Иван Слободчиков - Большие Поляны
— Да десяток-то наберется, а то и поболе, — ответил Путенихин. — Как вот договоримся о работе и о прочем... А работать мы можем, не смотри, что седеть начали, силешка еще есть.
— Верю, что можете, и умеете... А молодежь как? — поинтересовался Уфимцев. — Молодежь пойдет в колхоз или в лесничестве останется?
— Молодежь — как хотит, — ответил Кобельков. — А мы — домой, на отцовские поселения.
— Ну что ж, — сказал Уфимцев, — тогда давайте знакомиться, раз решили породниться.
Он пожал руку Путенихину, потом бородачу Кобелькову, назвавшему себя Семеном Николаевичем, наконец, младшему из мужиков — Зотову Петру.
— А теперь прошу всех на бригадный двор для окончательного разговора.
Когда мужики завернули своих лошадей, Уфимцев, уже сидя в ходке, крикнул бородачу Кобелькову:
— Семен Николаевич, а помнишь, как ты меня честил? Как стращал, мол, не подходи к моему дому, а то ненароком задавит?
Кобельков помотал в смущении головой, словно бы удивлялся тому, какой он был тогда дурак, и сказал Уфимцеву:
— Ладно, Егор Арсентьевич, ладно тебе. Кто старое помянет... Давай по-новому будем жить. А за старое — прости, пожалуйста, сними грех с души.
И он, сняв шапку, низко поклонился изумленному председателю колхоза.
6
Домой он вернулся на второй день к вечеру. И здесь его ждала еще одна приятная новость: приезд на постоянную работу в колхоз зоотехника Первушина. Олега Первушина Уфимцев знал по работе в управлении. Женат был Первушин на большеполянской Верочке Колывановой, и она давно звала мужа переехать в Большие Поляны, где у нее жили отец с матерью. Уфимцев помогал в этом Вере, как мог, ему хотелось заполучить Первушина, да тот и сам не особенно возражал, до не давал согласия Пастухов, не отпускал из аппарата управления.
На следующее утро Первушин зашел в кабинет Уфимцева и, приложив ладонь к шляпе, шутливо представился:
— Товарищ председатель колхоза, зоотехник Первушин прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.
Уфимцев вышел из-за стола, крикнул, смеясь:
— Вольно, большеполянский зять!
Они радостно потискали, похлопали друг друга и, пройдя в обнимку по кабинету, уселись за стол.
— Как тебе удалось вырваться? — спросил Уфимцев, когда радость от встречи немного улеглась.
— Акимов помог. Пришлось сходить к нему. Он позвонил Пастухову и предложил оформить перевод.
— Ну, а тот что?
— И-и, было шуму! Кричал: носитесь вы с этим Уфимцевым, как поп с кадилом. Может, и меня к нему в гувернантки определите?.. Все управление два дня в кулаки прыскало.
— Это хорошо, что ты приехал. Вот как нам нужен зоотехник! Фермы закреплены за Векшиным, моим заместителем, а он... — и Уфимцев безнадежно махнул рукой.
— Не тянет? — полюбопытствовал Первушин.
— Что не тянет, это полбеды. Не тем занимается, чем надо... Поживешь, увидишь... А у меня большие надежды связаны с животноводством. Ты посмотри, в каких условиях находится наш колхоз, — Уфимцев остановился у окна, присел на подоконник, — всюду леса, в них прекрасные выпасы, сенокосы, естественные водопои, — одним словом, такое раздолье, будто оно нарочно создано для развития животноводства.
Он помолчал немного, потом смущенно посмеялся:
— Только не удивляйся моему высокому «штилю», когда я говорю о будущем колхоза... Ты должен знать, о чем я думаю. Вместе придется работать.
— Я и не удивляюсь... Мне и самому хочется взяться за настоящее дело, осточертело писать в конторе бумажки.
— Ну, спасибо тогда. — Уфимцев пересел на стул. — Признаюсь, я уже ставил вопрос перед управлением о переводе колхоза с зернового направления на мясо-молочное, но получил отказ: давай зерно! Я понимаю, зерно — основа сельского хозяйства, зерна нет — и хозяйства нет, мы и дальше будем хлеб сеять и добиваться хороших урожаев на наших полосках, разбросанных по лесам, но надо, чтобы посевы наши в основном служили животноводству, его высокой продуктивности... Обидно, конечно, что не понимают в нашем управлении, и прежде всего Пастухов, что это надо, обязательно надо, если мы хотим всерьез, не на словах, а на деле, заниматься специализацией хозяйств. Мы кое-что уже начали делать, — продолжал Уфимцев. — Прежде всего с кормами: создали полуторагодовой запас сена, заложили в достатке силоса. К сожалению, зернофуража мало. Как ни бился, как ни боролся, пришлось сдать... Клевера поднялись не плохо, под покров сеяли, луга начали улучшать!.. Произвели выбраковку коров, пусть и попало мне за это, ну да это не так важно, главное — дело сделали...
