Виктор Андреев - Незваный гость. Поединок
— Вот, слушайте, Шомрин, что пишет партизанская разведчица Антонина Михайловна Яблочкина.
— Я не знаю такую.
— Сейчас узнаете. — И Леонов зачитал показания Яблочкиной.
Шомрин слушал, будто окаменев. Глаза его расширились, руки подрагивали.
— Вы подтверждаете эти показания? — спросил Леонов.
Шомрин отозвался не сразу.
— Если это про Хмару, то я причем?..
Леонов посмотрел в мою сторону. «Я так и предполагал», — прочел я в его глазах.
— Николай Алексеевич, пригласите свидетеля...
Дальше произошло вот что: в комнату бодро вошла седоволосая женщина и по приглашению Леонова опустилась на стул, стоящий напротив Шомрина. Они взглянули друг на друга одновременно.
— Фрау Думлер! — воскликнул Шомрин и отшатнулся, будто перед ним был пришелец с того света.
Яблочкина (это была она) глядела на Шомрина с ненавистью.
— Свидетельница, вы знаете сидящего напротив вас человека? — задал Леонов обычный вопрос.
— Да, и очень хорошо. Это Хмара, Илларион Кузьмич... Проповедник и агент Шульца. Тот самый, который выдал партизанскую радистку, учительницу Котину... Я его на всю жизнь запомнила.
— Обвиняемый, вы знаете сидящую напротив вас женщину?..
— Знаю... Это фрау Думлер...
Все стало на свои места. Я облегченно вздохнул. Еще несколько стандартных вопросов и ответов на них — и очная ставка закончена...
Яблочкина ушла побродить по городу — ей очень понравился Белогорск, а мы продолжали допрос Шомрина — Хмары.
— Вы подтверждаете зачитанные вам показания Яблочкиной? — еще раз спрашивает Леонов.
— Поступал по божьему промыслу, — отвечает теперь Шомрин — Хмара.
— Значит, ваша настоящая фамилия...
— Хмара. Илларион Хмара. Кузьмич по отчеству
— При каких обстоятельствах вы присвоили фамилию партизана Шомрина?
— Немцы его расстреляли на дороге. Ну, а паспорт его мне отдали.
— Где отдали и зачем?
— В штабе разведки. А про меня слух пустили, будто убит я...
— Значит, ваши прежние показания о связях с партизанами не соответствуют действительности? — спросил майор Леонов.
Я едва успевал записывать.
— Ложны. — Шомрин схватился за грудь. — Прошу перерыв, граждане следователи...
— Вашу просьбу удовлетворим, но еще два-три вопроса. Вы в состоянии ответить?
— Отвечу... Может, за правду милости вашей снищу...
Вот как заговорил Шомрин — Хмара!
— Скажите, куда вас направили после казни Котиной?
— В штаб разведки направили. По тылам ходил я...
— Что делали?
— Проповедовал слово Христа...
— И еще что?
— Задания мне давали немцы...
— Последний вопрос: какую цель вы имели, организуя жертвоприношение Серафимы Вороновой?
— Угодить Христу.
— Мы условились говорить по существу...
— Ну... веру чтоб укрепить.
— Почему в качестве жертвы была избрана Серафима Воронова?
— Она... того... легче внушению поддавалась... слову сполна верила.
— А вы обманывали ее.
— Ноне кто не обманывает. Все норовят...
Э-э! Не так прост был Шомрин — Хмара, как мне вначале думалось. Он мне казался фанатиком, а это было не так. Все более я убеждался, что душа этого человека темна и мерзка.
Леонов взглянул на часы и объявил перерыв. Впереди был не один допрос предателя.
Дорога на крест и с креста
Кого-кого, а Сарру Бржесскую я не ждал. Она пришла вдруг, рано утром, может быть, следом за мною, длинная и плоская, как линейка. Переломилась надвое, присела в сторонке на край стула.
— Вы ко мне? — Я не был уверен, что она попала в мой кабинет не по ошибке.
— К вам.
— Слушаю.
— А писать не будете?
— Не желаете — не буду. — Я отодвинул авторучку, бумагу.
— Посоветоваться с вами послали сестры. Иди, говорят, сестра Сарра, спроси, можно ли нам к шелкоперовским присоединяться или нет. Не заберут ли и Шелкоперова? Да и какова вера у него, правильная или нет?
На лице посетительницы смирение и кротость. Я поверил тому, что она действительно пришла, чтобы получить на эти вопросы ответы, которые волнуют не только ее.
Но поймет ли она, если я пущусь в рассуждения? Не будет ли это тратой времени и сил? И вдруг у меня возникла мысль: если сектантки хотят знать мое мнение, то я могу прийти к ним побеседовать. Пусть соберутся хоть сегодня. Я сказал об этом Бржесской.
