Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 1)
И вдруг Казгирей обратился к Тине и Лю:
— Вы, дети, хотите понимать священную черноту Корана, приблизить свои сердца к аллаху?
Тина, для которой этот день был самым ярким и счастливым днем ее жизни, со страхом смотрела на красивого человека с оружием, задавшего ей такой сложный вопрос. Лю тоже смотрел на Казгирея широко раскрытыми глазами, и в его «большой голове» (о чем не раз упоминал дед Баляцо) опять мелькнула мыслишка: «Почему у них, у взрослых, все как-то странно, все как-то наоборот? Зачем учить Коран, от которого были бы рады избавиться все ученики муллы Батоко?»
Но как ни убедительно было заявление Казгирея, что за Кораном придут в школу дети, Астемир, не теряя почтительности к высокому гостю, отвечал:
— Может, ты и прав, Казгирей, но мы стараемся показать людям другую правду. Об этой правде не написано в старых китапах. Извини меня, Казгирей, я вижу другую дорогу, она светлее, ищу другие книги. Их у нас пока еще нет, у нас нет даже тетрадей, не хватает карандашей, но мы знаем, что все это будет. Фонарь зажжен, теперь нужно только подливать керосин.
— Вот как ты думаешь! — изумленно проговорил Казгирей, не сводя при этом глаз с Тины. Он был поражен не столько присутствием в школе девочки, сколько ее одеждой: необыкновенно просторная холщовая рубаха лежала на худеньких плечах складками, как балахон. Но и не это было примечательно. Мало ли детей носят рубашку с чужого плеча? Рубашка девочки была украшена искусной тонкой вышивкой, в которой Казгирей увидел русские буквы. — Валлаги! Я вижу на рубахе буквы!
— Ты не ошибся, Казгирей, это русские буквы, — с улыбкой и гордостью отвечал Астемир.
Да, Тина была наряжена в рубашку Эльдара, вышитую руками Сарымы. У девочки не было другой рубашки, в которой она могла бы пойти в школу.
Тина смущенно жалась под взглядом нарядного джигита. Замолчал Астемир. Баляцо и Еруль расправляли усы, готовясь в случае надобности поддержать достоинство своей соученицы.
Пришлось Астемиру кончать урок рассказом о происхождении вышитой рубашки. Вспомнились первые уроки за столом Астемира, маленькие буквы и большие дела.
На глазах Тины заблестели слезы, а Сарыма, сидевшая на задней скамейке, зарумянилась, как на койплиже.
Что-то глубоко затронуло и Казгирея. Он оглядел необыкновенный класс со стариками и детьми, с командиром-чекистом, смущенным рассказом о его необыкновенной рубашке, с подоспевшим к концу урока народным милиционером Казгиреем, со сверкающим колокольчиком на столе и промолвил:
— Нет бога, кроме бога… благословение его повсюду, а наш долг, правоверные, — не сбиваться с пути, по которому направил нас аллах руками наших отцов. Вот наша правда. Чудная рубашка у тебя, девочка! Но она стала бы еще лучше, если бы ты спорола русские буквы и вышила арабские, начертанные рукою самого пророка.
Астемир промолчал: как возражать столь высокому гостю, да еще в своем доме! Астемир помнил благожелательность Казгирея на трудном суде, помнил его приезд на свадьбу, лампу в больнице.
Одобрительное отношение Матханова к затее со школой оказалось неожиданностью не только для Астемира. Но не такие это были люди, Муса и Давлет, чтобы растеряться.
Матханов еще не вышел из школы, а Давлет уже шушукался с Мусою, договариваясь, как вести себя дальше. Задумано было начать сбор пожертвований на постройку самой большой в Кабарде мечети — с медресе и настоящей каменной башней для произнесения речей.
Процветание шариата, несомненно, заслуживало достойного памятника, а что еще важнее — это дело отвлечет внимание Эльдара от возрастающих успехов Давлета и Мусы в хитроумных комбинациях с землей. Не подозревали они, что их делишки уже известны, за ними следят, но сознательно не торопятся с разоблачением. Надо было все выяснить до конца. Всему свое время.
Муса и Давлет решили не откладывать приятное сообщение в долгий ящик и сейчас же доложить верховному кадию о своей благочестивой готовности крупным вкладом начать сбор средств на постройку мечети.
Верховный кадий внимательно выслушал сообщение Давлета и Мусы, ждавших — его на дороге, поблагодарил и пообещал учредителям будущей мечети непременно приехать в день, когда будет закладываться первый камень.
Много людей заснуло в тот вечер со счастливой улыбкой на лице. Так заснул и Лю. Наверно, так заснула и Тина, хотя Чача и ворчала весь вечер. Рубашку Тина положила под голову, с твердым намерением не отдавать ее даже верховному кадию.
