Александр Чаковский - Дороги, которые мы выбираем
Киселеву, видимо, показалось, что я хочу прервать его, и, предостерегающе подняв руку, он продолжал:
— Может, думаешь, в воинской дисциплине дело, в приказе? Нет, если у тебя здесь, — он ткнул себя в грудь, — вместо компаса швабра болтается, так на одном приказе три вахты не простоишь, скиснешь!
Я понимал душевное состояние парня. В его сердце сидела заноза. Она мешала ему дышать. Он хотел доказать мне, но в первую очередь самому себе, что ни в чем не виноват. Что был прав, отказавшись работать вторую смену.
Очевидно, эта история очень волновала его.
— Мне цель в жизни нужна; мне, если хочешь знать, подвиг какой ни на есть совершить надо, вот что! — продолжал Киселев. — Мне знать надо, что и к чему, без этого я жить не могу! На корабле все тебе ясно и в штиль и в шторм. А тут? Они что думают, а? Что я, автомат какой? Сегодня поковки для путевых стопоров, завтра перья для стрелок, послезавтра лопаты кую! Пусть! Но только мне смысл во всём этом иметь надо, смысл, понимаешь? А по ним: нет работы — стой, есть работа — куй. И все тут!
Этот парень все больше и больше увлекал меня. Казалось, что где-то в глубине его широченной груди пылает жаркий огонь. Я забыл о том, что мне, «представителю администрации», все же следовало бы попробовать убедить Киселева, что он не прав, отказавшись выполнить распоряжение начальства… В эти минуты я видел в нем не только рабочего, кузнеца, я видел в нем человека, родного мне по духу.
— Какие же твои дальнейшие планы, Ваня? — спросил я.
— Точку найти мне надо, понимаешь, точку! — горячо отозвался он.
Я не понял:
— Какую точку?
— Ну… — И Киселев, склонившись чуть набок, сделал такое движение руками, будто держит в руках лопату или лом и собирается вонзить в землю. — Ну, — повторил он, — Архимед. Слышал? Точку опоры мне надо найти. Понимаешь?
Перед глазами моими возникла картинка, которую я мальчишкой видел в какой-то книжке: сухонький, курчавый, с бородкой кольчиками старичок, в одежде, напоминающей длинную ночную сорочку, подсовывает тоненький шест под земной шар.
Я улыбнулся.
— Чего смеешься? — недовольно спросил меня Киселев. — Не веришь?
— Верю, Ваня, верю, — искренне сказал я. — А теперь давай выпьем. За твою точку опоры. Я вот сейчас тоже такую точку ищу.
— Тоже ищешь? — заинтересованно переспросил Киселев, не дотрагиваясь до своего стакана.
— Ищу. И даже не в переносном смысле, а в прямом. Ломаю себе голову, на что опереть свод туннеля.
— Туннеля? А ты что, техник? Или, может, инженер?
— Вроде.
— Ну, тогда тебе полагается знать, на что свод опирать, — убежденно сказал Киселев,
— Я знаю. Бетонировать полагается туннель, чтобы свод держался. А бет она вот нет, не хватает. Придумали мы тут одну штуку, я в Москву ездил, разрешение получил.
— Какую штуку?
— Ну, как тебе это объяснить?..
— Что, боишься, не пойму?
— Да нет, что ты? Ну, смотри! — Я вытащил из кармана блокнот и вечную ручку. — Предположи, что это доска, причем в подвешенном состоянии. — И я нарисовал на листке бумаги доску. — Теперь представь, что на эту доску мы опустим груз. — И я нарисовал стрелку, острием обращенную к доске. — Выдержит?
— Странный вопрос, — пожал плечами Киселев, — смотря какой толщины доска и какого веса груз.
— Логично. Ну, допустим, доска два сантиметра толщиной, а груз… ну, в тонну.
— Смешное дело. Не выдержит, — убежденно сказал Киселев.
— Ты прав. Ну а если укрепить пять или, скажем, десять таких же досок одну над другой, — я быстро набросал на бумаге такую стопку досок, — только оставить между ними зазоры, просветы небольшие. Тогда как?
— Не выдержит. Обрушатся твои доски. Только треску больше будет.
— Верно! Ну а если эти доски соединить и сшить между собой намертво? Тогда как?
— Гм-м… — задумчиво произнес Киселев, внимательно разглядывая мой рисунок.
— Тогда выдержит, Ваня, — сказал я. — Сила сцепления. Великая сила. Ты парень здоровый, но и тебя можно с места столкнуть. А если я тебя сзади подопру, а меня другой, а этого другого еще сто человек, — кто тогда сможет эту толщу с места сдвинуть? Никто. Нет такой силы!
Киселев молча кивнул головой.
— Теперь смотри сюда! — И, перелистнув исчерченную страничку блокнота, я стал рисовать на чистой разрез свода туннеля.
