Иосиф Ликстанов - Безымянная слава
— Так что вам? — буркнул Шмырев, положив трубку и тотчас же занявшись какими-то бумагами.
Степан неловко отрекомендовался.
Не подняв глаз, Шмырев пожал плечами и промолчал.
— Я буду обслуживать окрисполком с его отделами… — И, чувствуя, что поступает недостойно, Степан добавил: — Прошу любить и жаловать.
— Что там любить, жаловать… — отрывисто проговорил Шмырев, перекладывая бумаги с места на место. — Мы все время знали и знаем товарища Нурина. Нурин нас вполне устраивает. А товарищ Наумов подсылает молодых людей, будто у нас собес… — Кисло улыбнувшись, Шмырев поправился: — Конечно, я приветствую выдвижение, но, дорогие товарищи, надо же это делать не во вред делу.
— Почему вы думаете, что это будет непременно во вред? — спросил Степан и расслышал в своем голосе постыдную умоляющую нотку.
Теперь Шмырев поднял глаза, теперь он дал жара щенку, который осмелился ему возражать.
— Я попросил бы вас… — сказал он, багровея с каждым словом. — Я попросил бы вас, молодой человек, не передергивать… Да, не передергивать! Здесь есть свидетели… Я не сказал, что это непременно будет во вред. Ничего подобного я не говорю и не говорил, так что нечего выдумывать!.. И воображать… Да, в конце концов, кто вы такой, не имею чести знать.
Очевидно, надо было предъявить редакционное удостоверение. Степан выхватил из кармана брюк пачку бумажек и торопливо перелистал их, — удостоверения не было. Где же она, черт побери проклятую бумажку! Шмырев ждал, искоса наблюдая за Степаном и постукивая карандашом по бронзовой пепельнице. Посетители настороженно наблюдали за этой сценой. Мысль, что ему не доверяют, что на него смотрят как на самозванца, обожгла Степана, в корни волос вонзились раскаленные иголки. Наслаждаясь его смятением, Шмырев постукивал карандашом все громче и многозначительнее. В других карманах Степан нашел только портмоне, носовой платок…
Вдруг он вспомнил, что, провожая его на работу, мать положила старую записную книжку в нагрудный карман новой юнгштурмовки и что удостоверение, само собой разумеется, находится именно в старой записной книжке. Непонятно, как это могло вылететь из памяти?
Краешком глаза Шмырев посмотрел на удостоверение, но заметил самое главное.
— Временное, — сказал он, прикрыв рукой зевок.
— Да, пока временное, — с наигранной бодростью подчеркнул Степан.
— Дай-то бог… хоть в бога, конечно, не верю, — пропустил сквозь зубы Шмырев. — Так что вас интересует?
— Я хотел узнать… что нового?
— Ах, что нового! — Глаза Шмырева заблестели, по лицу разлилась улыбка. — Говорят, Чацкий с ума сошел. Интересно, а?
Ожидавшие приема поняли, что товарищ Шмырев соизволил пошутить, и с готовностью поддержали его смешками. Особенно усердствовал человечек, как две капли воды похожий на арендатора заводика фруктовых вод, тоже толстенький, тоже в чесучовом костюме. Он просто давилен от смеха, подпрыгивая на стуле и влюбленно глядя на Шмырева.
— Чацкий из старорежимной пьески, — объяснил Шмырев, вытирая платком слезы. — У меня для всех товарищей газетчиков эта новость приготовлена. Пускай зарабатывают молодые люди гонорар, не жалко… — Он откашлялся, выдвинул из-под стола корзинку для мусора, аккуратно сплюнул и нанес последний удар: — Ничего нового, товарищ, нет… Зайдите через недельку или позже…
— Я зайду, — поспешно согласился Степан.
Он еще не переступил порога, когда Шмырев сказал, как бы про себя, но достаточно громко: «Ходят тут всякие!» — и репортер унес эти слова на своей спине.
У ворот бульвара два оборванных, босых, черных от загара и грязи беспризорника давали концерт торговкам. Выстукивая деревянными ложками, подпрыгивая, они ожесточенно горланили в лицо друг другу:
Цыпленок жареный, цыпленок пареный
Пошел по городу гулять…
Измученный, разбитый, Степан пересек бульвар, спустился к бухте и сел на скамью под тополем у кирпичной стены. Все пережитое представилось ему в полный рост — катастрофой и позором. Что случилось? Его смешали с грязью, высмеяли, выгнали из окрисполкома, и, конечно, это станет известным в редакции, это сделает его отверженным и презренным. Перед его глазами стояло брюзгливое, ненавистное лицо Шмырева, в ушах отдавался, множился, грохотал смех посетителей. Он готов был убить себя. Нет, зачем, зачем он сунулся в «Маяк»? Какая угодно работа лучше, чем репортаж…
— Цыпленок жареный, цыпленок пареный… — И он стукнул себя кулаком в лоб.
