Лев Черепанов - Горбатые мили
— По-твоему, моя жена из этих?.. Приключения ищет?
— А, хватит. Где первый помощник? Раскис он…
— Врешь. Не думал бы так — не начал. А впрочем, она младше меня на десять лет. Пусть свое отгуляет.
3Часы показывали двадцать два тридцать семь. Накрахмаленные, наглаженные скатерти на главном столе кают-компании и на шахматном источали далеко не будничную свежесть, как, кстати, и свернутые жесткими пирамидками салфетки. Расставленный между ними заграничный, до скрипа протертый сервиз на шестнадцать персон отражал в себе дорогой красный шпон переборок, угол белого рояля, цельнолитый, очень прочный подвесной телефон, раскачивающийся вымпел ВЦСПС…
Не хватало юмора в программе подготовленного концерта. А где б его позаимствовал Назар? Словно в изнеможении положил ладонь на выключатель.
Сразу во всех промежутках между круглыми иллюминаторами вспыхнули бра. Матовый успокаивающий свет наполнил собой все ровно и сполна.
Значит, так, правду сказал Игнатич про отвратительную мелкость… Намерение комсостава то же. Тому прямой признак — оставленный рояль. «Не нашелся, — скажут в парткоме. — Вовремя не оперся на общественность, не сумел обуздать кое-кого».
Он опасался, что конферанс из того, что попало под руку, никто не примет. А та же мысль шла дальше. «Капитан перегибает, а ему все с рук сходит. Приставлен к делу и делает его. Итоги нужны. Большие они или маленькие — главное, постоянно. К тому же не только в рыбцехе. Мне тоже надо бы еще когда выработать для себя линию.
Кого ты поставишь рядом с Зубакиным? Таких единицы. Скоро их придется выискивать или по-всякому заманивать на руководящие должности».
Тотчас Назар ощутил, будто позади осталась его с трудом взятая высота. Дернул за шнур звонка.
— Я же рядом, — выпалила в дверях Нонна.
— Прости, не видел. Это все, — перечеркнул рукой кают-компанию, — удалось тебе. Хорошо. Можешь. Ну, еще бы! — Вроде бы побоялся обидеть. — Пишешь? Художница! Теперь помоги, пожалуйста, официантке в столовой команды. Сервировку — туда. Все, что здесь есть. Тащи, друг.
— Весь фарфор?
— Не рассуждай!
— Только под вашу ответственность.
— Что, тебе, может, расписку дать?
— Вы тоже?.. Ну зачем обижать-то меня? Без того… — подняла конец фартука к глазам. — Как вы настояли, на конференцию еду.
— Я гордился бы на твоем месте. А еще незаурядная! — Он умчался к оркестрантам.
4Сверьте часы: двадцать три пятьдесят две! Словно окрыленный, Назар служил предновогодью. Окинул всевбирающим взглядом елку столовой команды, задраенные по-штормовому иллюминаторы, сделанные снежинки — там, над матросами, среди вроде бы взятого в плен начальства. Вдохновляюще подмигнул главе профсоюза Игнатичу, предлагая удостовериться: взгляни, стоят прочные, кое-где только пооббитые матросские кружки и щеголеватые фужеры из кают-компании. Перемешались!.. Как на военной службе, так же натренированно-машинально он послал руку по столбику воротника белой рубашки снизу вверх: все ли пуговицы застегнуты?.. Вздохнул поглубже, ощутив, как ему стало легко оттого, что удалось-таки достичь свою цель: «Вся столовая заполнена полностью. Из комсостава не явились только второй механик и два штурмана… Впрочем, кто это заметит? Затем я и устроил совместную встречу Нового года! Так что Зельцеров — где он? — пронадеялся».
— Хочу поставить… по вашим, самым точным. Сколько осталось до звездного часа?.. — захотел услышать от него, первого помощника, Бавин, довольный избранным выходом из подстроенного затруднения.
Назар не разрешил себе улыбнуться, по-новому собранно-деятельный. Развернулся на сто восемьдесят градусов, тотчас же наклонил туловище, упрямо нагнул наголо остриженную голову, шагнул в кем-то раскрытую дверь. Так прокладывают свой путь истинные мореходы сквозь толщу шквального антициклона. Расслабился напротив входа в кают-компанию. «Ты не что-нибудь… Без ведома Зубакина порушил р а з д е л е н и е в экипаже! Не спросил его: можно — нельзя? Держи ответ! — ухватился за облицовочную планку левой переборки, чтобы не пробежать лишнее. — Ах какой я храбрец все-таки или кто еще, как точнее? Только уже поздно что-либо… Нельзя со своего рубежа… Сознаешь? Правь вперед!»