Она встала, вновь выпрямилась в струну и вышла, не попрощавшись. Странная женщина. Ее приход вывел меня из равновесия. К обстоятельному разговору с женщинами-сектантками я не был готов. Отказаться было нельзя. Такая аудитория — находка для атеиста. Я пожалел, что со мною нет Леонова. Он находился в селах района, где Шомрин — Хмара проводил крещения.
Я пошел в библиотеку, чтобы подготовиться к беседе, и просидел там полдня.
Возвращаясь, я еще издали заметил сидящих на скамейке возле райотделения милиции Веру Лозину, Симу Воронову и Левитан. Левитан, как всегда, улыбалась, а Вера и Сима о чем-то переговаривались, и лица их были озабочены.
— Вы почему не на работе, девушки? — спросил я с шутливой строгостью.
— Вот! Сразу начальника видно! — пробасила Левитан и вдруг покраснела. Я вспомнил, что она всегда старалась сдерживать голос, а тут забылась.
— У нас перерыв, Николай Алексеевич, — сказала Вера. — Мы к вам на минутку.
Я пригласил их в кабинет, а Симе сказал, что сегодня хотел бы поговорить с ней.
— Я давно уже жду. — Сима вздохнула. — Но...
Она не договорила и, смутившись, умолкла.
— Вам не придется сегодня допрашивать Симу, — сказала Вера. — Вы будете читать... Она написала. Сима, давай!
Девушка подала мне тетрадь. Я отвернул обложку и увидал четко выведенные ученическим почеркам слова:
«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом...»
Я закрыл тетрадь, положил на стол и обратился к Симе:
— Прочту, но разговора не избежать, Сима.
— Сегодня? — спросила она.
— Когда прочту. Может быть, завтра, послезавтра.
— А сегодня вы с нами пойдете в кино! — Это сказала Левитан и оглядела подруг, будто ища у них поддержки.
— Билеты мы уже взяли. На 8.30, — сказала Вера.
Левитан не унималась:
— И вы не откажетесь.
— Откажусь. — Я рассказал о разговоре с Бржесской.
— Тогда и мы придем, — вдруг заявила Вера. — Где собираются?
— А как же билеты? — испугалась Левитан.
— Подумаешь! Продадим, — ответила Вера и взглянула на часы. — Девушки, пять минут осталось!
Подруги вскочили и помчались к выходу.
Я взял тетрадь Симы.
«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом, — еще раз прочел я первую фразу. — Боюсь, что у меня просто не хватило бы сил говорить о себе перед вами, человеком счастливым и чистым. Я не была бы откровенной, если бы мне пришлось давать показания тогда, когда я лежала в больнице. Наверно, я и отвечала бы так, как нас научал Шомрин: «Пусть каждый отвечает за себя», «Это святое дело». Но теперь я уже не смогу повторить этих чужих слов.
Мой отец погиб в Берлине в апреле 1945 года. Мне тогда было восемь лет, а брату — десять. Гибель отца в последние дни войны страшно повлияла на мать: она начала пить и забросила нас. Летом утонул братишка. Мать пыталась повеситься, но ее спасли соседки. Одна из них, тетка Палашка, была сектанткой-пятидесятницей. Женщина кроткая, ласковая, она умела утешить, облегчить душевные страдания святым словом. Тетка Палашка часто говорила матери, что если бы она уверовала в бога, то муж ее не погиб бы, что его смерть — наказание за неверие. К нам стали приходить и другие женщины, которые называли друг друга сестрами. Мать уверовала. Приходил теперь и проповедник — брат Елизар. Он рассказывал мне поучительные истории из священного писания, говорил о страданиях и чудесах Христа. Я как-то быстро поверила ему. Стала бояться Христа. Это меня вынудило молиться, заучивать молитвы и псалмы. Почувствовав себя верующей, я потеряла страх перед Христом, потому что мне не грозила кара, как неверующим.
С восьмого класса я бросила школу. И в колхозе перестала работать, как и мать. У нас был небольшой огород. Какие от него доходы! Не проживешь. Тогда мы взяли бросовую полоску земли и увеличили огород вдвое. Нас вызывали с матерью в правление, предупреждали, звали работать, обещали аванс в счет будущих трудодней, но мы стояли на своем, считая все это коварством сатаны, желающего обратить нас в неверующих. Брат Елизар на каждом молении внушал нам, чтобы мы не поддавались уговорам, не выходили на работу.
Однажды к нам на огород пришел бригадир колхоза с двумя колхозниками, промерил наш огород и составил акт об излишках земли. Скоро состоялся суд. Нам с матерью дали по одному году исправительно-трудовых работ. И направили ее в одну колонию, меня — в другую.
Теперь я почувствовала себя страдалицей за веру и очень возгордилась этим. Я готова была на муки. Однако в колонии я не нашла их. Тогда я начала придумывать муки сама.
