Сергей Антонов - Царский двухгривенный
Таракан не слушал. Он удивленно осматривал красивыми глазами пацаненка, который осмелился ему возражать.
— Если тебе понадобились деньги, лучше я еще раз в подвал полезу, — говорил Славик. — А лампочки вывинчивать — это же воровство. Это некрасиво…
— Некрасиво? — спросил Таракан и схватил Славика за галстук у самого подбородка, так что Славику пришлось задрать голову.
— Пусти, — сказал Славик, белея.
Он многое сносил от приятелей ради дружбы, ради подобия дружбы. Но то, что Таракан схватился шершавой, в цыпках рукой за новенький, подаренный Таней и поглаженный мамой пионерский галстук, схватился грязной рукой за святыню, которая превращает его в человека, как все, — этого его маленькая душа вынести не могла.
— Пусти галстук, — сказал он металлическим папиным голосом.
— А пойдешь?
— Пусти галстук.
— А если с крыши скину?
Фраза была слишком длинной. Из губы Таракана пошла кровь.
— Пусти сейчас же, — сказал Славик. — Или… или я не знаю, что с тобой сделаю.
— Два… Три… — отсчитывал Таракан, подталкивая его к водосточному желобу.
И тут произошло то, о чем впоследствии говорили не только свои ребята, но и пацаны с соседнего двора и с улицы и о чем сам Славик вспоминал с замиранием сердца. Все поплыло перед его глазами. Удивительный, сверкающий мир, в котором раздают барабаны, жгут у реки костры, загоняют голубей, катаются на велосипедах, летают на кроватках под небеса, играют на фортунке, щурятся на солнце, жуют серку, — весь этот многоцветный, заманивающий мир терял цену, если в нем совершаются такие невыносимости. Сладкая злоба захлестнула Славика. Крепко, до судороги, схватил он владыку двора за вихры, схватил обеими руками с такой силой, что пальцами услышал, как трещали корни волос, и повис на нем всей своей тяжестью. Он понимал, что жить ему оставалось считанные секунды, и торопился насладиться этими последними секундами возможно полней.
— Ты плохой! — кричал он пронзительно и дико. — Тебя боятся, ты и воображаешь! А по правде, ты плохой! Очень плохой и даже отвратительный!
По расчетам Славика, они должны были давно уже лететь кверху тормашками. Но произошло другое: Таракан стал пятиться от края крыши к слуховому окну, к голубятне. Славик сперва ничего не понял, а когда понял, от изумления разжал руки. Несколько шагов Таракан осторожно пятился все так же, пригнувшись; ему казалось, что его еще тянут за волосы. Со стороны это казалось смешным; во всяком случае, зеленый от ужаса Коська издал звук, похожий на хихиканье.
Наконец Таракан встряхнулся, оглядел Славика сверху вниз и снизу вверх по контуру.
— Чего? — криво усмехнулся он. — Перепугался? А ну, сгинь!
Коська и Митя торчали — один у голубятни, другой у трубы — как замороженные.
Славик перешел на другой скат и, только теперь начиная пугаться, стал слезать по гремучей пожарной лестнице.
28
Славик так и не понимал — гордиться ему своим отчаянным поступком или раскаиваться. Правда, Митя стал поглядывать на него уважительно и два раза назвал его не Огурцом, а просто Славкой. Но стоило Славику представить, как нога срывается с желоба и как они с Тараканом, сцепившись, медленно летят на выпуклые камни мостовой, дыхание у него захватывало и противная дрожь продирала до самых пяток.
Только барабан утешал Славика.
Когда взрослые уходили на службу, он запирал черный ход на крюк и учился барабанить в коридоре. Конечно, приятнее было бы пройтись по двору, похвастать хотя бы перед Машуткой, но выходить из квартиры было невозможно. Таракан третий день ждал его, чтобы «вывернуть наизнанку».
Впрочем, через несколько дней выйти все-таки пришлось. Вожатая дала ему неотложное задание: навестить больную Ольку.
Сначала Славик решил идти один и, если придется, безропотно принять муки. Но в последний момент он смалодушничал и упросил Митю проводить его хотя бы до угла.
Митя согласился. Не сразу, но все-таки согласился.
Они пошли торопливо, благополучно миновали арку ворот, и в тот момент, когда у Славика совсем отлегло от сердца, откуда-то с неба раздалось:
— Огурец! Стой-ка!
Славик ссутулился и застыл, как под мушкой винтовки: на краю крыши стоял Таракан.
— Куда поканал? — спросил Таракан страшно доброжелательно.
— В больницу.
— В какую?
Славик оправился от первого испуга и схитрил:
— В центральную.
На самом деле Олька лежала в железнодорожной больнице.
— Отец, что ли, загинается? — спросил Таракан.
— Нет.
