Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь
Кочегар смотрел на Петрова своими маленькими пристальными глазами, и Петрову казалось, что еще одна пара глаз, больших и грустных, смотрит на него сверху.
— Слушай, Петров, откуда Лермонтов взял эту строчку: «Спит земля в тумане голубом»?
— Как шар земной или как пахотное раздолье?
— Как шар земной. Планета спит в голубом тумане.
— Прозрел, — сказал Петров. — Гений. Давай, Кочегар, выпьем армянского. Содвинем разом по маленькой. Открути, пожалуйста. У меня, наверно, рука потная с непривычки.
— Нет-нет. Я тороплюсь. И вообще я пью только у себя в отсеке. Здесь мне некогда. Мне пора. — Кочегар подошел к двери и стал перед ней, любуясь Железной рукой.
— Петров, — сказал он печально. — Еще не поздно вернуться на старые рельсы. Там, конечно, свои неудобства и жертвы, но и комфорт. И харчи вкусные.
Петров изготовился было промямлить что-то неопределенное, вроде «тише едешь — дальше будешь», но голодный и независимый мальчик внутри него сказал звонко:
— Никогда! Лучше погибнуть.
— Ого! — Кочегар открыл двери, пыхтя от каких-то тяжелых раздумий, и вышел.
Петров бросился за ним с бутылкой в руке. Дверь за ними захлопнулась, чмокнув.
— Ну хоть по рюмочке. По одной. За знакомство. Когда ты вошел, мне стало легче. Как будто меня простили. Знаешь, так бывало в детстве. В детстве прощение много значит. Извини, ты на самом деле поэт?
— Ни в жизнь, — сказал Кочегар. — Я ближе к прозе. К натуральным жанрам и естественным наукам. Петров, ты захватил ключи?
— Здесь. — Петров похлопал себя по карману. — Я привязан к ключам. Я могу потерять их только с брюками.
Они шли по улице. Мимо сквера. Лето наступило холодное — сирень распустилась и застыла.
Петров забегал вперед и, потрясая бутылкой, все предлагал выпить.
Зашли в парадную жилого дома, просунувшего свой узкий лик между двумя особняками, преисполненными чванства.
Дворничиха с красными, словно ошпаренными коленями мыла лестницу. Она лила им навстречу горячую воду из шланга.
— Здесь пахнет прачечной, — сказал Петров.
Кочегар глянул ему прямо в глаза.
— Может, все же вернешься? Простирнешь свою совесть и сдашься?
Петров проглотил слюну.
— Петров, влачась по этой дороге, ты превратишь свою душу в бинты. А она у тебя, как я слышу, чирикает…
— Ладно, — сказал Петров. — Пошли, чего зря болтать.
Они шли вверх по лестнице. А дворничиха все лила и лила воду. Казалось, идет дождь. Кочегар позвонил в дверь с номером «22». Шляпки гвоздей на обивке располагались в виде волка и зайца. Подбоченясь, волк держал зайца за уши на весу.
Кочегар звонил, звонил, но никто не подходил к двери. Лилась вода. У Петрова возникло ощущение тревоги и безнадежности.
— Наверное, никого нет, — сказал Петров. — Напрасно мы ушли от меня. Выпили бы. Поговорили.
Кочегар достал из кармана ключи. И сразу же один подошел. Из квартиры пахнуло горелым. На плите обугливалась яичница.
В кухне у стола, привалясь плечом к стене, сидела молодая женщина в кофте из мягкого материала, белого и очень тонкого, в мелкий розовый горошек.
«Может, это батист? — подумал Петров. — Может, это халат?»
Кочегар выключил газ, подставил сковородку под тоненькую струйку воды. Кухня наполнилась паром и треском.
Женщина не шевельнулась. Глаза ее, серые, широко открытые, без мигания и без тревоги смотрели в холодное небо за окном. Кочегар подошел к ней, сгреб со стола штук двадцать аптечных упаковок с какими-то таблетками, Петров не разглядел какими, отнес их в уборную и вывалил в унитаз.
Женщина как бы проснулась. Посмотрела на него. На пустой стол.
— Зачем ты это сделал? — спросила она каким-то неокрашенным голосом. — Кто ты вообще? Что тебе надо? — Она повернулась к Петрову. — Кто он такой?
Петров смущенно кашлянул.
— Джинн, — сказал Кочегар. — Взломщик.
Женщина хохотнула гортанно, словно прокатила граненый стакан по столу.
— Если ты джинн, то я пери. — Она поднялась, изогнула стан. Одну руку с растопыренными пальцами подставила к виску, другую — к обтянутому блестящим тугим нейлоном заду, изобразив то ли рыбий, то ли птичий хвост. — Я Дева Небесных Вод. И мне наплевать на тебя. Я по всему городу таблетки собирала не для того, чтобы первопопавший подонок их выбрасывал.
Кочегар почесал подбородок. Взялся за ручку двери.
Женщина загородила ему дорогу.
— Отдавай таблетки назад!
