Владимир Мирнев - Нежный человек
– Нет, нет, – не соглашалась Мария. – У меня деньги есть.
– Не ломай дуру, – цыкнула на нее Топоркова и сделала такие глаза, что Мария запнулась на слове. – А как же, Мишельчик, насчет обещанной работы для Маши? – совершенно другим голосом поинтересовалась Алена с озабоченным видом, который принимала, стоило ей взяться за стоящее дело. – Поездки – хорошо. Конфликты урегулировать – отлично. А вот обещанное как же? Я бы сама сделала, но я уж не могу волноваться, сил нет больше.
– Я сделаю один маленький поездок по нужному региону, и все будет в норме, – отвечал Мишель, спохватившись, что не успел об этом сказать раньше.
– Примем к сведению, – согласилась Аленка, усаживаясь на диван и приглашая Марию. – А о чем ты хотел нам сказать?
– О да! Ты же помнишь, меня внезапно вызвали и сказали: так, мол, так, поезжай уладь конфликт. Время трудное, сложное.
– А крупный конфликт? – с нетерпением спросила Топоркова.
– О да! Это Африка. Там всегда крупные конфликты, люди страстные, темпераментны, как говорят французы! Я сразу прибыль в Марокко.
– То было в Марокко? – спросила Аленка.
– О нет! Я там остановился, – отвечал Мишель торопливо. – Я там остановился, я беседовал с королем Марокко. Он меня принималь роскошно – фрукты много, в халатах ходили длинных восточных. О да! О, то было незабываемо. Он мне сказал: ты, Мишель, Герцог де Саркофаг! Ты единственный, кто может урегулировать разгорающийся конфликт. Конфликт горит, как большой пожар!
– Но это было все же в Марокко? – досадливо поинтересовалась Топоркова, поглядывая раздраженными глазами на него. – Марокко?
– Дипломатический код!
– Что, нельзя сказать?
– Нельзя, Алена, нельзя, Прекрасная, настанет день, и я тебе скажу все, моя Прекрасная.
– Пусть, – отвечала равнодушно Топоркова, перебирая пальцами оборки на своей кофте и делая вид, что дела Мишеля ее совершенно не интересуют. – А я знать не хочу, господин Мишель, Герцог де Саркофаг.
– О да! – воскликнул Мишель и встал, одергивая свой блестящий фрак, так не идущий ему и в то же время так подчеркивающий его фигуру, упругий торс и длинные руки. Он своим видом как бы говорил: посмотрите, какой я мужчина!
***
На следующий день Мария пришла к Топорковой с Шуриной и Коновой. Открыла дверь Топоркова, у нее уже находился Мишель. Иностранец щеголял в новом ковбойском костюме из прочной джинсовой ткани, яркой красной рубашке – выглядел юношей; широкополая шляпа, которую он не снимал даже в квартире, делала его похожим на одного из артистов. Девушкам было неловко в присутствии Мишеля, подруги смущались, переговаривались шепотом. Они проявили большую заботу о Маше, с таким вниманием ее одевали, будто речь шла о них самих. А когда Галина Шурина предложила свою гордость – кофту из заячьего меха, Мария со слезами обняла подругу. Всем понравилось у Топорковой, понравился и Мишель, у которого разбегались глаза при виде красивых девушек. Примерили брюки, и подруги ахнули, так они шли Марии, так подчеркивали стройную женственную ее фигуру, так ладно и современно она выглядела в них, что Шурина, считавшая себя неописуемой красавицей, заявила твердым голосом:
– Оказывается, ты не дурнушка, а красивая даже.
На следующий день утром Мария купила билет на поезд, отходивший в четыре часа, и на минутку забежала к Ирине, моля бога, чтобы Ларисы Аполлоновны не было. Но вышло все наоборот: дома сидела тетя, а Ирину срочно вызвали на работу. Лариса Аполлоновна, заметив в глазок племянницу, поспешно отворила дверь и растроганно сказала:
– Милочка моя, я не сомневалась в пробуждении высокой нравственной совести в таком человеке, как ты. Заходи-заходи! Совесть приносит людям только радость, а бездушие приносит несчастья. Очень хорошо, что ты появилась. Получается, что я все-таки права в той высокой части правоты, когда перед человеком открывается настоящая истина. Мой генерал, милочка, говорил, что я всегда права. Это, милочка, от большого знания людей.
– Ирина дома? – спросила Мария, поглядывая на комнату сестры. – Я, тетя Лариса, уезжаю домой в Поворино, пришла проститься. Может, передать что родственникам?
– Передай, передай, что генеральша жива, здорова, продолжает дело мужа. Но ты, надеюсь, вернешься? – спросила Лариса Аполлоновна, приглашая племянницу. – У меня ни на минуточку не было сомнений, что ты, милочка, станешь человеком. Представь себе, ни на минуточку. Я знала. Где ты брюки такие приобрела?
