Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри
А вдруг… Эркингюл пытается быть такой ласковой со своей новой матерью через силу? А что, если так вести себя ее научили мать и отец? И, возможно, дочь Кенешбека не вполне искренна?
Айкан все <время возвращалась мыслями к Эркингюл, стремясь понять, почему заботливость девушки ей не по душе.
Мать Темирболота старалась не быть придирчивой к Эркингюл, отмела от себя все неприятное ей в названой дочери. Она всей душой желала, чтобы Эркингюл заняла в ее сердце место рядом с Темирболотом. Иногда ей хотелось крикнуть во всеуслышанье, что Темирболот и Эркингюл дороги ей одинаково, но она не могла. И все время пыталась понять почему. Ей все казалось, что кто-то зеркальцем наводит на нее зайчик, и эти отраженные лучи солнца не греют ей душу, а только ярко блестят, отвлекают, но не могут помочь забыть то самое дорогое, что хранится у нее на сердце. Айкан не побоялась взять девушку в свой дом, но все время была угнетена мыслью, что не в силах полюбить Эркингюл очень крепко.
Размышляла она над этим уже несколько дней, но не могла выбрать удобного случая, чтобы просто сказать: «Эркингюл, это нравится, а это не нравится мне в твоем характере». Айкан опасалась, что ее слова обидят девушку.
Эркингюл налила еще чаю Айкан, снова передала ей пиалу двумя руками. Потом, отпив из своей, сказала:
— Мать! По-моему, близится время, когда овцы начнут приносить ягнят…
— Да, дочка.
— Мне надо обязательно съездить к председателю.
Вошедшая Айымбийке, снимая в углу тулуп, услышала слова Эркингюл.
— Что, соскучилась по председателю? — поинтересовалась она.
— Разве к председателю ходят только тогда, когда о нем скучают? — отозвалась Эркингюл. — А вы вообще…
Айкан поняла, что девушка готова нагрубить Айымбийке, и перебила ее:
— А что у тебя за дела к нему, дочка?
— Я сегодня нашла заметки Темирболота. Судя по его записям, у нас медикаментов маловато… Надо пополнить аптечку. Все это можно поручить ветеринару Кенжебеку, который мне без конца пишет и просит стать его женой… Темирболот еще отмечает, что нужны дополнительно люди, которые помогали бы принимать новорожденных ягнят…
— А он кого-нибудь называет? — спросила Айкан, подавляя горький вздох.
Эркингюл выбежала в спальню, вынесла оттуда тетрадку.
— «Айымбийке, Салкын, Гульджан, Эркингюл», — бойко читала девушка. — «Лиза», — добавила она тихо. — Мы и так здесь с вами, тетя Айымбийке, нужно еще троих. И заменить Лизу. Вот я и согласую вопрос с председателем.
— Ну что ж, дорогой наш Темиш отобрал подходящих людей, — проговорила Айымбийке и тоже тяжело вздохнула.
Эркингюл налила чай Айымбийке, но подала чашку одной рукой. Айкан думала о Темирболоте, но заметила, что Эркингюл не очень-то почтительна с Айымбийке, и это ей тоже не понравилось.
Айкан хотела было спросить: «Почему ты подаешь мне чай услужливо и двумя руками, а Айымбийке небрежно и одной рукой?» Но нашла, что заводить этот разговор в присутствии самой Айымбийке неуместно.
В комнате воцарилась тишина. Совсем стемнело. Эркингюл тихо встала и зажгла лампу.
Нежность и забота, которые проявляли к ней Айымбийке и Эркингюл, казались матери Темирболота притворными. Айкан считала, что они стараются, как могут, заставить ее хоть на минуту забыться, поменьше думать о Темирболоте.
«Нет, не привыкну я, не поверю вам, — думала она. — До самой смерти своей не выброшу из своего сердца единственного моего Темирболота…»
Эркингюл неслышно убрала со стола.
— Мать, поглядите за казаном! Когда бульон будет готов, засыпьте его лапшой. А мы пойдем загонять отару в сарай.
Айкан молча кивнула.
«Значит, ветеринар в письме объяснялся в любви Эркингюл. Интересно, что ему ответила Эркингюл? Ну что ж, он справляется с большим колхозным делом, неплохой джигит. Конечно, муж он подходящий. Эркингюл должна согласиться. Если еще не согласилась. Должно быть, он ей нравится. А она сегодня хотела, видно, меня подготовить… Иначе бы не заговорила о его письмах… Ну что ж, что подготовила… Я возражать не стану. Сыграем свадьбу. Что могу, отдам ей в приданое. Пожелаю молодым счастья… И Эркингюл от меня уедет. Скорее всего захотят жить отдельно. Значит, опять останусь одна, как старая кочерга?»
И вдруг Айкан всхлипнула, из глаз ее полились слезы. А она так давно не плакала. Ей почудилось, что в комнате совсем темно, несмотря на ярко горевшую лампу.
— Айкан, что случилось? — испуганно крикнула Айымбийке с порога.
— Мать! — Эркингюл, вбежав следом за Айымбийке, бросилась к Айкан, обняла ее. — О чем плачете? — и сама заплакала вместе с нею.
