Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Шумейко взорвало. На его счастье, в магазине никого еще не было, и он с глазу на глаз довольно вдумчиво посоветовал Кузюмову:
— Слушайте, вы, крыса лесная, замолчите наконец. Боялся я таких, как вы… Я делаю свое дело как это положено, я поставлен на страже народного добра. Смотрели бы лучше, как хозяйничают ваши леспромхозы — речку повсеместно оголили и захламили, вот за чем смотрели бы! Немножко дальше своего носа… И кстати, об этом мы еще потолкуем всерьез.
Кузюмов взглянул на него огорошенно, челюсть у него дернулась, и он как бы даже нелепо придержал ее рукой в перчатке.
— Ну знаете, — сказал он неожиданно истончившимся, совсем несолидным голосом, — за это надо рожу бить.
— Давайте выйдем, тряхнем стариной? — все так же спокойно предложил Шумейко. — Очень удобно, без свидетелей. Или уж давайте покупайте свой спирт и не лезьте, куда вас не просят.
Кузюмов действительно пришел за спиртом, инспектор это чуял по всему его плотоядно подобранному виду. И он не удивился, а только вздрогнул, когда Саша подошел к нему, запыхавшись, и шепнул:
— Здесь Бескудников.
— Где?
— На озерах карася шурует. Холодно, в воду не полезешь, так он бомбочками, видно. Разведка доложила точно, мне верные ребята сказали.
Они торопливо вышли.
— Но до озер километров пять! У него транспорт какой–нибудь есть? — забеспокоился Шумейко, мучительно ощущая свою беспомощность.
Саша хохотнул и показал за магазин: там стоял крытый «газик».
— Вот его транспорт: за спиртом приехал, Сам Кузюмов в роли снабженца. А тот тем часом браконьерит.
— Ну, если так, зачем же нам стесняться? — Шумейко отвел в охотничьем ноже шило и, выбрав уязвимое место ската, проколол его. — Пусть он теперь догонит нас. А потом сочтемся, если возникнет необходимость. В крайнем случае заплачу из своего кармана.
Шумейко шел споро, задрав голову и как бы ничего не видя, кроме промытых поздним дождем и скованных смирительной рубашкой льда сопок; поразителен был их ритм, их чередование в глубину; манили провалы остуженных, снежно выбеленных кратеров. Оттуда сваливалась внезапная облачность, отжимала книзу, к озерам, темно–синюю, прессованную густоту, прошитую спичечно–обугленным лиственничным подростом. Тонко постреливал впереди лед, а иные озера и вовсе еще не замерзли.
Шел снег, нарастал вокруг разной льдистой рыхлости, а ближе к берегам набивался, как раскудлаченная пряжа на основу, и белопушистая ткань эта была неверной, зыбкой. Шумейко небрежно приминал ее ногами, втаптывал в кочкарник, выжимал черную воду, лез напролом через талину и щипучую лозу то ли смородины, то ли еще чего. Пока не увидел впереди надувной лодочки с Бескудниковым на ней, пока не ухнул гулко и заунывно взрыв, пока не загрохотало обреченностью и бедой эхо в горах, рождая, в свою очередь, обвалы.
— Беги ему наперерез, обходи! — крикнул Шумейко напарнику. — Чуть что — бросайся в ноги, хватай его., сбивай, но только не упусти!
Он был целеустремлен сейчас и даже страшен, и рот у него перекосило ненавистью. Перед ним был враг, и Шумейко понимал это. Враг. Погубитель природы. Оборотень. Хапуга.
Впервые за несколько месяцев работы Шумейко расстегнул кобуру, обычно он ходил вообще без оружия. Но пистолета все же не вытащил. Просто так расстегнул, мало ли чего…
Ломко потрескивали впереди кусты, скрипела и осыпалась наледь, облицевавшая гибкую лозу. Невидимо чавкала где–то там в колдобинах вода, всплескивалась и опадала — Бескудников елозил на коленях, собирал выброшенную ранее из лодки рыбу. Шелестели схваченной морозцем чешуей крупные, бронзовые, с агатовыми пуговичками глаз караси — прорва, прорва приходящих в себя после оглушительного взрыва карасей!
Увлекся Бескудников, ничего не замечал вокруг. Да и что замечать? Десятки озер вдоль реки, даже сотни, и не всегда близко они от нее, — кто знает, где искать сейчас Бескудникова? Нет его. Растворился. Исчез яко дым. А он под Белыми Кустами — попробуй найди в этой сыпучей замети, в снегу, в чутко позванивающем, сипло бормочущем о чем–то ивняке.