Кочегар мягко ее отодвинул. Вышел на лестницу. Петров бросился за ним. Женщина тоже выскочила, схватила Кочегара за бархатный рукав.
— Ты зачем явился? Я тебя не знаю. Я тебя не звала. Но раз пришел — посиди для приличия.
Петров ее поддержал.
— Вот именно. Посидим втроем. Мы же хорошие люди. У нас хороший коньяк. Ведь правда же, мы хорошие люди?
— Хорошие, — согласилась женщина. — Меня Зиной зовут. А вас?
— Меня Александр Иванович.
— Вот и выпейте. — Кочегар затолкал их в квартиру и захлопнул дверь.
Пока они препирались, сосредоточенная дворничиха сыпала на мокрый бетонный пол стиральный порошок. Порошок вспухал лишаями и растворялся — бетон, казалось, растворяется тоже.
Запах прачечной проникал в кухню.
Зина принесла из комнаты хрустальные стопки-бочонки.
— У спекулянтки брала. Тяжелые. Дурацкие. Словно не коньяк пьешь, а свинец.
Петров пыхтел, пытался отвинтить металлический колпачок. Стяжка колпачка не разрывалась. Анодированный алюминий, наверное, был толще, чем полагалось по технологии. «Почему все делают не так? — думал Петров. — Почему все делают толще?» Эта грустная мысль не мешала ему с улыбкой смотреть на Зину. Она была растрепана. Серебристый цвет ее волос был ненатурален, с черно-зелеными пятнами. Губы без помады казались бледными и смятыми. Мягкого серого цвета глаза, затененные высоким, без морщинки лбом, сочувственно следили за его действиями. Наверное, она могла быть очень привлекательной.
— Ой, — сказала она. — Погодите-ка. Я сейчас причешусь. Что же вы мне не сказали, что у меня вид кошмарный. — Прикрыв волосы руками, она убежала в комнату.
Петров отметил ее стройные спортивные ноги и спину, выгнутую, как шея коня.
Петров посидел немного, удивляясь и пугаясь тишины, вдруг обступившей его, потом поднялся и вышел на лестницу.
Дворничиха сгоняла шваброй с площадки мыльную пену. Она очистила от пены дорожку, чтобы Петров прошел.
— Куда же вы? — раздалось за его спиной.
Петров обернулся. В дверях стояла Зина, причесанная, в нарядном платье. Ее большие серые глаза быстро влажнели. И вот они брызнули.
— Хотели тихонько смыться. Меня это не удивило. Возьмите свой паршивый коньяк. — Она сунула Петрову коньяк, выкрикнула: — Герой — карман с дырой! — и захлопнула дверь.
Сутулясь под усталым взглядом дворничихи, Петров шагнул было на ступени лестницы, покрытые мыльной пеной, и вдруг услышал, как в груди у него запищало, словно выпавший из гнезда птенец. И заиграл клавесин на каком-то, наверное несуществующем, чердаке. И возник еще один звук, который нельзя описать при помощи акустических ассоциаций, но можно, прибегнув к характеристикам боли.
«Саша!» — позвал его голос давно позабытой девочки.
Он побежал обратно, забрызгал брюки пеной и позвонил, сильно надавив кнопку.
— Вы правы, — сказал он, когда Зина открыла дверь. — Вы правы. И я не могу уйти, не объяснив вам вашей ошибки.
— Ну объясните, — сказала Зина, пропуская его в прихожую. — Валяйте. Я вся внимание. — В серых ее глазах не отражалось ничего, как в наждачной бумаге.
— Наверное, я не сумею. Видите ли, моя мама и моя тетя были артистками в ТЮЗе. Одна играла Павлика, другая играла Гаврика.
— А этот бородатый негодяй, с которым вы пришли, он ваш папа. Он играл заднюю часть слона в кинофильме «Слон-обжора».
— Нет, мой папа — вернее, отчим — погиб в катастрофе. — Петрову было неловко, но он был твердо уверен, что каким-то образом нужно коснуться темы таблеток. От жалости к этой красивой женщине у него сжималось сердце и перехватывало дыхание.
— Я вас в комнату приглашаю. Вежливость того требует, — сказала Зина. — Биографию отчима принято выслушивать сидя.
— Да, да, — согласился Петров. — Сидя лучше. — А голос забытой девочки серебристо смеялся, словно он, Петров, выделывал что-то очень смешное с ее детской точки зрения.
Зина усадила Петрова в кресло.
— Если не секрет, — спросила она, — за что вы хотели выпить с этим Мафусаилом?
— За цветение сонгойи. — Петров встал. — В Кении на горе Элгон расцвела сонгойя. Это похоже на взрыв. На шторм, на лавину.
— Вы алкоголик? — спросила Зина, разливая коньяк. — За ваше здоровье. — Она выпила содержимое рюмки единым духом, не дожидаясь Петрова. — Вы хотели задать мне сакраментальный вопрос: «Зачем?» Вы же знаете, что на вопрос «зачем?» могут ответить только попы и очень юные комсомолки. Вы же это хорошо знаете.
