Виктор Смирнов - Тревожный месяц вересень
Мы с Попеленко переглянулись. Да, флот есть флот, пехоте за ним не угнаться.
Валерик протянул крепкую небольшую ладонь и три раза тряхнул мою руку так полагалось на флоте, что ли?
— Приветствую милицию от имени славного Черноморского флота! — сказал он. — Помня дружбу юных лет, тем более сердечно приветствую. Как идет борьба с политическими выродками, бандеровцами?
Красиво говорил морячок! Дружбы юных лет я не помнил, мы с ним не раз дрались на огородах, но все равно Валерик вызывал восхищение.
— Привет, флот! — сказал я. — Боремся помаленьку… на своем участке. По ранению прибыл?
— Не. На три дня. Награжден краткосрочным отпуском за героическое освобождение Измаила, — скромно ответил морячок. — Наш взвод десантников первым высадился с «морского охотника». Нас трое товарищей всего осталось… Ничего особенного. Давно в тылу?
— Давненько.
Тут Попеленко вмешался в разговор, оттеснив меня в сторону. Он пришел сюда не для участия в светской беседе представителей двух родов войск. У него была важная задача.
— В Глухарах дуже ждали, не прибудет ли кто с флота, — начал «ястребок». Это ж не просто — во флоте служить. Не вареника съесть… — Он говорил громко, стараясь, чтобы его хорошо слышала Кривендиха. — Флот — это что? Возьмите, к примеру, «Аврора», так? «Варяг»… броненосец «Потемкин»… «Червона Украина»… То ж вам не жук наплакал! Флот!
Валерик крякнул, еще более приободрился и осмотрел улицу. Из-за всех плетней на него глядели глухарчане.
— Это ж свято{19}! — продолжал Попеленко. — А, мамаша? — обратился он к Кривендихе. — У кого еще сын в таком геройском виде? Измаил взял!.. Орел!
— Ну уж это к чему? — потупился Валерик. Но Кривендиха от таких душевных слов даже чуток всплакнула.
— Надо бы гулянку устроить! — Попеленко, воодушевись, взмахнул кулаком: На все село! Чтоб, значит, показать, что такое наш советский флот. Неужели так, дуриком, встретим и проводим черноморца?
— А что, мамо? — спросил Валерик. Глаза его заблестели. — Как вы думаете, а?
Его можно было понять, морячка. Давно небось мечтал о дне, когда он вот так, в новенькой, отглаженной форме пройдет вдоль тына, а родное село будет глазеть на него. Дождался-таки. Вытащил выигрышный лотерейный билетик.
— Как же это? — встрепенулась Кривендиха. — Это ж не шутка. Не кошку накормить!
— А что, мамо? — более настойчиво повторил Валерик. — Культурно получится!
— Ну, глядите, — пожал плечами Попеленко и уменьшил натиск, поняв, что зажженная спичка попала в сухую солому. — Дело, конечно, хозяйское. Это я к тому, что у нас в селе забойщик Климарь. Большой мастер своего дела. Его можно было б уговорить. Я подскажу как… Конечно, глядите сами. Мое дело сторона. Я просто вижу — люди дуже интересуются флотом. Почтение оказывают…
— А что, мамо? — сказал Валерик. — Покажем селу, что есть у нас главный калибр, а? Развернем башню на сто восемьдесят? Вдарим!
Попеленко отвернулся. Глаз его хитро и настороженно косил в сторону Валерика. Ох, Попеленко! Ему бы дипломатическую выучку — и на конференцию с союзниками можно посылать. Наверняка второй фронт открылся бы не в июне, а в январе или еще раньше.
* * *
Климарь жег длинные пучки соломы, склонясь над кабанчиком Яшкой. Тот показывал неподвижные белые клыки, вздернув черную, густо закопченную губу. Пахло горелой щетиной. Рядом с Климарем стояли две цебарки с кипятком. Он готовился оспаривать и скоблить кабанчика.
— Ишь, задубел, — бормотал забойщик. — А мы сейчас его кипяточком… Смягчим!
Похоже, Климарь был увлечен занятием. И опять странная, неотступная мысль пронзила меня. Неужели, если бы не фашизм, разбудивший в нем волчью душу, он бы так и занимался своим забойным свинячьим делом, бродил из села в село, балагурил, пил самогон? И я бы никогда не догадался, что рядом — человек, готовый стать полицаем, бандитом, едва лишь исчезнет сдерживающая его сила? Нет, не мог я до конца разобраться в этом. Наверно, никто не в состоянии разобраться. В жизни немало гадов, но не каждый гад, если изменятся условия, становится палачом и предателем.
Наконец у калитки мелькнула «плюшечка» Серафимы. Я бросился к бабке:
— Ну что?
— Что-что? — спросила бабка. — Что они могли сказать? Может, на селе лучше парубок найдется? А?
