Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
С воспоминанием о Петренко у Нины было связано воспоминание об отце.
Отец находился где-то далеко, «на позициях», как говорила нянька. Если дети не слушались ее, она грозилась: «Вот напишет маменька папеньке, он приедет и ужотко покажет вам». Об отце упоминалось вечерами, когда в длинных ночных рубашках в своих кроватках с высокими боковыми сетками сестры вставали на молитву. Мама обычно стояла около Наткиной кровати и вслух читала молитвы, дети за ней повторяли их. После молитв сестры хором произносили: «Пошли, господи, здоровье бабушке, мамочке и сохрани, милостивый боже, папочке жизнь». Потом мама крестила их, целовала и уходила. Если мамы не было, молитвы с ними читала нянька, и тогда Нина мысленно добавляла «от себя» (при маме совестно было так делать): «Дай бог, чтобы завтра было тепло и нас отпустили на прогулку» или: «Дорогой боженька, сделай, пожалуйста, так, чтобы у Петренко не болел порезанный палец». Иной раз выпрашивала у бога милостей и для себя: «Пусть мне подарят куклу с закрывающимися глазами, — и, крестясь с особым усердием, добавляла: — Только пусть у нее ножки и ручки сгибаются».
Нина спросила Катю, молится ли она «от себя». Оказывается, и Катя молится, но о другом — «чтобы папочка приехал». Нина, подражавшая во всем старшей сестре, раз помолилась, «чтобы папочка приехал», а потом забыла. Отец для нее был чем-то вроде бога, так же далеко. Только одно знает — наказывать. «Боженька накажет, папенька накажет».
Получив письмо от отца, мама закрывалась у себя в спальне и выходила только к обеду. Глаза у нее были красные, она о чем-то вздыхала и жаловалась на головную боль. Вечером она никуда не уезжала. Не зажигая лампы, лежала на тахте. В такие вечера мама к роялю не подходила. Так продолжалось дня три, потом она надевала свое любимое платье — серое с черным кружевом, серые замшевые туфли с черными лакированными носками. Набросив на плечи соболий палантин, мама уезжала. На другой день нянька судачила с кумушками: «Наша-то обратно ночью приехала, на тройке привезли. Муж на позициях кровь проливает, а она танцы растанцовывает. Греха не боится». Как ни мала была Нина, но она понимала: эти злые тетки обижают ее милую, самую хорошую на свете маму. Она решила отомстить: подошла и плюнула няньке на ботинок. Мама поставила Нину на целый час в угол и лишила за обедом сладкого.
Однажды утром Нина увидела на вешалке что-то странное — пальто не пальто, шуба не шуба.
В кухне Петренко, натянув сапог на руку, быстробыстро водил по нему щеткой. Присев перед Ниной на корточки, он долго объяснял ей, что «барышне на кухню ходить не положено, их благородие узнают — ругаться будут». Нина никак не могла понять, кто это «их благородие» и почему теперь в кухню ходить «не положено». Нянька насильно утащила ее из кухни.
Во время завтрака в детскую вошел отец.
— Поцелуй папочку, — сказала мама.
Нина отвернулась и закрыла лицо руками.
— Ну будь умницей, поцелуй папу… — мягко уговаривала мама.
Не в силах преодолеть страха и смущения перед этим незнакомым человеком, из-за которого ее теперь не будут пускать в кухню к Петренко, Нина громко расплакалась. Уходя, отец сказал: «Фу ты, какая плакса». С Ниной сделалось что-то вроде припадка. Пришлось позвать Петренко. У него на руках Нина притихла и задремала. Разбудил ее голос отца. Нина осторожно приоткрыла один глаз. Она уже лежала в кроватке. Петренко нет. Зачем он ушел? Это, наверное, его папа прогнал.
Отец и мама стояли друг против друга у стола.
— Никогда не понимал, — сердито проговорил отец, — твоего панибратства с прислугой. Как можно!.. Ты стоишь, а он сидит…
— Он же убаюкивал ребенка, — сказала мама, и по ее тону Нина догадалась, что мама тоже сердится.
— Он из команды выздоравливающих. Хватит ему отсиживаться, пора и в окопы! Там каждый штык нам дорог. — Все еще недовольным голосом отец повторил: — Пора и в окопы.
— А мне непонятно другое, — сказала мама.
— Что тебе непонятно?! Будь добра, договаривай! — повысил голос отец.
— А ты, будь добр, потише, ребенка разбудишь.
Нина поспешно зажмурила глаз.
— Она не спит, — отмахнулся отец. — Так что же тебе непонятно?
— Не понимаю, как ты можешь с таким пренебрежением относиться к людям, на которых держится земля русская?!
— Ах, уволь! — Отец поднял обе руки.
Нина теперь смотрела во все глаза, на нее никто не обращал внимания.