— Мамка?
— Нет.
— Тогда нечего тебе там делать. Топай сюда.
— Зачем?
— Разговор есть. Лезь. Не пожалеешь.
— К сожалению, я сейчас не могу, — проговорил Славик. — Во-первых, меня послали в больницу.
— Ну, гляди. Придется мне самому слазить. Митька, подержи-ка его.
Митя поглядел наверх, прикинул время, за которое Таракан спустится по пожарной лестнице и выбежит на улицу, и сказал дерзко:
— А чего его держать? Я не нанимался.
— Что-о? — удивился Таракан.
— A то-о! — передразнил Митя и добавил тихо, чтобы Таракан не услышал: — Больно раскомандовался!
Но Таракан имел собачий слух.
— Огурец, — сказал он спокойно. — А ну, врежь ему по сопатке. За мой счет.
Славик оглянулся. По обоим тротуарам равнодушно, как будто ужасного Таракана не существовало в природе, в равные стороны шли люди. По мостовой проехал легковой мотор горисполкома, с сигнальной клизмой и с рычагами снаружи.
— Врежь, не сомневайся, — повторил Таракан добрым голосом. — Я отвечаю.
Было ясно, что за послушание Таракан забудет случай на крыше и Славик снова сможет без опаски появляться во дворе. Понял это и Митя. Он покорно взглянул на Славика большими, синими глазами и зажмурился. У Славика сам собой сжался кулачок и рука сама собой отмахнулась для удара. Но он вовремя спохватился, покраснел от стыда, и вдруг бешенство, такое же, как тогда, на крыше, нахлынуло на него:
— Ничего я не врежу! — закричал он визгливо. — Выйди только на двор, мы тебя так изобьем, болдуин паршивый, что своих не узнаешь! Мало тебя Кулибин-сын накосмырял, еще получишь!
Крыша загремела.
— Бежи! — посоветовал Митя.
И они побежали.
Славик должен был навестить Ольку в больнице и передать ей что-то завернутое в газету.
Когда приятели удрали настолько далеко, что о Таракане можно было на некоторое время забыть, Митя уговорил Славика развернуть сверток. В газете оказалась сущая чепуха: пачка печенья, круглое зеркальце и книжка под названием «Обзор мероприятий по борьбе с чумой в — ской губернии» Книжка была библиотечная, изданная в 1911 году и наполовину неразрезанная. Размышляя о том, зачем Ольке понадобилась книга, которую с 1911 года никто не читал, ребята дошли до больницы.
Не без труда — Славик никак не желал выпустить из рук пакет — дежурная нянечка натянула на него халат, и обряженный шиворот-навыворот в белую хламиду Славик отправился вслед за ней по лестнице с каменными балясинами.
Коридор во втором этаже был тихий и очень длинный. «Вот бы где барабанить». — подумал Славик. Но обдумать как следует эту возможность ему не удалось. Нянечка шепнула: «Поклонись, доктор» — и дернула его в сторону.
Навстречу по самой середине серого половика, никого и ничего не видя вокруг, шел маленький лохматый человек в развевающемся халате, весь в болтающихся тесемках и завязках. Негромко напевая: «…веселый грач был женихом, невестой — цапля с хохолком», доктор промчался, как дрезина, и бесшумно исчез в конце коридора, словно надел шапку-невидимку. Славик успел только заметить, что из носа у него растут седые волосы.
Нянечка ввела Славика в длинную, как вагон, палату. Как в вагоне, поперек комнаты стояли одинаковые кровати под номерами. И табуретки, и тумбочки, и железные спинки кроватей, и шпингалеты на окнах, и стены — все было густо вымазано белой блестящей краской. Четыре кровати были незастланы, с голыми панцирными сетками. На пятой, у окна, что-то лежало.
— Гляди, без фулиганства, — сказала нянечка. — Главный ходить. — И ушла.
Лежащее у окна существо перекатило голову по подушке, и Славик увидел смоляные египетские глаза.
— Не узнал? — Олька выпростала узкую, как бамбуковая палка, руку со вспухшим локтевым шарниром и взяла сверток.
— Нет, узнал… — сказал Славик. — Что вы тут делаете?
— Лежу. Чего же делать? Это правда — на перевозку шведики взять позабыли?
— Нет, почему… Ферму хорошо поставили.
— Нет, я знаю, — она вздохнула. — Не взяли шведики. Не нашли… А они у меня под ящиком спрятаны…
Она достала из свертка зеркальце и стала смотреться.
— Вон какая невеста! — Она слабо улыбнулась, и лицо ее по-старушечьи сморщилось. — Все кости наружу. Доктор говорит, оставайся, мол, у нас: «Поставим тебя в вестибюле за место вешалки. Кепки будут вешать…» Садись, чего стоишь? Как голуби?