— Вот это наш свод. Видишь, он состоит из множества невидимых нам слоев породы. Они давят на нижний слой и, конечно, в конце концов обрушат свод, если не закрепить его толщей бетона. А бетона нам не хватает. Что делать?
— Что делать? — отозвался кузнец.
— Выход есть. Надо забить в породу штанги, металлические прутья. Смотри. — И я прочертил прямые линии сквозь воображаемые слои породы.
— Вот это и есть штанги. Мы с силой забиваем их в пробуренные отверстия. Верхний клин упирается в породу, расширяет края штанги, и они уходят в стороны. А здесь, внизу, мы навинчиваем гайку. Понял? Сшиваем породу намертво.
— И будет держать? — недоверчиво спросил Киселев.
Он неотступно следил за кончиком пера моей бегающей по блокнотному листку ручки.
— Будет! — воскликнул я. — Это проверено на строительстве многих заграничных туннелей. И на некоторых советских шахтах применяется такой способ крепления. Ты понимаешь…
…Я говорил еще долго. Я так привык, что мне надо доказывать, убеждать людей в преимуществе штангового крепления, что мог говорить на эту тему часами… Мне было все равно, кто меня слушает: те ли, от которых зависит решение вопроса, или просто любопытствующие люди. Едва начав говорить о штангах, я увлекался и забывал обо всем на свете.
А Киселев слушал меня с вниманием. Я распалялся все более и более, вырывал листки из блокнота, чертил, хватал кузнеца за руки, прижимал его ладони одну к другой, а поверх клал мои, чтобы дать ему представление о плотно прижатых друг к другу слоях породы…
— Ну, и установили вы эти штанги? — спросил Киселев, когда я кончил.
— Нет, — сказал я. — Еще не получены фонды металла. Гурин не хочет делать штанги, пока не будет специальных указаний. За тремя подписями. А во дворе лежит целая куча арматуры, и за какие-нибудь часы можно было бы нарубить штанги, отковать клинья и нарезать гайки.
Несколько мгновений Киселев молчал. И вдруг резко встал во весь свой огромный рост.
— Пошли! — решительно позвал он.
— Куда?!
— В мастерские. Свистать всех наверх. Будем тебе штанги делать!
Мне захотелось подбежать к Киселеву, обхватить, обнять его крепко-крепко…
А Киселев уже шел к двери.
Я подумал, что надо остановить его, что это бессмысленно — являться в десятом часу вечера, перед концом второй смены, в мастерские и без ведома администрации «партизанить» там.
И как мне ни трудно было это, я сказал:
— Подожди, друг, не спеши. Давай отложим это на завтра…
— На завтра? — громко и, как мне показалось, даже с угрозой в голосе переспросил Киселев. — Сегодня! Ночью будем делать. Ясно? Все ребята останутся. Прессовщик, машинист, токарь — все останутся. Я отвечаю! В твоем деле смысл есть, понял? Смысл! Пошли!
…На другой день к вечеру было изготовлено пятьдесят штанг. На трехтонке их привезли к западному порталу. Я велел Рожицыну организовать разгрузку машины и на вагонетках доставить штанги в штольню: первые крепи предназначалось установить на его участке. А сам пошел к Агафонову, которому решил поручить бурение первых отверстий для штанг.
У Агафонова, как и у всех старых рабочих на нашем строительстве, была отдельная комната.
В прежние месяцы я часто заходил к Федору Ивановичу, особенно после того, как уехала Светлана. Но затем посещения становились все более редкими. Во-первых, появился Орлов, с которым мы сдружились и проводили вместе все вечера. А во-вторых, началась история с цементом, и я попросту стал избегать встреч с Агафоновым, потому что не знал, как отвечать на его резкие, прямолинейные вопросы.
Во время одного из разговоров я так и сказал ему. Но Агафонов пристально посмотрел на меня, покачал головой и медленно произнес:
— Что с тобой, Андрей? Поглупел ты, что ли?
Я вспыхнул, обиделся, а ведь я действительно сморозил глупость. Федор Иванович был, так сказать, «член-учредитель» нашего строительства. Оно было для него не «работой», не «службой», а тем же, чем для меня, — жизнью. Профессия здесь не играла никакой роли.
Но теперь я шел к Агафонову во всеоружии. У меня были ответы на все его вопросы. И не просто ответы. Я нес с собой практическое решение вопроса: слово «цемент», которое так долго было для нас символом непреодолимых трудностей, ныне теряло все свое мрачное значение. Я постучал, услышал глухое «да-да…» и вошел.
Агафонов сидел на кровати и читал газету. В комнате было жарко натоплено, и на старике была одна лишь белая нижняя сорочка и брюки, заправленные В теплые вигоневые носки.
