Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович
Иногда в тишине квартиры раздавались телефонные звонки. Ольга, не вставая с места, вслушивалась, когда они звучали особенно долго, подходила к аппарату, но трубки не снимала. Лицо ее в такие минуты точно каменело.
Пава Романовна, зайдя к Аржановым, была поражена строгим, почти суровым выражением приятельницы.
— Клянусь честью, это никуда не годится! — воскликнула она. — Я сейчас поневоле прикована к дому: уже трудно ходить по здешним буграм. А вы почему запропали? Даже по телефону к вам не пробьешься! На кого вы стали похожи?! Не женщина, а какой-то аскет несчастный. Что вы напустили на себя? Хандра в наше время совсем не модна: мы жизнеутверждающее поколение!
Когда вертушка попыталась заговорить о Таврове, Ольга осадила ее.
— Я вас прошу не упоминать о нем, — потребовала она так резко и холодно, что Пава Романовна сразу осеклась и умолкла, подумав: «Действительно ненормальные люди!»
— А как вы теперь… довольны? — Ольга, пытливо оглядела отяжелевшую фигуру Павы Романовны.
— Я? Чему же мне особенно радоваться? Просто смирилась со своим положением, и все! Пусть будет еще один ребенок. Нам он не помешает. Только бы поскорее разделаться, а то уже некрасиво… Правда, дисгармония получается! — Пава Романовна неторопливо поднялась с места и, повертываясь перед зеркалом, сказала задумчиво. — Похожа на кенгуру. Точно! А что еще дальше будет!
— Но дети заполняют вашу жизнь? Привязывают вас к мужу? — нерешительно, сделав над собой явное усилие, спросила Ольга.
— Привязывают? Да, конечно, все-таки семья… — сумев придать своему хорошенькому лицу выражение значительности, однако неопределенно сказала Пава Романовна, сбитая с толку серьезностью Ольги, но тотчас, спохватившись, рассмеялась. — Приходят же в голову душеспасительные мысли! Конечно, дети — надежный якорь. При всех условиях они связывают, а насчет признательности мужу за их появление… Да что вы меня спрашиваете? — возмутилась она, подозревая ловушку. — У вас ведь был ребенок!
— Да, у меня был…
— Если вы тогда больше любили Ивана Ивановича, значит, вам надо опять родить.
Ольга почувствовала облегчение, выпроводив веселую говорунью, собрала и спрятала свои бумаги, взяла книгу и легла на диван в спальне, накрывшись мягким клетчатым одеялом… Этот плед принадлежал покойной матери. Когда она болела, то сидела в кресле, накинув его на колени. Маленькая Ольга любила прикладываться щекой к его ярким клеткам, в то время как легкая родная рука нежно перебирала ее пушистые волосы. У матери часто рождались дети, и она умерла от родов…
Книга, так и не раскрытая, съехала на пол. Ольга вздрогнула от шума, но не подняла ее: читать сейчас не могла. Вспомнился последний вечер, проведенный с Тавровым, дорожка, слабо белевшая под светом звезд. Молодая женщина упорно возвращалась мыслями к любимому человеку, и, хотя твердо решила, что не должна теперь встречаться с ним, сердце ее тосковало и болело не переставая. Ей хотелось умереть, но надо было жить. Пусть она не забудет Таврова, пусть никогда не вернется ее первоначальное чувство к мужу…
— Не все на свете счастливые! Я буду жить для работы и для ребенка…
72Тавров вышел из здания фабрики и остановился на дороге, ведущей с пригорка вниз. Пасмурный день навис над окрестностью. Серые тучи, беловатые по взвихренным краям, беспорядочно двигались в вышине. Изредка, точно прорывался, падал дождь, сек желтую траву, шумел по камням и так же неожиданно переставал.
Подойдя к прииску, Тавров окинул взглядом потемневшие дома, грязные дымки над мокрыми крышами и представил унылую тишину своей квартиры… Нет, невозможно сейчас быть в одиночестве в четырех стенах, так можно дойти до полного отчаяния.
Он не понимал поведения Ольги, а послать ей письмо не осмеливался. На телефонные звонки она не отвечала. Иногда ему хотелось без предупреждения пойти к ней и потребовать объяснения, но сильное чувство сдерживало его, и он покорно томился в неизвестности, боясь подорвать репутацию Ольги. Поздними вечерами он проходил мимо ее окон, высматривал хотя бы тень на занавеске, но странно пустой казалась половина дома, где она жила с Иваном Ивановичем. Теперь Тавров испытывал неприязнь к Аржанову: тот имел возможность постоянно видеть ее, быть с нею… Вот выходной день, и они дома… вместе…
Инженер резко повернулся и пошел обратно к своей фабрике, однако на полдороге еще раз передумал и свернул в сторону, к скалам, где летом уговорил Ольгу пойти на рудник. Вот камень, на котором она сидела тогда, уронив на колени руки, опустив задумчиво-сосредоточенный взгляд.