– Где купила, там уже нету, – отвечала Мария с неловкостью, вспомнив, что задолжала Мишелю за эти джинсы столько денег.
– Смотри, грех в глазах у тебя от гордости, – отвечала Сапогова, недовольная ответом племянницы. – А ведь сколько я сделала для тебя, для родственников. Ведь в ответ что? Одна неблагодарность получается. – Тетя Лариса вздохнула, положила руки на стол и откинулась на спинку стула. – Вот ты, милочка моя, небось думаешь: я плохая? Откуда у людей такие мысли? Я знаю, что у хороших людей обо мне плохих мыслей не будет, а у плохих – сколько хочешь. Я для всех столько сделала. Вот что ты, милочка, скажешь на этот счет? О тебе я пеклась? Пеклась. А ведь и ты неблагодарная же. Скажи мне. Я диалектик и материалист, каких еще поискать. Я с земных позиций на все гляжу, милочка, потому все и знаю.
– Пусть будет по-вашему, тетя Лариса, – отвечала Мария, сидя как на иголках и при первой же возможности собираясь бежать. – Вы, тетя, настоящая мещанка, а корчите из себя… Что в таком случае от вас ожидать! Я разочаровалась в вас! Да! Да! Полностью! Вы – потребительница! Мещанка! Вас обуревает эгоизм, тетя Лариса!
– Нет, милочка моя, я хочу от тебя не это услышать, а благодарность.
– За что благодарность? За то, что подозревали меня в краже ваших драгоценностей, на которые мне наплевать? Да я иголку чужую не брала, не то что серьги ваши! – Мария, вспыхнув, вспомнила вмиг то унижение и те страдания, которые претерпела из-за проклятых серег, и выбежала из квартиры.
– И она неблагодарная, – рассудила Лариса Аполлоновна, обращаясь к собачке, единственному живому существу, с большим вниманием выслушивающему свою хозяйку. – Человек, Мики родная, так устроен. Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит. Сколько человеку благ ни приноси, сколько из-за него ни страдай, а он всегда, во все времена неблагодарный. Таким остался и сейчас. Только хитрее стал. Вот возьми, милочка, возьми мою племянницу, устроила ее, деньги наверняка получает, спит с начальником. Брюки купила! Вон какие! Жила в своем захолустье, и кто б ей там такие брюки продал? Нет, какая неблагодарность черная! Какие люди, просто сволочи все. Им все давай, и все мало, Мики. А что я, благороднейшее и добрейшее существо на белом свете, страдаю, им на это наплевать. Нет, уж пусть лучше они пострадают. Почему они должны на моих костях плясать, ничего хорошего я в этом не нахожу, лучше я на их костях попляшу, как говорил один большой мудрец.
ГЛАВА II
Во сне Марии было легко, будто освободилась от тяжелого груза, который камнем лежал на сердце и не давал свободно вздохнуть. Проснувшись, старалась припомнить, отчего же так легко? Услышала стук колес, приглушенный разговор соседей по купе, боявшихся разбудить ее, обрадованно потянулась. Оказывается, можно вот так с легкой душой лежать, смотреть в окно, ничего не делая, и ощущать себя в полную меру счастливым человеком. До самого Поворино Мария ни с кем не разговаривала, а повернувшись на живот и положив подбородок на сложенные на подушке руки, глядела в окно. Незадолго до прибытия поезда на станцию назначения оделась, взяла чемоданчик. И когда собралась выходить, ехавший с ней в купе мужчина спросил:
– Изволили видеть, в туалетик много стоит в очереди?
– Изволили видеть, что мало, – отвечала со смехом Мария и вышла из купе.
На платформе мать бросилась к дочке и долго не отпускала, обнимая и целуя, потом замерла, прижавшись к ее груди и всхлипывая.
– Мама, мамочка, я живая и здоровая, и я – вернулась, – повторяла Мария, успокаивая свое тоскующее сердце. С волнением смотрела, не изменилось ли что, знакомое с детства, все ли на месте, хотелось вздохнуть поглубже. – Мама, не реви, не реви, мамочка. – Какая-то струнка ее сердца ныла, напоминая, как соскучилась она по матери, по своему городку, и эта струнка как бы говорила, как сладко знать, что есть ждущий и тоскующий по тебе человек.
Раннее солнце робко пробиралось сквозь облака и застенчиво бросало на землю размытые блики света. Мокрые улицы смотрелись пустынно, казалось, еще спали дома, заборы, люди; по дороге встретились двое мужчин, которые, судя по всему, не узнали Марию. В новом наряде она чувствовала себя неловко, будто и ноги стали длиннее, и грудь подалась вверх, и упруго подобрался живот.
Дома ничего не изменилось, словно Мария не уезжала: чистые, выскобленные полы, беленые потолки, нигде ни пылинки, во всех углах стояли березовые веточки, приятно пахло клейкой молодой листвой. Запах напоминал далекое время детства, когда и она на троицу березовыми веточками и травой украшала дом.