Айкан погладила Эркингюл по щеке, поцеловала в лоб и печально спросила:
— Значит, ты думаешь оставить меня одну и уехать вместе с Кенжебеком?
— Куда уехать? — удивилась Эркингюл.
— Ты же говорила, он хочет на тебе жениться…
— Эх, мать! — Эркингюл улыбалась сквозь слезы. — Вы вот о чем!
— Что ж я могу поделать, выходи за него, — сказала Айкан, чуточку отодвигаясь от Эркингюл.
— Правда, он писал мне и просил стать его женой. Несколько раз просил. Но я-то знаю, что я сама тут ни при чем. Он мечтал войти в родство с председателем. Сколько времени прошло с тех пор, как я здесь? Если он действительно любит меня, то почему он раньше каждый день под разными предлогами заходил в наш дом, дом Амановых, а сюда ни разу не заглянул? Да к тому же прошел слух, что у него жена есть и ребенок…
— Значит, он хочет тебя взять в младшие жены? — сказала Айымбийке, забрасывая бульон лапшой.
Эркингюл пропустила мимо ушей ее слова.
— Пока сама не стану ветеринаром, замуж не выйду. Если даже и решусь на это, выберу себе в мужья человека, который будет жить в этом доме и будет уважать мою мать. А этому, женатому, который хочет бросить жену с ребенком, я еще покажу! Вы скоро сами это увидите! Как только овцы начнут приносить ягнят, он волей-неволей здесь появится!
— Да я жизнь отдать тебе готова за одно только твое желание не оставлять меня одну, дорогая моя, — Айкан жадно целовала Эркингюл глаза, щеки, лицо.
И сразу в комнате стало как-то уютнее и светлее.
Айымбийке быстро съела суп, надела тулуп, взяла двустволку и отправилась сторожить отару.
Самое страшное для чабанов волки! Пока у Айкан все было благополучно. Но шли разговоры, что волки тревожили овец то у одного чабана, то у другого. Недавно они в отару Джанузака забрались и задрали трех овец. Шесть слабых овечек подмяла сама отара, спасаясь от серых хищников. Двенадцать овечек раньше срока разрешились от бремени!
Волки побывали в загоне Чымырбая, поранили десять овечек, пятнадцать чабаны отбили уже мертвыми, а пять, видно, были разодраны в клочья — ни косточки не осталось…
Конечно, никого не удивляли эти слухи… Чего только не бывало, чего не случалось в горах!
Для волков наступило самое голодное время. Нечем хищникам набить брюхо! Зарылись в землю сурки, глубоко запрятались в норы неуклюжие барсуки. Элики за версту все чуют — мигом скрываются. Редко-редко зазевается какой и попадет в лапы к волку. Дикие козы и козлы, чуть завидят серых хищников, взлетают на неприступные скалы. Архары ушли высоко — на сырты. И оставалось волкам только одно — кружиться вокруг отар.
— Айымбийке, будь осторожна. Не хотелось бы перед людьми позориться. Если спать захочешь, разбуди меня, я тебя сменю, — обычно напутствовала Айкан, провожая Айымбийке на дежурство.
Айымбийке и так не смыкала глаз, не смея и думать об отдыхе.
…Айымбийке взошла на бугорок у сарая, выстрелила дважды вхолостую и вернулась к отаре.
Эркингюл поставила лампу у постели, разделась, нырнула в постель к Айкан и уютно устроилась рядом.
— Неужели так крепко любишь меня, дочка?
— Конечно, — Эркингюл несколько раз звонко поцеловала Айкан.
Но Айкан по-прежнему настороженно принимала ласки девушки.
— Да, дочка, — сказала Айкан, — мне ты чай подаешь двумя руками, а Айымбийке одной рукой. Почему так?
— Прости меня, мать. Подавала и ей всегда двумя. Недавно она меня остановила. «Я не гостья и не чужая, чтобы мне подносили пиалу двумя руками».
— Ну и мне не надо.
— Нет, нет, мамочка… тебе буду двумя руками по-прежнему.
— Ну, делай, как знаешь.
— В прошлом году, когда тетя Жанаргюл только приехала, она как-то зашла к нам… Ну туда еще… Я просто поставила перед ней чашку, а это, оказывается, неучтиво. Тетя Жанаргюл поняла меня так: «Хочешь — пей, не хочешь — можешь уходить».
— Да неужели?
— Правда, мамочка. Она мне все на следующий день объяснила и так стыдила, что я готова была провалиться сквозь землю. Она мне и еще многое рассказала. Замечали, наверное, как ставят иногда пиалу прямо на скатерть и при этом зачастую проливают чай… Это тоже небрежность, неучтивость. А если подаешь чай, повернувшись к гостю боком, значит тебе он самый ненавистный человек. Если стану вас так угощать чаем, вы можете сказать: «Вот что значит чужая, если бы была родная, то так не поступила бы». Если не скажете, то обидитесь… Я пришла к вам не для того, чтобы вы сердились на меня, и не для того, чтобы только понравиться. Я хочу, чтобы вы меня полюбили. И я буду любить вас очень крепко. Если не заслужу вашего уважения, вашей ласки, что за человек я тогда?
