Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь
— Счастлива. — Она пожала плечами и отвернулась к окну, чтобы не расплакаться. — Счастлива, — хотела добавить: только никто не завидует, но сдержалась.
Неожиданно вошел Стасис и попятился было назад, но остановился, не выпуская дверную ручку, подождал и, убедившись, что ему ничто не угрожает, спросил:
— Значит, пришел?
— Привезли. — Альгис долго барабанил пальцами по столу, потом решительно встал и сказал: — Пусть она на минуточку выйдет.
— Выйди, — попросил ее и Стасис.
Она все еще не решалась.
— Так надо, — повторил муж. — Разве не понимаешь?
Она не знала, о чем они говорили. Теперь ей ясно, что это был за разговор, да и в тот день было ясно: проглотив обиду, она вернулась к двери и услышала:
— …Так вот, Стасис, благодари Бируте и держись за нее, как вошь за ворот. Помни: только ради нее, и не ради кого другого, ты будешь месить грязь в этой юдоли слез. Ты хорошо меня понял?
— Понял, — эхом отозвался Стасис.
— Так вот: она женщина, мы и так принесли ей слишком много бед. Слишком много, ты понимаешь?
— Понимаю.
— Вот так, — сказал Альгис. — И если когда-нибудь по твоей вине она почувствует себя несчастной, я клянусь тебе: ты будешь стократ несчастнее. — Он хлопнул дверью и столкнулся с ней. — Проводи, — скорее приказал, чем попросил.
Они быстро пошли через молодняк, поднявшийся между хуторами, миновали старый лес, луг, а Пожайтис молчал. У самого дома Альгирдас вдруг обернулся, поцеловал ей обе руки и попрощался:
— Он мне все сказал, прости, я был не прав, осуждая тебя. Прости, что ты столько настрадалась из-за нас. — Глаза его заблестели, он наклонился, взял брошенную на землю возле калитки торбу и, не оборачиваясь, пошел в дом.
Она долго не могла опомниться, долго ходила по лесу, бродила по лугам, гадала, вспоминала прошлое, потом вернулась домой.
— Что он говорил тебе? — Встревоженный Стасис ждал ее на дворе.
— Ничего, а тебе?
— Сама знаешь.
— Ничего я не знаю. Ты в чем-то провинился перед ним?
— Ну, как ты не понимаешь?.. Он все еще любит тебя, поэтому и пришел.
Она ничего не сказала, работала весь вечер, работала всю ночь, а утром Стасис обнял ее за плечи и приласкался:
— Иди отдохни. Он парень с головой… И, видно, доброй души, но что тут изменишь?
— Изменить можно, да стоит ли? — задумчиво ответила она, а потом, забившись в какой-то угол, дала волю слезам.
Не успела Бируте как следует забыть про это событие, как однажды Стасис, вернувшийся из городка, еще издали крикнул ей:
— Беда!..
— Альгис?.. — невольно сорвалось у нее.
— Нет, на сей раз меня в армию забирают.
— Ты пугаешь или так просто? — не поверила она.
— Зачем мне пугать? Приказ такой вышел.
— Надолго?
— Может, на год, может, на два.
— И как ты будешь служить с юнцами, ведь ты почти в два раза старше?
— И я не знаю… Но разве там на возраст смотрят?
— Не переживай, эти годы пролетят быстро. Я тебе теплые носки свяжу, продукты посылать буду… Для обоих занятие найдется.
— Я с ума схожу, когда думаю, что ты будешь делать одна?!
— А что я делала, пока мы не были женаты?
— Ты не любишь меня, — стал попрекать он. — Ты ненавидишь меня, но скажи, за что?
— Ведь мы условились никогда не говорить об этом. Я твоя жена, и никто другой мне не нужен.
— А Альгис?
— Побойся бога, Стасис! Он хороший человек. Если я люблю тебя, то это еще не значит, что я должна ненавидеть его. И что бы ни случилось, Альгирдас был и останется для меня первой любовью. Кроме того, он из-за нас с тобой такой крест вынес!
Тогда она сказала эти слова просто так, от жалости, но они настолько подействовали на Стасиса, что он сразу успокоился, извинился и дал слово больше не напоминать ей про Альгиса.
Теперь она знает, почему он молчал, а тогда думала, что вот, поговорила с мужем и расставила все по своим местам. Но, оказывается, с этого только и начался ад. Господи, какие идиоты эти мужчины! Один любит, поэтому стрижет косы и стращает смертью, чтобы я не связалась с другим, которого он ненавидит, и охотится за ним по кустам. Второй подбрасывает винтовку, чтобы я не вышла за того, который в сто раз лучше его. Третий, чтобы заниматься наукой, боится нарушить слово, которое он никому не давал. Четвертый жертвует собой, но при этом и меня жертвует предателю и думает, что сделал доброе дело… Боже, боже, а с кем быть мне? С бандитом, с мучеником, с предателем или с приспособленцем?.. Вот счастье, пропади оно пропадом!..