— На них держится земля русская, — с раздражением повторил отец. — Наслушалась черт знает чего и лепечешь глупости! Да они кричат, что им надоело вшей в окопах кормить! Им подавай землю и волю! Знаю. Начитался их прокламаций. Сыт по горло! Им дела нет до России! Им нужны свой клочок земли, своя хата, своя буренка! На нас держится Россия! Мы ее мозг! И мы не дадим… — Каким-то странным клокочущим голосом отец прокричал: — Не позволим! — Он круто повернулся, подошел к окну.
Нина видела его спину с приподнятыми плечами, нога у него почему-то подергивалась. Ей хотелось заплакать, но она испугалась, что еще сильнее рассердит отца, и сдержалась.
Мама все так же стояла, опустив голову, и для чего-то отдирала кружево от носового платка. И оттого, что они оба долго молчали, было особенно страшно.
Подрагивая ногой и растирая ладонями лицо, отец сказал:
— Извини. Погорячился. Сказывается контузия!
Он вышел из детской, даже не взглянув на маму.
…Петренко исчез. Нянька пояснила: «Не только нашего разлюбезного денщика, а и других-то всех позабирали. Германец шибко воюет».
Мама собирала в дорогу отца. Нина от него пряталась. Забиралась под рояль, раз залезла в гардероб.
Сестры лежали в постелях, когда он пришел прощаться. «Кажется, спит», — сказал он, склоняясь над ее кроваткой. Нина еще крепче зажмурила глаза. Он поцеловал ее в голову и ушел.
Нина скоро забыла об отце, она тосковала о Петренко.
Вместо него на кухне громыхала кастрюлями молчаливая Авдотья, Нина робко появлялась в дверях: а вдруг Петренко пришел? Авдотья поворачивала странно четырехугольную голову и шипела со свистом: «Брысь отцедова!».
Нине казалось, Петренко уехал ненадолго, он скоро приедет, возьмет ее на руки и скажет: «Яку гарнесеньку баечку кажу дитяточке». Но он не приезжал. Обняв деревянную, выструганную Петренкой куклу, она пробиралась к окну: по улице ходит много солдат, вдруг она увидит Петренко… Снег за окном крупный-крупный, будто бабочки мохнатые, всамделишные. Когда шел такой снег, Петренко говорил: «Бачишь, Ниночко, то на том свите чертяки перину трусят».
Сугробы в снежную погоду пухлые-пухлые, в солнечную — они блестящие, словно из стекляшек, на них даже больно смотреть. С каждым днем сугробы тускнели, оседали. Потом куда-то исчезали. Мама сказала — превратились в ручьи. Утром лед, вечером ручьи.
Нина больше не бегала в кухню посмотреть, не приехал ли Петренко, и с Катей о нем не разговаривала, а Натка не спрашивала: «Где Петреночка?»
И вдруг однажды Катя прибежала из кухни с красным лицом.
— Нина, там какой-то солдат, — задыхаясь, проговорила она.
Нина кинулась бежать, с размаху запнулась за ковер и, потирая ушибленную коленку, влетела в кухню.
Солдат сидел у стола. Совсем, как Петренко — одет так же и усы… Только это не Петренко. У этого лицо, как сыр — все в дырочках. И он старый. Нина убежала в гостиную. Легла на тахту, засунув голову под подушку.
— Ты чего? — спросила Катя. — Солдат маме письмо с войны привез. Ну, чего ты плачешь?
— Я не плачу, — скучным голосом в подушку сказала Нина.
Потом они играли в кубики. Нинин дворец все разваливался, она сказала:
— Я схожу, мне надо. — Нина долго на цыпочках ходила по коридору. Наконец кухарка ушла в лавочку и Нина приоткрыла дверь в кухню.
Солдат сидел за столом и ел.
— Ишь какая пригожая барышня! — сказал он, отодвигая тарелку и вытирая рот рукой.
Набравшись смелости, она спросила:
— А солдатов на войне убивают?
— А как же, барышня, — солдат покачал головой, — там много нашего брата полегло.
— Как полегло? — удивилась Нина. — Вы нашего Петренко там не видели? Знаете, у него усы и брови, знаете, такие толстые-толстые брови.
Солдат усмехнулся и покачал головой.
— Нет, барышня, не видел, там много нашего брата.
Нине казалось, что она плохо объяснила ему, какой Петренко. Но пришла мама, она спросила солдата, не хочет ли он погулять по городу. Солдат сказал: «Лучше бы соснуть малость» — и добавил, что в дороге он «ни на палец не уснул». Нина снова удивилась: как это можно — «уснуть на палец».
Вечером был семейный совет. Пришли бабушка, Коля и Лида, мамина молоденькая кузина, она теперь жила у бабушки. Пришел доктор с треугольной бородкой и тетя Дунечка. Теткой она приходилась маме, но не хотела, чтобы дети звали ее бабушкой. Тетя Дунечка говорила басом и на груди носила на золотой цепочке золотые часы.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