Тавров тоже присел на этот камень, потрогал его, он был сырой и холодный. Тавров вспомнил теплоту рук Ольги, ночную прогулку с ней. Воспоминание превращалось в пытку, но если бы можно было повторить тот вечер! Если бы!
Звук шагов и знакомые женские голоса вывели его из тяжелого оцепенения. Мысль о возможности желанной встречи обожгла: он уже отвык радоваться за эти бесконечно тянувшиеся две недели, поднялся и, сдерживаясь, чтобы не кинуться вперед, сделал несколько шагов. Из-за скал показались Варвара, Елена Денисовна и две санитарки. Тавров еще искал взглядом, еще ждал…
— Пойдемте с нами за брусникой! — крикнула Варвара, улыбаясь ему из-под старенького полушалка.
На ней, как и на других женщинах, была надета стеганая куртка-телогрейка, шаровары, сапожки, за плечами в рюкзаке ведерная банка. Но даже в таком неказистом наряде девушка привлекала внимание своей яркой миловидностью.
— Пойдемте! — позвала и Елена Денисовна. — Здесь хоть недалеко, да без мужчин страшно: вдруг медведь вывернется!
— Медведи сейчас сытые, жирные и думают лишь о том, где бы залечь на зиму. — Варвара махнула рукой Таврову. — Пошли, Борис Андреевич. Мы покажем вам такой богатый ягодник, какого вы сроду не видели. Наберем брусники, а потом разведем костер и будем печь картошку. Я умею разжигать огонь в любую погоду. Подумайте, как славно: печеная картошка у костра!
Снова быстро прошумел холодный дождь; облака точно кипели, перемещаясь в вышине, а на земле зябко вздрагивали кустики каменной березы, роняя капли воды и крохотные желтые листья на глянцевитый брусничник, покрытый тяжелыми кистями красневших повсюду ягод.
Тавров собирал в миску мокрые ягоды и ссыпал их то в банку Варвары, то к Елене Денисовне. Обе они жили в том же доме, где жила Ольга, дружили и каждый день встречались с нею, поэтому и для него было в них что-то свое, близкое. Руки его озябли, а лица женщин стали сизыми. Тавров вдруг понял, что пришел сюда в надежде услышать от них хоть какие-нибудь вести об Ольге, болтушка Пава Романовна не смогла сказать ему ничего вразумительного. У него защемило сердце, когда он представил жалкость своего положения, не хватает еще того, чтобы подслушивать под окнами! Нервным движением Тавров сжал кулаки, и сок раздавленных ягод брызнул на его кожаное пальто, блестевшее от недавнего дождя…
— Хватит! — Варвара выпрямилась улыбаясь.
Банка ее, полная с верхом, стояла в приспущенном рюкзаке, словно накрытая красным платком. Остальные женщины еще бродили по косогору, кланяясь в пояс спелой, крупной бруснике.
— Давайте скорее собирать дрова! — И Варвара первая побежала к давно обгорелым и высохшим кустам стланика, согнутого серыми дугами.
В руках ее появился якутский нож-кинжал. Вынув из мешка сухие палочки, она быстро оперила их застругами, подожгла, обложила пучками мелких, как солома, хворостинок, потом набросала более толстые ветки — и через несколько минут огонь жарко запылал.
Вы здоровы? — спросила Варвара, кидая Таврову картофелины, которые тот зарывал под горячие угли. — В последнее время вы ходите такой мрачный!.. У вас не болит сломанная нога в дурную погоду? — Она подтащила и сунула в огонь еще несколько больших ветвей и, щурясь от дыма, пытливо взглянула на директора фабрики.
Тот молчал, играя палкой-клюшкой, постукивал ею по сушняку, охваченному пламенем, и следил, как взлетали и сразу чернели в полете золотые искры.
— Нет, у меня другое, Варенька. Скажи, если бы ты полюбила и тебя полюбили и вышла бы какая-то жестокая заминка, по своей непонятности жестокая… — быстро поправился Тавров, вспомнив, что страдательным лицом являлся совсем не он.
Варвара смотрела сочувственно и выжидающе, его дальнейшее молчание она истолковала как боязнь проговориться. Если бы ее полюбили!..
— Я не допустила бы неясности. Если двое полюбят друг друга, их жизни складываются в одну. Значит, все интересы общие…
— А если есть еще третий? — тихо сказал Тавров, подталкиваемый потребностью поделиться с нею хоть частицей своих терзаний.
— Третий? — Варвара настороженно взглянула на него, нахмурив темные брови; но она подумала не о том, кто же третий у Таврова, а о собственном отношении к Ивану Ивановичу и Ольге.