— Найдется, — сказал я. — Приехал сегодня. Но только в отпуск.
— Морячок-то? — как будто искренне удивилась бабка. — Смотреть не на что. А у нас — згода{20}. Гарбуза не выкатили, а скоро и заручення{21}.
— Заручення?
— А ты что ж все спешишь? Не могу я так. Все должно быть по порядку. Как дедами заведено. Они не спешили, деды. Они умели.
— Эх, деды ездили на волах, — сказал я. — Другая техника. Еще шестиствольных минометов не было. Ладно, Серафима, все в порядке. Сегодня мы с вами гуляем у Кривендихи. Надо бы им подкинуть кое-чего из харчей. Помочь.
— Ты откуда знаешь про гулянку? — спросила бабка. — Прыткий стал в «ястребках»! Я еще не знаю!
— Разведка мне раньше доносит. Вон Валерик сейчас объяснит.
К нашему тыну, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, подходил отпускник, освободитель Измаила Валерик Кривенда. Он приложил пятерню к бескозырке.
— Вас, мамаша, приглашаю до нас исключительно, — обратился Валерик к бабке. — Вы просто цветете, года вас не берут. Определенно меня импонируете! И милицию ожидаем видеть у наших обильных столов.
— Вот сволота с Черноморского флота! — восхищенно отозвалась бабка. — А ведь был такой босяк! И где его грамоте выучили?
— Вон забойщик, — сказал я морячку, кивнув в сторону Климаря. — Без него тебе не обойтись.
— Это я именно имею в своем усмотрении, — сказал Валерик и, взметая клешами пыль, направился к забойщику.
Климарь облил закопченного кабанчика кипятком и, набросав сверху соломы, укрывал его теперь для лучшей отпарки.
— Здравия желаем, папаня! — рявкнул Валерик, козыряя. — Имею чесь пригласить на семейное торжество, а также для выполнения забойных работ. Настойчиво прошу! — Он нагнулся к Климарю, сказал негромко, как своему: Корабельного спирта привез… Сам из компасов отливал. Девяносто девять градусов! Культурно!
Видать, Попеленко научил Валерика, как уговорить Климаря. Забойщик только крякнул. Известно, что каждый мастер для начала должен поломаться. И Валерик, присев на корточки, продолжал свою агитацию, нашептывал что-то, как девице.
Я опасался, что Климарь все-таки не согласится. Но он неожиданно быстро дал уговорить себя.
— Ладно, флотский! — пробасил он. — Сделаем все в лучшем виде! Где моя обицянка{22}, там и гулянка. Как будто никто не ждал его в лесу!
* * *
И к вечеру началась гулянка. Да какая! Герой морских и сухопутных сражений Валерик, как торпедный катер, пронесся по селу, заходя в каждую хату, приглашая всех, да в таком стремительном атакующем духе, с такими неслыханными в Глухарах книжными выражениями, шуточками-прибауточками, побасенками, с такой лихостью, что село на миг окунулось в забытую уже, казалось, мирную пору, когда загулявшие парубки выписывали замысловатые и развеселые кренделя.
Там, где побывал Валерик, долго не смолкал смех и воцарялось праздничное возбуждение. Работу гончарного заводика морячок просто-таки сорвал. Девчата высыпали из цехов во двор и, проводив гостя, долго не возвращались, приплясывали и притоптывали среди своих горшков и глечиков и напевали старую, как нельзя более подходящую к случаю:
Черноморець, матинко, черноморець.
Вывив мене, босую, на морозець,
Вывив мене, босую, ще й пытае:
«Чи е мороз, дивчина, чи немае?»
В хате Варвары морячок задержался дольше, чем в других, и вышел оттуда вытирая губы — надо думать, после чарки. Но самым поразительным успехом Валерика было то, что он приволок и установил во дворе своей хаты, под грушей, патефон. Самый настоящий патефон, киевского производства, довольно новый, с блестящей мембранной головкой и суконной накладкой на диске. Кто и как решился достать эту драгоценность из сундучных темных глубин, было неизвестно. Считалось, что ближайший от Глухаров патефон находился в Мишкольцах.
Кроме патефона Валерик раздобыл новенькую грампластинку, и не увертюру какую-нибудь, а песни Клавдии Шульженко, о которой в Глухарах уже все слышали, потому что ее песни без конца напевали солдаты, когда поблизости стоял фронт. Неудивительно, что к вечеру во дворе у Кривендихи, у стен плохо выбеленной подслеповатой хаты, собрались почти все глухарчане — у кого коленки еще гнулись. Из старых досок и кольев, вбитых в землю, соорудили столы и лавки, и вышло совсем хорошо, по-довоенному, когда один хозяин мог принять в саду сотню человек, не забывая оставить местечко для случайных гостей.
