Евгений Чернов - На узкой лестнице
Он отказался жить в Москве, стали в тягость ему прежние телефоны и адреса, они только обостряли образовавшуюся пустоту. И он сказал своей старушке: ну что, мать, ни МХАТ, ни Третьяковка нам уже не нужны. Елисеевский магазин тоже не нужен; давай-ка двигать на Волгу, все к старости мечтают об этом; хоть зори настоящие увидим, подышим напоследок воздухом Жигулей. Чего нам еще…
И она сразу же согласилась, потому что привыкла к походной жизни и сама считала, что в Москве они и так задержались.
Но увидеть рассветное солнце над Жигулями, когда большой красный шар незаметными толчками выбирается из-за горизонта и закрывает полнеба и окрашивает речную волну в нежно-розовый цвет, им так и не удалось. Все время путались под ногами какие-то неотложные домашние дела или же наваливались болезни, как будто судьба специально составила график — болеть поочередно.
Когда не стало старушки, спать он перебрался в кабинет, а в ту комнату заглядывал редко и то все по ночам, когда особенно нестерпимой была бессонница: включал свет, стоял на пороге. Здесь ничего не должно бы меняться, но отчего-то он каждый раз чувствовал, что какие-то перемены все-таки происходят. Сейчас он многое готов был считать возможным, что раньше считал бы абсурдным. Что-то менялось в пустой комнате, как будто кто-то посещал ее незаметно и летуче, не трогая предметов, не оставляя следов. И оттого, что поверил он в это на закате дней, на душе было тревожно: наверное, в жизни упущено что-то важное, чего теперь не наверстаешь.
А такси продолжало неторопливо выбираться из города; все плотнее был поток транспорта, все больше попадалось грузовиков. И вообще становилось веселей — городские окраины нынче выглядят получше центров: новенькие, свеженькие, высотные — столица, да и только.
Старик подумал: все сегодня необычно, и решение его, и погода — тепло по-осеннему; молчун Иван Иванович в коричневом франтоватом костюме с медными пуговицами, да и машина тоже в некоторой степени необычная. В салоне кружил голову устоявшийся парфюмерный дух, как будто бы с вечера брызгали здесь одеколоном, а проветривать не стали. Но это еще что! Дверцы вещевого ящика и вся металлическая часть приборной панели были оклеены пленкой «под орех» с вкраплениями кусочков искусственного меха, а сверху окон болталась рыжая бахрома.
— С комфортом устроились, — сказал старик.
— А куда денешься, — отозвался шофер. — Я здесь провожу лучшую часть жизни. Мне охота в уюте. Но и мучаюсь за это — начальству нашему ничего не докажешь: отставники, чтобы все, как в казарме. Вот казарма для них — как раз что надо.
Шофер с улыбкой посмотрел на старика. А старика передернуло, и, чтобы сменить тему, он спросил? — А сам-то здешний?
— Да, здешний… — протянул шофер.
— Значит, окрестности должен знать хорошо.
— Особо не жалуемся.
— А у вас есть любимая полянка?
Водитель пожал плечами.
— О чем не думал так не думал.
— Ясненько… А ручеек или хотя бы речка?
— Так вот же она, Волга.
— Во-олга, — проскрипел старик. — Волгу, батенька мой, вся Россия любит. Значит, и мы с тобой Волгу обязаны любить по уставу, тут нашей заслуги нету. А вот личный уголок?
Шофер задумался и, похоже, всерьез.
— Да так-то уголков знаю много, только чем который лучше, об этом я не думал. А вот сейчас подумал — вроде все одинаковые: деревья, трава, ну там водица какая-нибудь.
— Тра-ва… води-ца… Лет-то сколько?
— Да уж тридцать четыре зимой будет.
— Не «уж», — сказал старик, — не «уж», а всего-навсего. Ваше счастье, голубчик, что всего-навсего.
Таксист фыркнул и поглядел на старика с большим интересом, как на чудика.
«Выламываются люди, — подумал он, — кто как может. А чего бы не выламываться, если есть деньги. Пенсию, похоже, гребет по потолку, шмотки покупать не надо, наверняка запасся, только донашивай. И мебель не надо, ничего не надо, живут, как при коммунизме. Еды и то не надо. Старики мало едят. Возьмут там какой-нибудь плавленный сырок — и на неделю. Вот и выламываются. Уголок… полянка… ручеек.. Один такой же все во дворе бегал на прошлой неделе, больше всех орал, не понравилось ему, как собачатники работали. Дети орали, и тот лысый дурак орал. А собачатнику что, у него разнарядка, у него план, у него, может быть, семеро по лавкам разевают рты, шамать хотят, а папаня зарабатывать не может, потому что какой-то пенсюк выламывается: нехорошо, нехорошо… Заставить бы его самого ловить собак, вот было бы дело. Уголки… ручейки… полянки…»
Раньше Иван Иванович работал на «скорой помощи». Вначале ему нравилось, теперь-то он понимает: по молодости. Внезапные выезды, гонка под сиреной, когда пешеходы, как брызги, в разные стороны; и гаишники помалкивают. Смотрели, наверное, вослед и аж дрожали: руки длинные, а не достанут, потому что все чин чинарем. Но окладик в «неотложке» небольшой. Было совестно перед молодой женой: выложил в «аванец» четыре десятки. Что с ними делать? Туда-сюда, день, два, индийский фильм в двух сериях посмотришь, вот и все, и нет «аванца».