В темной кают-компании, где-то недалеко от клавишей рояля, он повел по переборке сразу обеими ладонями: искал на ощупь телефон. Коснулся нижнего края таблички с надписями, кому где сидеть. Только отнял от нее руку, она зашуршала, ударилась уголком о плинтус. Посмеялся над собой: «Всех подряд низвергаю? Так ведь?» Пугнул на пробу себя: «Или покажет мне Зубакин спину, или посчитается, что уже не отделить комсостав от рядовых, не успеть — ушло время, можно новогоднее торжество сорвать, оно же не передвигается». Ненароком выбитая из гнезда телефонная трубка громко стукнула о палубу.
Назар не торопился. Нашарил шнур, подтянул его к себе, думая о том же, только уже с большей уверенностью в собственную удачу: «Постой! Я что делаю-то? Ловлю Зубакина натуральным образом. Как окуня! А иначе-то уже нельзя».
— Анатолий Иванович! («Что с моим голосом?») Все в сборе, всем разлили, красиво пускает пузырьки жидкость раздора. Или как ее еще?.. («Я должен был внушить себе, что ему не с кем больше таким образом, по-дружески. Ничего против меня не позволит».) Она уже на столе, вокруг желающие откушать.
Ни «прошу», никаких иных слов, чтобы засвидетельствовать, что следовал требованиям иерархии, Назар намеренно не употребил.
Мог ли это пропустить Зубакин? Он недоумевал. Прикрыл микрофон, осмотрел ковровую дорожку, и в его глубоко посаженных маленьких глазах затеплился интерес: «Что, опять началось?.. Насколько серьезно?»
«Если капитану вздумается раскрыть рот, все тогда мне»… — без страха представил свое будущее Назар и уведомил как бы между прочим, что на речи ему и себе отвел ровно по три минуты.
Недлинно раздумывая, Зубакин согласился, что по-другому невозможно, и потому не вспылил.
— Я открою вечер? — вроде бы мог получить отказ.
— Нет! — сказал Назар. (А получилось: «К чему вам лишний труд?») — У нас во всем не так, без доклада обойдемся. Вы скажете, что прошедший год был, спасибо ему, работящим и так далее. Я разверну план на новый год: сколько надо выловить и заморозить, а также сварить муки, отжать рыбьего жиру. Да, — прервался он, — уже двадцать три пятьдесят пять! Промедление в нашем деле — не к чему объяснять, что такое…
Белую сорочку, галстук — все приготовил Зубакин заранее. Оделся. Сошел с внутреннего трапа, толкнул дверь кают-компании. Увидел: в ней нет света.
— Как? Здесь ни души?
Он отступил назад и огляделся, как когда-то Назар в ходовой рубке, когда выбирал, кому представиться. Так же растерянно, выжидающе.
По-хозяйски независимый Назар посмотрел ему в лицо, поднял руку, как указатель. Сказал:
— Все уже там. Сидят. Вы проходите! — Затем не очень печально рассмеялся, считая, что отклонение от традиции (кому где праздновать), конечно, есть. Однако — какое оно? Мизерное. Не стоит расстраиваться. Забылся совсем, поторопил своего капитана — полуобнял его.
«Чего замешкался? Ты ведомый, иди», — как на табло прочитал Зубакин и протестующе прижал свой локоть к туловищу, сказал колюче:
— Не к чему меня придерживать!
Низкого роста, со свисающим носом — такой невидный! — он, когда хотел, умел напустить на себя все то, что отличает выходца из именитого рода, также не допускал, чтобы кто-нибудь лез к нему с нежностью.
В столовой, где питаются только рядовые, все затихли, как перед выходом в океан, за акваторию порта приписки, Находки.
— Во здравие! — Зубакин поднял стакан перед общим застольем. — Год уходящий вышел у нас вполне, так сказать, потому что славно потрудились. Никому не забыть это ни в море, ни на берегу. — Начал, как стиснутый чем-то, зажатый, торопливо перечислять цифры, готовый, когда понадобится, тотчас же умолкнуть.
По трансляции пропикало: ноль часов ноль минут, или средина ночи, черная макушка. Все захотели узнать, сколько же в нашей столице Москве? Во всех отсеках «Тафуина» прозвучал заключительный раскатистый аккорд государственного гимна.
Первый помощник поздравил с вступлением в Новый год и потом следил, как бы ему не впасть в длинноты.
Закусить имелось чем. Насытясь, Венка зажег полупервобытную свечу — продернутую внутри жирной рыбы суровую нитку. Капитан покосился на нее и, подражая кому-то, отбросил на тарелку с остатками отварной угольной рыбы недоеденную корочку.
Это оценил как надо Зельцеров. Поднялся, забыв, что не переоделся, залетел в спортивном трико. Быстро, вертопрахом подскочил к Ершилову с поздравлением, потом налег на Игнатича, обжал его, наклонил.
Не представляя, как обойтись без салфетки, Зубакин подвигал сжатыми пальцами. Сразу вперил взгляд своему помощнику по производству в низ живота, чтобы ему сделалось стыдно за едва прикрытую натуру.
