, пародируя неправдоподобные подвиги героя.
— Нильс, пожалуйста, простите нас, неразумных, — говорит Сциллард. — Это все Оппи, это его продукция.
Однако Бор не разделяет их иронии. Вполне серьезно, без улыбки он говорит:
— Мне думается, ситуация довольно реальная.
Несмотря на любовь и уважение к своему учителю, его спутники не могут скрыть веселого удивления.
— Господи, о чем вы, это же бред собачий, — не выдерживает Сциллард.
— Разве так бывает…
Бор берет Гейзенберга за пуговицу пиджака:
— А не кажется ли вам, Вернер, что тот, кто защищается, действует быстрее?
Гейзенберг недоверчиво пожимает плечами, да и остальные насмешливо переглядываются.
— Инстинкт самосохранения должен срабатывать быстрее… — упрямо продолжает Бор, теребя пуговицу.
— Давайте проверим, — предлагает Сциллард. С энтузиазмом экспериментатора он жаждет опыта, реальных доказательств и тут же организует этот опыт. — Купим пистолеты и сейчас все это выясним.
Сказано — сделано. Они направляются в ближайший магазинчик, выходят оттуда с парой детских пистонных пистолетов. Поединок решено провести безотлагательно, здесь, на улице.
— Кто будет гангстером? — распоряжается Сциллард. — То есть кто нападает?
— Я!.. Я!.. — одновременно выкрикивают Оппи и Теллер.
— Тогда я жертва, то есть благородный герой, — требует Гейзенберг.
— Нет уж, героем буду я, — простодушно просит Бор. — Все-таки это моя гипотеза.
— Прекрасно, я гангстер! Теоретик должен сражаться с теоретиком, — восклицает Гейзенберг. — И вообще, мы, немцы, любим стрелять. — Он бесцеремонно забирает у Сцилларда пистолет.
Оппи недоволен.
— Силы неравны… Этот Вернер и не подумает уступить. Сейчас он укокошит своего учителя.
Бор и Гейзенберг становятся в позицию. Лео Сциллард помогает Бору зарядить пистолет.
— Итак, Вернер, ты начинаешь! — командует Лео.
«Враги» прячут пистолеты в карманы. Наблюдатели окружают их кольцом. Гейзенберг, уверенный в победе, не спешит. Бор немного смущен, доброе большое лицо его совершенно не соответствует происходящему и невольно вызывает улыбки.
Гейзенберг выхватывает пистолет, но, на какое-то мгновение опережая, весело хлопает пистон. Невероятно, что это успел выстрелить Бор, такой неуклюжий, сутулый, чем-то напоминающий медведя.
— Ого! Вот так штука! Еще, еще, снова! — требуют все.
Собираются прохожие, привлеченные шумным сборищем, необычным в этом респектабельном Копенгагене. Отворяются окна, останавливается возчик пива. Подходит полицейский.
— В чем дело, господа? Добрый вечер, господин Бор!