Как ни удерживали там, как ни уговаривали, ушел в автохозяйство, на фургон, развозить по магазинам продукты. Окладик почти такой же, зато с пустыми руками домой не возвращался. Авоська, как и водительские права, всегда была при себе. Кое-какие дела дома поправили, мебельную стенку купили, ребенка заделали.
Но лафа с левыми перевозками скоро кончилась. Нового зама по кадрам прислали; партийный, елки-палки… Комиссар… Со стороны посмотришь — кожа да кости, а шуровать начал, только пух, так сказать, полетел. Выговорешники ладно еще… Двоих сразу под суд отдал, вот в чем вопрос! Посоветовался Иван Иванович с женой, постояли над кроваткой спящего младенца и решили не рисковать. За это время Иван Иванович повидал и послушал множество тертых людей, и все сходились на том — если и уходить куда, так в таксопарк. Там еще много неясного… Устроиться помог дружок; и пошло, и поехало… После каждой смены жене червонец отдай и не греши, наличными, хотя бы медяками. И все пока что идет хорошо. Журналисты только, сукины дети, портят иногда настроение. Такого понапишут, как будто бы таксист на клиента с топором… А таксист никогда лишнего слова не скажет. Сами дают. Как бы клиент себя ни держал, как бы ни хмурился, ни напускал дыму, что он важная шишка, Иван Иванович давненько разобрался, что внутри тот чувствует себя по-другому: как будто бы ему сделали милость, посадили, повезли, и к тому же по чистой любезности. А шишки — они на своих ездят, им на грязной обочине голосовать нечего.
Шишкам Иван Иванович завидовал, но не потому, что у них персональные машины, как раньше у купцов кареты были, с ямщиками своими, — шишкам легче прокормиться. Они живут и не думают о завтрашнем дне. Все достают, все как-то образовывают; и пенсия у них будет самая что ни на есть: с бесплатным проездом по железной дороге раз в году. Езжай хоть на Курилы, туда и обратно, и все бесплатно. Как вот этот друг, — покосился Иван Иванович на старика, — на хороший кусок берет такси, и хоть бы что… Просто так, туда и обратно, без всякой нужды… А на эти деньги можно на всю зиму картошки запасти, можно обновить прихожую. А он на ветер червонцы. Нет, что ни говори, заелись люди, выламываются… Колесики в счетчике только покручивают, отщелкивают монетки, уже хорошо набежало, а конца и не видно. С каждой новой цифрой на счетчике Иван Иванович чувствовал, как возрастает зависимость его от старика. Надо с клиентом налаживать контакт. И, превозмогая себя, Иван Иванович сделал первую попытку.
— Если хотите, можете курить, только стекло опустите. — Сам-то он не переносил курящих.
— Спасибо! Не курю.
«Ну, точно, — решил Иван Иванович, — не может простить эти дурацкие полянки, ручейки. Не курит, гад, не пьет, здоровье берегет. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Но вслух сказал, да раздумчиво так, словно делился сокровенным:
— Жалко, облачка идут, могут все испортить.
— Не испортят, — сказал старик. — Это безобидные облака. Без них было бы пустынно.
Таксист крякнул и подергался задом, удобнее устраиваясь.
— Э-э, не скажите, тут иногда большая опасность подстерегает. Есть кой-какие народные приметы, а против народа не попрешь. Однажды, в детстве еще, отправился спозаранок на рыбалку. Погода была самая отличная, вот как сейчас, тишина, солнце и вообще полный антураж. А пошел с дедом. Так вот, когда уже были у реки и стали готовить снасти — удочки свои, дед встал на берегу, огляделся, почесал един бок, почесал другой и сказал: ничего, Ванька, у нас с тобой сегодня не получится. Пропал у нас денек. Ну, да, говорю, лучших дней и не бывает. А во-он, говорит, видишь барашки, вот они и принесут ветер. А там, правда, чего-то белело, этакие малоприметные облачка, и на барашков похожие. Но были они так далеко и шли как будто стороной, и я, конечно, деду не поверил. Но часа через два ветерок поднялся ого-го, а энти самые барашки шли уже над нами, но были уже не барашками, а целыми баранами.
