Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)
Но время шло, Годжа-киши привыкал и к новым словам, и к новым порядкам, тем паче что год от года колхозники жили все лучше и лучше. Когда же он услышал о гибели Сейфуллы Заманова, сказал сам себе: "Да, хорошо, что в свое время этим кулакам спуску не дали, прижали как следует. Мой сын и его единомышленники оказались дальновидными, умнее меня. Если бы они тогда не раздавили кулаков, кулаки бы сейчас не оставили сына в живых…"
Волы дружно тянули полозья с жерновом, люди с обеих сторон поддерживали его. Дорога шла лесом.
Отец и сын шагали молча, но каждый в душе продолжал разговор, имевший место два дня назад.
"Эх, отец, неудобный у тебя характер, — думал Годжа-оглу, косясь на угрюмое, сосредоточенное лицо старика. — Трудный, колючий характер, и он, можно сказать, работает у тебя без выходных дней: время, годы нисколько не изменили, не смягчили его. Наверное, он, этот характер, в какой-то степени способствовал тому, что меня, еще совсем мальчишку, потянуло из дому в чужие края, в далекий Баку… Когда-то далекий, а сейчас — близкий, родной город…"
Голос отца прервал его размышления.
— Эй, ребята, — сказал старик, — сейчас смотрите в оба, не то волы могут сорваться в пропасть! — Он вытянул руку, показал: — Вон за тем поворотом крутой обрыв, пропасть — дна не видно. Упаси аллах, камень выскользнет из-под копыта животного, полетит вол в пропасть и другого вола потащит за собой. Помню, я был совсем маленький, мой дед делал жернова в старой каменоломне, так в эту самую пропасть сорвались четыре вола, получше ваших.
Колхозники учтиво слушали старика. Один из них, молодой парень по имени Ашир, сказал:
— Сейчас, Годжа-киши, дорога много шире, чем в те времена, не подведет.
— Шире-то шире, а все-таки будьте бдительны! Как говорится, осторожность украшает джигита. А беспечный и на ровном месте может ногу сломать. Здесь же горы — не шутка!
Ашир, пройдя вперед, ухватился за конец веревки на ярме идущего с краю вола, пошел рядом, чуть ли в метре от пропасти, страхуя. Остальные руками притормаживали полозья с грузом, так как начался довольно крутой спуск. Внизу, у бурливой речки, старик распорядился:
— Стойте, пусть волы наберутся сил, отдохнут перед подъемом, его надо преодолеть с ходу. — Он подошел к Гуламали, кивнул на жернов — дело, своих рук, сказал горделиво: — Ты посмотри на этот камень, Гуламали, посмотри на него, пожалуйста! Красавец! В этот раз жернов получился круглый, как луна в полнолуние. Так бывает не всегда. И знаешь почему? Это — самая сердцевина скалы. Такой жернов проработает, самое малое, пятьдесят лет, а у хорошего мельника — все сто, а может, и того больше…
Годжа-оглу тронул коня и с места поскакал галопом наверх, в сторону деревни. Посмотрев ему вслед, Годжа-киши усмехнулся хитровато, заметил:
— У нашего председателя много дел — уехал, теперь мы можем поговорить откровенно. И вот что я вам скажу, дорогие мои: плохо вы смотрите за этими волами, очень плохо!
— Да: ведь у этих волов дел много, дедушка, — отозвался Ашир. — Оттого у них и вид: такой унылый.
— Дела делами, а уход это главное. Без хороших, крепких волов у вас в колхозе дело не пойдет. Не будет их — что станете делать? Или, как Кеса, запретесь по домам и будете строчить доносы? Я слышал, ребята, этот пес прикидывается Смертельно больным, а сам клевещет на честных людей, пишет всякие лживые бумажки. Что скажете?
— Да нет, дедушка, — отозвался Ашир, — на этот раз Кеса, кажется, действительно при смерти.
— Но тогда почему этот доносчик, этот шайтан так долго умирает? Боюсь, он и на этот мой жернов, напишет донос. Увидите, приедет комиссия и начнет осматривать, проверять мой бедный жернов: здесь у него не так, скажут, тут не эдак… Все будут говорить по часу — и те, кто разбирается, и те, кто ничего не смыслит в камнях, а мой жернов будет слушать и изумляться: ах, что натворил донос Кесы?!
Вмешался Гуламали:
— Ты всю жизнь провел в пещере среди камней, Годжа-киши. Видно, даже сердце твое превратилось в камень. Кеса очень плох. Будь он не одинок, имей он мать или сестру — они бы уже оплакивали его, беднягу!..
