Виктор Андреев - Незваный гость. Поединок
В райкоме я оказался на переднем плане. Слушало меня четверо: секретарь Еремин, заведующий отделом пропаганды и агитации Чалышев, председатель райисполкома Филимонов и Леонов.
Я рассказал подробно. При всех обстоятельствах статья 227-я была налицо да плюс еще ответственность за преступления, совершенные в период войны. Я высказал также соображения, как использовать материалы дела и будущего процесса для атеистической пропаганды в районе.
— Да, в этом деле все мы выглядим неважно, — проговорил Еремин, когда я закончил. — Шомрина мы предупреждали, однако на разговорах с ним и покончили. А он на нашей лошадке разъезжал по своим сектантам. Работенку себе подобрал куда лучше. Проглядели. Волю мракобесу дали большую — это надо признать. Однако своих промашек бояться не следует. Нужно поправлять дело.
— Налаживать работу с верующими... — поддержал его Филимонов. — Разоблачение Шомрина поможет нам... А Симу Воронову заботой окружить бы. Восстановить на работе, жилплощадь выделить.
— Да, в баню ей возврата нет! — воскликнул Еремин. — В исполком Вороновы обращались после пожара? Просили квартиру?
— Обращались, но мои фонды райкому известны, — проговорил Филимонов. — А директор и слушать не хочет. У меня, говорит, кроме сектантов, на очереди хватает.
— А общежитие?
— В общежитие, говорит, сектантскую заразу не пущу.
— И правильно говорит, — вмешался Чалышев. — Она же там начнет вербовать в секту, библию проповедовать!
— Не начнет, товарищ Чалышев! — не выдержал я.
— Вы ручаетесь? — Чалышев посмотрел в мою сторону.
— Ручаюсь, — горячо ответил я, а сам подумал: «Зря сказал».
— Опрометчиво. Нельзя Воронову в общежитие! — уже категорически произнес Чалышев.
Филимонов, двинувшись на стуле, заметил как бы про себя:
— Да-а, тут нужно прикинуть... И в баню ей, правда, нельзя. Такое пережила девка! С кем бы ее поселить?
— Да с Верой Лозиной! — вырвалось у меня. — Девчата будут держать Воронову под контролем.
— А что вы думаете! — Еремин обвел нас глазами. Может быть, в самом деле, не нужно бояться? Воронова одна, а... Федор Карпович, займитесь устройством Вороновой. Нужно решить этот вопрос в два-три дня. Посоветуйтесь с директором фабрики, в месткоме... Речь идет о человеке! Других вопросов нет?
Я решил рассказать о своем разговоре со священником Коротковым и передал его во всех подробностях, чем неожиданно развеселил всех.
— Думаю, что попу можно будет помочь, — сказал Еремин, обращаясь к Малышеву. — Павел Иванович, побеседуйте-ка с Коротковым. Сошлитесь на Иванова, вот вам и зацепка. Только легкой жизни не обещайте. Никаких условий. Хочет порвать с церковью — мы приветствуем. Отречется — поможем, как каждому гражданину. Вот так! — Еремин встал, протянул руку. — Желаю успеха, товарищи. К вашему сведению: дом атеиста у нас будет возглавлять Нина Ивановна, главврач больницы...
На этом и закончилась наша беседа в райкоме.
По дороге в гостиницу я продолжал развивать свои планы о приобщении сектантов к труду и к общественной жизни. Я говорил, а Леонов молчал. Мне подумалось, что он не разделяет моего мнения. Я спросил об этом.
Леонов улыбнулся.
— Прав-то прав... Однако, Николай Алексеевич, не забывайте, что вы следователь и прибыли сюда не для того, чтобы заниматься всем тем, о чем говорите. Ваше дело — разоблачить Шомрина, агента германской разведки и изувера...
— Да, но ведь мы с вами коммунисты! — запальчиво возразил я. — Не чиновники от ведомства...
— Смотрите, чтобы этим нечиновникам хвоста не наломали за то, что они не своим делом занимаются...
Леонов засмеялся. Я не знал, что подумать: шутит он или говорит всерьез...
«Белый голубь» теряет перья
Сегодня мы с Леоновым начали рабочий день раньше обычного: предстоял допрос Шомрина. Леонов тщательно готовился к этому допросу и ждал приезда важного свидетеля.
— Предвижу необходимость очной ставки, — сказал мне Леонов.
И вот, наконец, свидетель приехал. Я волновался, не был спокоен и Леонов.
Допрос он начал обычно:
— Ваша фамилия, имя, отчество?
Шомрин покрутил головой и, будто делая одолжение, ответил с улыбкой:
— Ну, Шомрин, Иосиф Васильевич.
— С каких пор вы начали носить эту фамилию?
— С рождения. Отец Шомрин, и я Шомрин.
Леонов продолжал:
— Под какой фамилией вы проживали при немцах?
— Под той же, как Шомрин... Меня и арестовывали там.
