Вадим Пеунов - Без права на помилование
Выходит, еще один... Завтра. Но почему тогда Юлиан не забирает с собою Хрыча?
«Пригладырь кралю, чтобы не сопела». О том, кто такая краля, догадаться было не трудно. Она! Но что значит «пригладырь»... «Приглуши, чтобы не сопела!»
Придя к такому выводу, Дарья Семеновна, естественно, вскипела. А кто останется равнодушным, доведавшись, что два жмурика, один из которых бывший фашист, собираются тебя «пригладырить?» Чтоб и не сопела, то есть не дышала!
«Не на ту нарвались, «фронтовички»! — решила Дарья Семеновна. — Еще посмотрим, кто кого «пригладырит»!»
Видимо обеспокоенный долгим отсутствием хозяйки, на крыльцо вышел Дементий Харитонович. Потопал было на огород, но, попривыкнув к темноте, углядел на лавке светлое платье:
— Ты чего? — заботливо спросил он. — Поплохело?
— Ноченька-то какая, Харитоныч! Чувствует твой нос — яблочко в саду! Посиди-ка рядком, поговорим ладком, — предложила игриво она.
Но Дементий Харитонович был встревожен:
— Юлиан Иванович собрался домой.
— Никуда не пущу! — решительно поднялась с лавки Дронина. — Двадцать лет не виделись фронтовые друзья и разбегаются! Чего не поделили? Вот оставь вас одних на пару минут!
— У старого память дырявая. Кажется ему, что не выключил утюг. А домашние все в отъезде!
Дарья Семеновна заохала:
— Учудил!
Юлиан Иванович и в самом деле собрался в дорогу: одевался.
— Куда на ночь-то глядя! Уже никакие автобусы не ходят. А вам далеко добираться?
— В Изюм, — угрюмо ответил гость. — Я вернусь. — Пообещал он. — Заложником друга оставляю. Утюг не выключил, старый дурак! — ударил он себя кулаком по лбу.
Дронина пьяненько рассмеялась:
— Изюм — это под Харьковом. Полдня добираться. Да уже сутки миновали. Или утюг перегорел, или дом — угольками, чего пороть горячку. А мы сейчас еще по рюмашечке!
Она начала собирать со стола грязную посуду.
— Спасибо, сыт! И так мы с вами на радостях-то перебрали. У Дементия завтра печенку вздует, у меня сердце отзовется... Не умеем мы беречь свое здоровье.
Как не хотелось Дрониной отпускать от себя Юлиана Ивановича! Но силой гостя не удерживают. (Попробуй-ка справиться с этим бугаем!).
Она решила проследить, куда и как он поедет.
— Харитоныч, давай проводим. Человек впервые на поселке, еще заблудится, — предложила она.
Но Юлиан Иванович не хотел стеснять хозяйку:
— Не волнуйтесь, Дарья Семеновна, за ласку, за внимание спасибо. Тут у вас все дороги ведут на автостанцию. А уж там я какую-нибудь машину подряжу. Вы без меня Дементия не обижайте!
— А когда я его обижала?
На том они и расстались. Юлиан Иванович поцеловал руку хозяйке, как настоящий кавалер, и ушел в ночь, в темноту, которую где-то далеко в конце неширокой, заросшей тополями улицы разрывал свет фонаря. Там и мелькнула последний раз коренастая фигура гостя.
Вернулась Дарья Семеновна в дом и начала колдовать на кухне. В старой деревянной ступе, стоявшей на буфете, хранились лекарства, которые надо было держать подальше от детей. Домашняя аптечка. Там лежал димедрол в порошках. Остался от тех времен, когда приезжала навестить ее сестра покойного мужа, женщина нервная, спать не могла без порошков...
Засыпала Дарья Семеновна все тридцать штук в бутылку с водкой. Расколотила, разбултыхала. А когда муть осела, процедила через тряпочку-дерюжинку.
— Я тебя, Хрыч чертов, «пригладырю»!
Заменила на столе тарелки, подрезала в салат помидоров, подлила подсолнечного масла.
— Присядь, — пригласил ее Дементий Харитонович, пододвигая поближе к себе стул.
Она присела. Он обнял ее за плечо.
— Удобный ты для жизни человек, — начала разговор Дарья Семеновна. — Работящий, тихий... Пенсия шахтерская. А в друзьях у тебя какой-то сектант. Чего он все про бога да про божий промысел?
— Перепахала его жизнь, — ответил тихо Дементий Харитонович, думая о чем-то своем. Положил себе на колено маленькую ручку Дарьи Семеновны и стал поглаживать. — Многие меня любили, — признался он, — да только душа ни к кому не прикипала... до тебя...
— Расхвастался, кобель! — невесело усмехнулась Дарья Семеновна. Легко освободилась от рук Дементия и налила из «заповедной» бутылки полстакана водки. — Так и ты у меня — не первый. Только я своих любила. И не их — себя хоронила в тех двух могилах. Но время быстро врачует бабье сердце. Накачает тоской — белый свет не мил. И во сне спокоя нет. Все он и он... Замуж второй раз и вышла, чтобы не чокнуться. А после второго — тебя долго выбирала. Как считаешь, повезло мне? Или промахнулась? — не без наглости спросила она, ища взглядом глаза Дементия.