— Да, с камнями я дружу, — усмехнулся старик, — но сердце мое не зачерствело, братишка Гуламали, ошибаешься! Я привык называть все в жизни своими именами, а вот этому доносчику Кесе никак настоящего имени не подберу. Кто натравливает людей друг на друга, кто наговаривает на ближних, кто доносит?… Как назвать такого человека? Только шайтаном! Вспомните, три года назад у нас арестовали несколько человек. Все знали, что они честные люди, ни в чем не замешаны, словом, невинные. Уверяю вас, в их аресте виноват прежде всего этот шайтан Кеса. Шайтан может продать всех, даже родного брата. Поэтому пусть лучше шайтан умрет поскорей! Помню, он однажды пришел в наш дом, начал просить председателя дать ему какую-нибудь должность. Я тогда сказал сыну: гоните вон из деревни этого проходимца, чтобы духу его здесь не было, он вредный, опасный человек. Доносчик — это доносчик! Шайтан есть шайтан!
— Дни Кесы сочтены, — вставил Ашир. — Нельзя хулить умирающего человека. Все-таки жалко его…
— А мне — нет! — горячо продолжал Годжа-киши. — Шайтан-доносчик и при последнем издыхании достоин проклятий!
Люди и волы передохнули, можно было двигаться в путь. Окрестность огласилась громкими, разноголосыми понуканиями: "Тархан!.. Марджан!.. Ну, еще!.. Ну, дружней!.. Ну!.."
Подъем был взят, затем дорога опять пошла под уклон.
Годжа-киши продолжал нахваливать свой жернов:
— Нет, ребята, что бы вы ни говорили, а камень получился на славу, особый! Поспорит с любым мотором, даже с десятью моторами. В руках настоящего мельника мой жернов проработает сто лет. А попадет в плохие руки — ему быстро придет конец. Вот, Гуламали, посмотри на спину этого вола, справа: следы палочных ударов. А ведь вам в колхозе не говорят, чтобы вы били животных. От побоев вол не становится резвее. Говорят: не понукай лошадку кнутом, понукай овсом.
— В этом я согласен с тобой, Годжа-киши, — кивнул Гуламали. — Но ведь этот вол ужасно ленив.
— Вол — наш кормилец, наш хлеб. И он, как и человек, хорошо чувствует, понимает отношение к себе. Этот вол знает, что его не ценят. Человек — точно так же. Когда его ценят — он горы сдвигает, а когда не ценят — ему не хочется ничего делать, у него опускаются руки. До революции люди были разобщены, каждый думал только о себе. Каждый знал: если он не будет работать — умрет с голоду. Человека заставлял работать страх перед голодом, а сейчас для трудового человека, для колхозника имеет большое значение, как к нему относятся, как его ценят.
— Верно говоришь, Годжа-киши, — согласился Гулам-али. — Лучше нашего колхоза нет. Не так давно я ездил в Ардыджлы. Так вот, клянусь священной книгой Кораном, посланной нам всевышним, я чуть не сошел там с ума. Я пробыл в Ардыджлы всего один день, но этот день показался мне таким томительным, как год тюремного заключения. Народ там недружный, люди ссорятся, воюют друг с другом, сталкиваются лбами, как драчливые козлы. И трудиться никто не хочет. Солнце уже стоит в зените, а люди еще из домов не вышли, бока пролеживают. Бедняга бригадир лезет на крышу своего дома, заливается петухом, зовет людей на работу, взывает к совести, затем начинает цветасто браниться, вспоминает их отцов, дедов и матерей, песочит их — и все напрасно, никто не выходит из домов. Именно поэтому, я это видел собственными глазами, амбары в Ардыджлы пусты, как карманы заядлого картежника, а лица ардыджлинцев кислые, как зеленая алыча. Я не вытерпел, сказал старикам: смотрите, если вы не пересилите лень, то кончите в конце концов как нищие. Очевидно, ардыджлинцы решили, что после создания колхоза каждый может стать агой. За пост председателя колхоза у них идет драка не на жизнь, а на смерть. Никто не желает внести свою трудовую лепту в общий колхозный улей. Смотришь: люди похватали пустые мешки и толпятся у амбара, в котором резвятся мыши; глотки дерут: "Мне зерна!.. Мне зерна!.." "Послушайте, дорогие, — сказал я им, — откуда может быть зерно, если вы не сеяли, не жали, не трудились в поте лица своего?! Или, может, вы думаете, что зерно вам принесут в клювах голуби, как в сказке? Колхоз только тогда колхоз, если ты трудишься. А если ты не сеешь, не трудишься, то колхозный амбар будет пуст, а в твоем мешке будет гулять только ветер!" У нас же в колхозе все иначе, да поможет аллах нашему председателю!
Годжа-киши, вынув изо рта свой чубук, глубокомысленно покачал головой:
— Ардыджлинцы никогда не отличались особым трудолюбием, это всем известно. Однако голод способен наказать любого лентяя. Голод проучит лежебоку, даст ему хороший урок, а лежебока, когда его от голода начнет тошнить, преподаст тем самым урок еще двум другим лежебокам.
— Да, их колхоз с нашим не сравнить, — сказал опять Гуламали. — Наш колхоз — рай. А все благодаря нашему председателю! Лучше его не сыскать.