— Племенной скот следует приобретать: хряков, бычков, телочек, — вставил Первушин.
— Очень даже следует. Деньги у нас на это найдутся, правда, немного на первых порах, но... начинать закупать скот надо... И еще такая мечта: с будущего года начинаем строить коровник на четыреста голов — современный, с механизмами, город обещал помочь. Организуем свой кирпичный заводик — глина рядом, а бревна на доски зимой заготовим, пошлем бригадку в лес...
— А как с помещением для свиней?
— Свиноферма у нас в Шалашах, помещение прекрасное, сам увидишь, сейчас там кормокухню достраивают... И люди на ферме подобрались хорошие, думаю, дело пойдет, свинина будет. — Он не стал рассказывать о позавчерашней встрече с бывшими шалашовцами. — Вот движок там надо поскорее поставить, не забыть оказать механику, чтобы завез дизелек, пусть им электричество светит, а то сидят с керосиновыми лампами... И лесопильную раму следует восстановить, коль пришла пора строиться, начинать менять облик колхоза... Ну, как тебе мои планы? По душе или нет?
— По душе, Георгий Арсентьевич. А работать я люблю.
— Значит, по рукам?
— По рукам!
Оли встали, пожали друг другу руки — уже без улыбок, без смешков, а серьезно, как серьезно было все, о чем они говорили.
Вызванному в кабинет Векшину Уфимцев сказал:
— Вот познакомься, Первушин Олег Степанович, прислан на должность зоотехника. Передай ему все дела по животноводству, а сам займись чисто хозяйственными функциями: снабжение, транспорт, строительство. Ясно?
И глядя на подобострастную улыбку, с какой Векшин здоровался с Первушиным, Уфимцев подумал, что на какое-то время он теперь избавится от частого общения с Векшиным. По крайней мере, до отчетного собрания.
7
Разговор со Стенниковой не прошел бесследно для Векшина. Хотя он и хлопнул дверью перед носом секретаря партийной организации, показав свою непримиримость в борьбе с Уфимцевым, он внутренне чувствовал — борьба эта уже бесцельна: Уфимцев одолел его, взял верх. Векшин растерял почти всех единомышленников, да и нет у него теперь для дальнейшей борьбы таких козырей в руках против Уфимцева, какие были прежде, а старые оказались битыми. Теперь одна надежда на письмо в ЦК.
После бюро парткома, закончившегося не в его пользу, он находился в постоянной тревоге, жил, как зафлаженный волк, когда круг охотников все сужается и сужается, и тот всем существом своим ощущает неотвратимость конца, неизбежность расплаты.
В минуты отчаяния к Векшину приходила спасительная мысль, утешительно мелькала в мозгу, как огонек перед заблудившимся путником в зимнюю вьюгу: смириться, признать себя побежденным, встать на сторону Уфимцева, работать над осуществлением его планов, но он отбрасывал от себя эту мысль, как одеяло, душившее в жаркую летнюю ночь, — слишком далеко зашла игра, затянула, засосала в болото ненависти ко всему, что было связано с Уфимцевым. Он знал, что не смирится, не склонит головы. У него пропал интерес к работе — так уже было однажды, — пропал интерес ко всему, чем жил раньше, осталась одна злоба, желание отомстить за унижение.
Навещало его иногда и ощущение реальности: он сознавал, что самое лучшее — уехать, бросить все и уехать из колхоза куда глаза глядят, — свет велик, нашел бы себе в нем место. И был уверен, что Уфимцев не будет задерживать, наоборот, обрадуется — только уезжай! Но он не мог так просто уехать — это было бы равносильно признанию поражения, а поражения он не мог допустить: оно не давало бы спокойно жить.
После вызова к Уфимцеву и знакомства с прибывшим в колхоз зоотехником Первушиным Векшин понял, что по воле председателя он падает все ниже и ниже; по существу, Уфимцев отстранил его от должности заместителя, превратив в обычного завхоза. У него еще хватило сил, чтобы не выдать себя, улыбаться зоотехнику, даже сказать ему нечаянно сорвавшуюся фразу о молодом поколении, идущем на смену старой гвардии.
Он тут же ушел домой, был страшно раздосадован всем происшедшим.
Подойдя к дому, на миг остановился; захотелось оправдаться перед собой, вернуться в кабинет председателя и сказать то, что должен был сказать, выпалить прямо в лицо Уфимцеву и этому красуле зоотехнику, что он думает о них, сбить с обоих спесь какой-нибудь резкой фразой. Но, постояв, подумав, понял, что не вернется и ничего не окажет.