Но едва ли не самым счастливым человеком был в тот вечер Астемир — и по заслугам.
Есть ли для человека большее удовлетворение, чем видеть осуществление своей заветной мечты. Астемир долго не мог уснуть и, улыбаясь, спрашивал у Думасары полушутливо:
— А скажи, Думасара, правильно ли я звонил в колокол и рассадил учеников? Верно ли судит Казгирей, что и в школе нужно преподавать Коран? Не лучше ли приналечь на арифметику?
— Я думаю, что это будет хорошо — в школе учить детей Корану, — отвечала Думасара. — не нужно будет им ходить к Батоко. Я сказала об этом нашей старой нане, и нана согласилась со мною. Она рада, что ты будешь учить людей Корану. Полезно и арифметике — на базаре не обсчитают. А колокол звонил правильно.
Так отвечала Думасара на шутливые вопросы мужа, не подозревая нешуточного значения слов «колокол звонил правильно». Она чувствовала себя немножко виноватой, все вспоминала, как не верила словам Астемира о том, что школа будет — хотя бы в два или три окна, а будет непременно.
Как бы то ни было, этот день в ауле стал одним из значительных дней его летописи.
ДВЕ СМЕРТИ
Весна и лето, сменившие жестокую зиму, шли в благодатных трудах.
Казалось, природа всеми своими свежими и светлыми силами стремится вознаградить земледельцев за лишения минувшего года.
Не отставала от других и семья Астемира, хотя голод уже не угрожал ей: к концу прошлой зимы, первой зимы новой школы, учитель Астемир стал получать жалованье. Школа в Шхальмивоко влилась во все растущую семью первых народных кабардинских школ. Спор о том, вводить ли в школы Коран и на каком языке учить детей, решался в пользу Астемира. Всюду в новых школах учителя-кабардинцы начинали преподавать на родном языке. Инал и слушать не хотел Матханова, когда тот пробовал опять заговорить о введении Корана в школы.
Решительность Инала убеждала Астемира — он идет верным путем.
— Квочка кудахчет по-куриному, иначе цыплята не поймут ее, — говорил он, желая этим сказать, что кабардинские дети должны постигать науку на родном языке.
Астемиру часто приходилось оставлять полевые работы. То и дело его вызывали в отдел народного образования, или на учительские курсы к Степану Ильичу, или даже на заседание ученых людей, которые готовят кабардинский алфавит и грамматику. Астемир иногда шел в Нальчик прямо с поля, не отмыв рук. Кукурузу бороновали Думасара и Тембот, который на эти дни оставлял кузницу, а на прополку выходил Лю.
День ото дня крепче привязывалась к этой семье Тина, как когда-то Сарыма. Не оглядываясь на окрики Чачи, девочка бежала в поле помогать Думасаре, Лю и Темботу.
Пришло время жатвы. В руках Думасары блестел серп. Тембот складывал крестцы, Тина и Лю возили на клячах деда Баляцо пшеницу на ток. Вечером Думасара штопала грубошерстные чулки или чинила вышитую рубаху Тины. Для Тины и Лю наступал самый приятный час — они раскрывали книжки с картинками и тетради. Весело было думать, что скоро опять идти в школу. Готовился к этому и Баляцо.
О минувших невзгодах напоминало одно: такое же несчастье, какое постигло людей на берегах Баксана, Чегема и Терека, случилось на берегах самой большой реки России, на которой стоит Казань. Беженцы из пораженного голодом края появились и в Кабарде. Баляцо впустил к себе большую семью с больными горячкой матерью и детьми. В доме стало так тесно, что деду негде было поставить сушить чувяки, и он, по старой памяти, коротал вечера у стола Астемира, соревнуясь с Лю и Тиной в искусстве выписывания букв. Иногда делалось это под наблюдением Астемира.
И вот вдруг Баляцо перестал приходить.
Астемир пошел к нему.
Баляцо лежал под овчинным тулупом, весь в жару, и бредил.
Дом был полон людей, не поймешь, кто тут свои, а кто чужие. По углам размещались беженцы с их скарбом, плакали грудные дети.
— Баляцо! Свояк! — позвал Астемир. Больной прислушался, узнал голос Астемира.
— Благословенна эта минута, — забормотал больной. — Никто мне сейчас так не нужен, как ты, Астемир. Ты пришел ко мне, как приходят на тот свет… свет…
— Что ты говоришь, Баляцо? Но, может, тебе нужно что-нибудь? Я позову Думасару, она умеет ходить за больными, или Чачу, а лучше доктора.
— Далеко… поздно… ночь, — забормотал старик. — А к утру я все равно помру. Только ты мне нужен, Астемир…