А он был мягок и нежен. Он искал взаимности, хотел быть с нею откровенным и боялся этого неожиданно нахлынувшего на него чувства.
— Носит судьба-судьбинушка человека по белу свету... — Голос Дементия Харитоновича отдавал хрипотцой. Это от внутреннего напряжения. — Ловишь счастье, закинув в море-окиян удочку, а какая-то малявка обдирает насадку до крючка. Смыкнул — и нет ничего. Под счастье надо бы завести трал, чтобы все житейское мере процедить. Сидишь с удочкой и ждешь, что приплывет. Все случайное... Подсек, а оно лишь кошке в утеху.
— Что-то ты, Дементий Харитонович, запел заупокойную! — съязвила хозяйка.
Повертел-повертел Харитеныч стакан с водкой в руке, грустно полюбовался им.
— Тебя, дуреху, жалко.
— Считаешь, что я с тобой промахнулась... — сделала вывод Дарья Семеновна.
— Нарежусь я сегодня! Налей-ка по венчик, — подставил он стакан.
— А печенка-селезенка? — спросила Дронина, наливая. — Выпьем водочки, закусим холохолом... — дразнила она.
Дементий Харитонович оставил стакан в покое, вдруг схватил Дарью Семеновну обеими руками за плечи, сжал. В карих глазах вспыхнуло по крохотному пожарчику.
— Могла бы уехать со мною на край света? — задышал он ей страстно в лицо.
— Где он, край-то! — попыталась она стряхнуть тяжелые руки со своих плеч. — Земля круглая. Глядят на нас из Америки и говорят: «На краю света».
А Дементий Харитонович вел свое:
— Прямо сейчас! Разбудим сына — и до утра нас нет! Проживем! О деньгах не тужи.
— Я уехала с милым, а мне мои подруженьки по магазину сделали недостачу, тысяч на пятьдесят. И пойдет за Дарьей Семеновной следом розыск.
Как-то трубно, словно раненый мамонт, очутившийся в западне, взревел Дементий Харитонович. Отпустил женские плечи и влил в себя водку, будто умирающий от жажды странник холодную ключевую воду.
Выпил до капли, поставил стакан донышком вверх.
— Чего я тебя раньше не встретил? Лет двадцать пять тому! Может, другим бы человеком стал...
— Тебе повезло, что ты меня не тогда встретил... У меня был Костя, да и у тебя жена...
Дементия Харитоновича начало вдруг корежить, крутить, будто в него воткнули два провода с высоким напряжением.
— Была у старого кобеля хата! Веревкой называлась! — пробурчал он злобно. — Я вор! — ударил себя в грудь кулаком. — Пятьдесят семь лет топчу землю, двадцать восемь на тюремных нарах загорал. Там и печенку в карты проиграл, — пояснил он, догадавшись по выражению лица Дарьи Семеновны, что она его не понимает. — А то, что от тюрьмы уцелело, — в водке утопил. И вместо печенки — квашня у Жоры-Артиста.
Сказанное им уже не могло ее удивить, — это не было новостью. Но Дарья Семеновна сделала вид, что не верит.
— Трепло ты, Дементий Харитоныч. Вознамерился бабу удивить. Чем? Да ты их, воров-то настоящих, хоть раз в жизни видел? У моего Дронина, царство ему небесное, работал в бригаде один бывший. Оба погибли... Так то был орел! Мог при случае человека обидеть и даже зашибить до смерти. Но пожаловал он как-то на мой день рождения. На такси прикатил: на заднем сиденье — две охапки цветов. Ну, я его за такую красоту прямо при Дронине — в губы! Да со вкусом! И от той моей радости аж поплохело мужику. «Отцепись, — говорит, — а то не ручаюсь за себя». А ты — старая вешалка, тихоня и жадина. Давай-ка, Хрыч, тяпнем по единой и — баиньки, — Она вылила ему в стакан оставшееся в бутылке. — Утешься, вор мой сизокрылый.
Его трясло настолько, что он не мог удержать в руке стакан — выплескивалось содержимое. Тогда она, как мать ребенку, который не хочет принимать горькое лекарство, запрокинула голову, прижала к своей груди и вылила в рот водку. Затем сунула дольку свежего огурца, обмакнув его в соль, — закуси.
Дементия Харитоновича морил сон. Он тыкался носом в стол и нес несусветное, бессвязное. Сделал было попытку подняться, но тут же плюхнулся на место. Загремела посуда, он стащил ее на пол вместе со скатертью.
Тогда Дарья Семеновна закинула его руку себе на плечо и поволокла, обессилевшего, в комнатушку, на диван. Дементий всегда там спал. Уходя, рано утром к себе, она обычно говорила: «Еще не муж. Перед сыном стыдно».