— Значит, в Кабанихе вы значились Шомриным?
— Шомриным.
— Хорошо. Кого вы знали в селе Кабаниха?
— Многих знал...
— Например?
— Знал учительницу Котину. Немцы ее повесили. Умница была...
— Где жила Котина?
— В школе же. Комнатенка у нее была рядом с комнатой сторожихи.
— И сторожиху вы знали?
— Знал сестру Авдотью, как же...
Мне показалось странным, что Шомрин отвечал правдиво. Однако в этом не было ничего удивительного: ни Котиной, ни бабки Авдотьи уже не было в живых. Вопросы Леонова пока не настораживали Шомрина. Он считал, что нам неизвестно его сотрудничество с немцами.
— Когда вас арестовывали немцы?
Шомрин подумал.
— В сорок втором. Зимой.
— За что?
Шомрин усмехнулся.
— Да ведь второй раз об одном и том же...
— За связь с партизанами? Так?
— Совершенно верно.
— Какую же вы работу проводили?
Шомрин задвигался на стуле, опустил глаза:
— Ну листовки, например, разносил.
— Кто вам их давал?
— Котина давала.
Ложь и правда переплетались в устах Шомрина — Хмары. Я следил за тактикой допроса и уже догадывался, что Леонов решил постепенно подвести допрашиваемого к признанию. Удастся ли ему это?
— Немцы вас спрашивали о листовках?
— Не спрашивали, — поспешно ответил Шомрин — Хмара. — Интересовались, почему я не в армии, зачем хожу по селам.
— Что вы отвечали?
— Я им отвечал, как и вам. Это, мол, святое дело.
— Какое святое дело? Мне непонятно.
— Известно, вам непонятно будет, раз вы неверующий.
— А немцам понятно было, когда вы отвечали так?
Шомрин замялся.
— Что вы им сказали?
— Сказал, что хожу по селам проповедовать слово Христа.
— Вот это другое дело. Это понятно. Вы и там проповедником были?
— Приходилось. Просили люди...
— Скажите, где вас арестовали немцы в сорок втором?
— В Кабанихе же...
— Вас взяли из дому?
— Нет, я был у Котиной. Поэтому, наверное, и взяли. Она ведь на подозрении состояла.
— Откуда вы знаете?
— Откуда? — Шомрин задумался. — А повесили ее за что?
«Вывернулся, гадина», — подумал я. Допрос меня взволновал. Вопросы ставились остро. Я видел, как наращивались объективные данные для обличения Шомрина.
— Кто вас арестовывал?
— Офицер и двое солдат. Вытащили меня из-за парты. Я туда спрятался.
— Значит, они искали только вас?
— Выходит, так! — Шомрин даже повеселел. — Ежели, скажем, Котина нужна была, то они взяли бы и ее. А ее не тронули.
— Кто вас допрашивал?
— Офицер.
— Кто был при допросе? Переводчик был?
— Переводчица. Опосля пришла.
— Как офицер называл ее?
— Давно дело было...
— Вспомните?
— Кажись, фрау Думлер.
— А она как называла офицера?
— Шульцем называла... Без чина.
— Значит, фамилия офицера, который вас допрашивал, была Шульц, а переводчицы — Думлер?
— Так.
— Кем работала фрау Думлер в полиции?
— Машинисткой.
— Вы могли бы опознать фрау Думлер по карточке?
— Должен бы. Личность ее вроде бы запомнилась.
Леонов достал из стола протокол опознания с тремя наклеенными женскими фотокарточками и подал Шомрину.
— Посмотрите!
Шомрин прищурился. Мне показалось, что у меня остановилось сердце.
— Вот она... Фрау Думлер! — проговорил Шомрин и показал на карточку Яблочкиной. — Тогда моложе была...
— Придется опознание оформить, — сказал Леонов.
— Она, что же, разыскивается или как?..
Леонов сделал вид, что не обратил внимания на вопрос Шомрина, и быстро заполнил графы протокола, кратко записал показания Шомрина. Прочитав, Леонов попросил расписаться.
Шомрин поставил подпись. Заметно было, как неуверенно движется его рука. Видимо, он не мог сообразить, правильно поступил или нет, опознав немецкую машинистку, не кроется ли здесь подвоха.
— Пойдем теперь дальше, — сказал Леонов, когда Шомрин положил ручку. — Будем надеяться, что вы покажете правду и впредь. Я несколько облегчу ваше положение, Шомрин. Я зачитаю собственноручные показания одной свидетельницы...
Шомрин поднял голову, насторожился.
Леонов тем временем перелистывал дело. Это была напряженная минута. Я видел, как мой начальник вдруг побледнел.
— Вот, слушайте, Шомрин, что пишет партизанская разведчица Антонина Михайловна Яблочкина.
— Я не знаю такую.
— Сейчас узнаете. — И Леонов зачитал показания Яблочкиной.
Шомрин слушал, будто окаменев. Глаза его расширились, руки подрагивали.