Военком дал Стасису отсрочку на две недели на устройство личных дел. Ими он и занимался: ездил к Моцкусу, угощал его у себя дома, просил выручить, поил всяких подлецов, которые не могли помочь, но ничего не добился. А потом вдруг начал по ночам разговаривать с собой и, мокрый от пота и позеленевший, метался в бессоннице.
— Что с тобой? — тревожилась она.
— Ничего, видно, перекурил.
— А что ты куришь? — ничего худого не подумав, спросила она.
Он испугался, сел в постели:
— Ты знаешь?
— Ничего я не знаю. Мог бы что-нибудь получше купить, а теперь самосад режешь, как мужик, с разной чертовщиной смешиваешь — вся изба провоняла.
И, только покупая как-то чай в магазине, Бируте поняла все, когда продавщица спросила ее, что она делает с этим чаем?
— Разве это много?.. Пять пачек?.. — удивилась она.
— А твой муж уже, наверно, десять раз по пять купил.
Вернувшись домой, она вытряхнула его карманы, и руки у нее опустились. Теперь ей стало ясно, почему у него бессонница, почему пожелтело лицо. Не дождавшись, пока он придет домой, побежала на лесосеку и, вцепившись ему в лацканы, сказала:
— Больше не смей брать в рот эту отраву!
Он опустил глаза и попытался оправдаться:
— Я из-за тебя…
— Замолчи! Ты никого, кроме себя, еще не любил! А про детей ты подумал? Кого мы родим — это тебе все равно? Тебе лишь бы бабу под боком иметь, а что потом?.. Наплевать?! Отвечай!
— Прости!
— Трус ты проклятый! Ревнивец. А мне кого ревновать, тряпку? Хлюпика? Слизняка? Помни, если ты что-нибудь натворишь, я в твою сторону даже не посмотрю. Лучше с цыганом сойдусь, хоть буду знать, что он не только меня, но и жизнь любит… Подумать только — двумя годами казенной каши запахло, и он уже раскис! Альгис восемь отбыл. А какой вернулся? Прямой как ясень, гордый как олень, как мужчина… — Слова кончились, она уже не могла ни говорить, ни кричать. Обессилев, опустилась на срубленное дерево и заплакала.
Стасис стоял как пень. Все лесорубы бросили работу и уставились на него. Он их не видел и не слышал.
— Прости, — попросил голосом смертника. — Я даю слово.
— Стасис, два года — это не так уж много, — смягчилась и она. — Соскучимся друг по дружке, испытаем себя, а потом, быть может, и жить интереснее покажется, — почти умоляла она. — Неужели ты мне не веришь?
— Верю… Даже больше, чем себе.
Но в день отъезда Стасис заболел. У него появился страшный жар, кашель раздирал легкие. Увезли на «скорой» без сознания, Бируте мучилась, побежала в городок, подавала воду, принесла еду, более удобное белье, а вернувшись домой обнаружила причину и этой внезапной болезни мужа: возле баньки в вытоптанном до черной земли снегу отпечатались следы босого человека…
Едва сдерживая ярость, она снова побежала в больницу, но Стасис уже одной ногой был в могиле.
— Что с ним? — спросила хорошо знакомого врача.
— Легкие. Но если откровенно — какая-то непонятная чертовщина, какая-то чушь… Я сам как следует не разберусь.
— Доктор, — она была сама не своя, — вы никому не скажете?
— Зачем эти клятвы, Бируте?
— В конце концов, теперь все равно: я его, паразита, застала, когда он чайный лист курил. А перед отъездом он после бани нарочно босиком по снегу ходил.
— Идиот! Скарлатина, не человек… И при такой-то жене!
Эти слова оскорбили ее.
— Доктор! — предупредила она и подумала: «Почему эти балбесы замечают меня только в беде? Что я, меченая или припадочная? Как будто он не видел меня, когда я бегала за ним со шприцем».
— Простите, но ведь на самом деле, Бируте, черт возьми!..
Лучше бы он не извинялся.
— И пусть возьмет, доктор, — ответила она в сердцах, потому что вспомнила, какую курицу он привез из ансамбля песни и танца и представил всей больнице: «Моя жена».
Но Стасис умирал, умирал — выкарабкался. Когда он пришел в сознание, первая его фраза была:
— Поезжай к Моцкусу.
— Не поеду. Сам виноват. Что я тебе плохого сделала, почему ты мне такую адскую жизнь устроил? В чем я перед тобой провинилась?
— Бирутеле, поезжай. Доктор говорил, есть такие американские лекарства… Он здесь записал и на тумбочку положил.
— Не поеду, ни за что.
— Бируте, ведь ты добрая. Я же из-за тебя… Возможно, я подлец, но ведь ты добрая и умная…