Посмотрел на него Шумейко и застегнул кобуру. Рядовой случай. Не стоит грозить оружием. Бескудникову и так уже никуда не уйти. Где–то в ивняке, не таясь, крушил подмерзший наст Саша Семернин. Спешил и торопился.
Четверо на голом острове
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Послушайте–ка, шеф, точно ли остров безводен? — спросил Станислав; он стоял лицом к морю, лицом к непостижимому обилию воды, вздымающейся плотной, как студень, зыбью — неповоротливо и недобро. — Что там на сей счет сообщает в своем обзоре Корсунская?
— Она пишет, что воды здесь нет, — сказал шеф. — И боюсь, что она права. Впрочем, мы не в Сахаре, проживем и без воды. День, два… неделю…
— Вот уж истинно мы не в Сахаре, — согласился Станислав, покачиваясь на тонких, длинных, гибких ногах; угадывалось, что он великолепный ходок.
Их было четыре человека. На этом берегу они будто в капкан угодили: полсотни метров влево — и обзор ограничивала обрывающаяся в море скала, сотня метров вправо и точно такой же непропуск пресекал всякую попытку пройти немного дальше. Оставалось только карабкаться в гору по осыпям и скалам, грозно нависающим над их биваком.
Что ж, они карабкались… Они проникали в глубь острова за эти дни не раз, изучая инъекции андезито–базальтов в давно потухшем теле здешнего вулкана, пытаясь найти какие–либо признаки его современной деятельности, какие–нибудь минерализованные ручейки по его периферии.
Поиски не увенчались успехом, да шеф и не ожидал открытий или важных находок. Просто в плане работ по изучений гидротермальных источников Курильской гряды данный остров значился очередным.
Островок оказался — хуже не придумаешь: достаточно северный, достаточно каменистый, затерявшийся в стороне от основной цепочки, вдобавок еще и безводный…
— А что пишет Сноу?
— Он пишет то же, что полвека спустя подтвердила Корсунская.
— А она была здесь?
— Скорее всего — нет. Боюсь, что после Сноу, если предположить, что ему приспичило сюда высаживаться, на острове вряд ли бывало много народу.
Шеф скучающим шагом пошел прочь от палаток, под громоздящуюся в некотором удалении скалу. Он хотел побыть в одиночестве.
Он хотел постичь эту отдаленную землю, этот клочок тестообразно окаменевшей материи, лишь слегка задернованной, — постичь ее философски, в связи с общим порядком вещей. Черт побери, хотя бы в связи с расположением светил в этой части земного шара и, если угодно, соотнеся ее с теми событиями и людьми, которые прямо или косвенно способствовали тому, что он, шеф, известный геолог, автор трудов, теорий и гипотез, на тридцать шестом году жизни оказался именно здесь, а не в другом месте.
Он любил размышлять наедине отвлеченно и — если по строгому счету — не всегда серьезно.
Крики чаек, гортанные и неприятные вблизи, мешали шефу сосредоточиться на очистительном раздумье.
Он взглянул вверх — туда, где стыло сочились, оползали хлопья тумана. Из гнезда в расщелине высовывалась голова встревоженного топорка с массивным горбатым клювом. Каменный зуб–останец, венчающий скалу, мог рассыпаться и рухнуть на палатку, и топорковый красный клюв, как глазок светофора, тускло вспыхивал раз от разу, неутомимо предупреждая: берег закрыт… берег не принимает…
Шеф развел руками, как бы извиняясь: что поделаешь, пришлось расположиться здесь биваком, уважаемый. Более подходящего места не нашли. Карта говорит: только тут
возможна высадка в тихую погоду, только эти полтораста метров берега относительно приспособлены для жилья.
Спрыгнув со шлюпки неделю назад, его собрат по несчастью Станислав вкрадчиво прошелся по запененным глыбам и сразу же облюбовал ровную площадку для палаток. Обаятельно улыбнувшись, сказал:
— А тут даже неплохо. Во всяком случае, два дня травить не буду.
Если не считать первых дней жизни на экспедиционной шхуне, когда бесчинствовал шторм и все, исключая разве команду, имели бледный вид, Станислав переносил море лучше других, вскоре привык к непостоянству прогнозов, к неудобствам быта, превратился в бывалого морехода.
На шхуне он судил о земле с милой необязательностью человека, который ничем с ней не связан и никаким образом от нее не зависит, а на суше точно так же рассуждал о водных хлябях. На суше он даже слегка удивлялся, что за блажная необходимость увлекает человека в стихию столь откровенно коварную и сыроватую, как море.
«Все–таки уныло, когда такая растительность, — рассеянно подумал шеф. — Когда одна тощая трава. На худой конец даже плота не сообразишь из стволов каких–нибудь кокосовых или финиковых пальм».