Затем его охватила ярость. Как посмел Шмырев, как посмел этот бюрократ издеваться над ним! Он слово за словом припомнил все сказанное Шмыревым, нашел безусловно уничтожающий ответ на каждую его выходку, заставил всех посетителей, весь мир издевательски хохотать над посрамленным Шмыревым и вдруг застонал от стыда. К чему эта воображаемая баталия, этот поединок с тенью? В жизни-то, в жизни Степан растерялся, как щенок, не смог защитить свое достоинство и теперь тешит себя побрякушками. Глупо, дико, позорно!
Итак, что же нового? Ничего нового на ближайшую вечность не предвидится. Вот только Чацкий сошел с ума, а литработник Киреев перестал быть сотрудником «Маяка» после полудневного испытательного срока… И Степан затих, успокоился, если можно назвать спокойствием мрачную безнадежность.
То, что он увидел, сидя в тени тополя на скамье, вначале не заинтересовало его, будто происходило очень далеко, вне жизни. В поле его зрения очутился медленно плывущий ялик. Экипаж ялика состоял из трех загоревших парней в трусиках. Один из них навалился грудью на борт и вглядывался в воду. Почти во всю его спину был густо вытатуирован синий крест — знакомое всем морякам «средство от смерти под волной». Другой парень осторожно подгребал, не поднимая весел над водой; третий правил, положив руку на плечо румпеля.
— Табань! — скомандовал парень, смотревший в воду, радостно выругался, вскочил на ноги, и Степан узнал Виктора Капитанаки, своего соседа, черноглазого красавца.
— Виктор, что ищешь? — окликнул Степан.
Парень в дружелюбной улыбке показал все тридцать два ослепительных зуба.
— Шукаем железную кефальку, эфенди! — ответил он.
Ловцы таинственной железной кефали занялись своим делом, не обращая на Степана внимания. Один за другим они бросались за борт, надолго исчезали под водой, появлялись вновь с выпученными глазами и сразу же начинали яростно ругаться. Таким образом детально обсуждался вопрос, как овладеть «штуковиной». Что за «штуковина»? Из ругани парней можно было уразуметь только то, что она здорово большая, здорово тяжелая и здорово зарылась в грунт. Экипажем ялика понемногу овладевали сомнения — ни в жизнь не совладать с этой «штуковиной». Азартный Виктор проклял товарищей и свою душу; держа конец манильского троса в зубах, прыгнул за борт, нырнул, появился снова, держа трос в руках, и забрался в ялик.
— Берись, лайдаки! — приказал он.
По-видимому, он подцепил «штуковину».
Все трое ловцов взялись за трос, выбрали слабину, стали тянуть, и ялик завертелся вокруг туго натянутого троса, как вокруг оси. Тщетно! «Штуковина» оставалась на дне бухты, хотя юнцы ругались по-матросски, пространно.
Быстро раздевшись, Степан хлопнул по бедрам, подпрыгнул, шлепнув себя пятками, бросился в воду и пырнул.
Здесь было неглубоко. Лучи солнца, ставшие в густой поде золотисто-зелеными, освещали на дне крупный песок-хрящ, затонувшие обломки дерева, покрытые сизой водяной пылью, и пустые консервные банки, казавшиеся очень большими. Тут и там серебряными стрелами проносились стайки рыбешек.
Он сразу нашел то, что ловцы называли «железной кефалью» и «штуковиной», — большой якорь адмиралтейской модели, покрытый многолетней бугристой ржавчиной, вероятно потерянный штормовавшим судном. Степан подергал трос, заведенный Виктором в серьгу якоря, отпустил морской узел и, ударив ногами в дно, пробкой выскочил на поверхность. Легкие разрывались, в ушах грохотало и звенело.
— Маралы, сто лет будете крутиться! — крикнул он. — Есть у вас конец длиннее?.. Давай сюда, быстро!
Парни почувствовали в Степане организатора и подчинились. Виктор протянул ему небольшую бухту троса. Набрав воздуху, Степан нырнул и продел конец троса в серьгу, взяв якорь как бы в петлю. Не выпуская петли из рук, делая ее все длиннее, Степан доплыл до набережной, взобрался на стенку и завел спаренный трос за чугунную причальную тумбу.
Парни присоединились к Степану; он изложил план кампании:
— Якорь торчит штоком от берега. Лапа глубоко забрала грунт. Надо тянуть якорь к берегу — только так и можно вывернуть его из грунта. Шток якоря послужит рычагом. Простая физика, кто понимает… Берись, пираты!
Все четверо, черные и мускулистые, стали тянуть, как бурлаки, до треска в пояснице.
