Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму
— Стыдно? Неудобно, да?
— Да, неудобно. Мы не одни на пляже.
— Очень даже удобно!
— Почему?
— Потому.
Ответ прост. Сам же научил ее и сам теперь злюсь. На нас кидают любопытные взгляды.
— Поплыли в Стамбул?
— Собирайся, уйдем.
— Рамаз — боится!
— Рамаз не умеет плавать.
— Рамаз — боится!
— Далеко не уплывай.
Солнце опускается на море. Наливается пурпуром. Море выгибается под солнцем — большим, массивным — и вскидывает волны, заигрывая с ним.
Горизонт тоже пурпурный, нет — темно-розовый. Солнце вдавливается в море, прорывает его и гасит один сегмент. Облачко на небе постепенно темнеет. По глади моря проносится ветерок, озорно шелестит волнами. Солнце гонит их с горизонта к берегу, а на берегу невидимое, неведомое существо плетет из них косы — переплетает, перекрещивает, и коса оплетает все море. Море сверкает, переливается, словно смешано с расплавленным оловом. Вот какие волосы у неведомого существа в предзакатный час.
Галина любит солнце, потому что оно заходит, исчезает. Уходящее солнце особенно волнует Галину. Может быть, в разлуке непостижимая сила и красота любви? Кто знает.
Галина точно не знает. Не знает она и того, почему солнце блекнет, почему оно белое и усталое утром.
А солнце закатывается, скрывается за горизонтом, чтобы снова взойти утром.
Галина выходит из воды и прощально машет светилу — машет перед каждым заходом.
В закатных лучах Галина медно-бронзовая.
Мы одеваемся. Обуваться я благоразумно отхожу подальше. Галина всегда толкает, сбивает с ног. Она лукаво улыбается. Я подмигиваю ей утешая.
Беремся за руки и уходим.
Луна — преогромная, прежелтая.
На Галине голубое очень широкое полупрозрачное платье. Оно напоминает мне медузу — вне воды.
Галина красива. Не только молодые люди, иногда и девушки провожают ее взглядом.
— Галина голодная?
— Очень, как… как… не напоминай, Галина сама скажет… Нет, не вспомнит.
— Как во…
— Волк! Галина голодная, как волк.
— Выбирай: «Твиши» или «Киндзмараули»?
— «Твиши».
— Умница!
— А шашлык?! Девочка есть хочет, она голодная.
Официант живо возвращается с подносом.
Потом — танцуем.
В комнате прохладно. Я раздеваюсь и ложусь. Устал. Галина выключает свет.
— Пусть Рамаз не смотрит на Галину.
— Ладно.
Галина присаживается на мою постель, бесцеремонно поворачивает к себе и целует в глаза. Я обнимаю ее. Молчим.
Вдалеке шумят волны.
— Устала, девочка?
— Девочка пьяна.
— Ложись!
Я хлопаю ее по упругим ногам, и она ворча идет к своей постели.
— Много написал Рамаз?
— Много, очень много.
— Устал Рамаз, не жалеет он себя.
— …
— Ой, уже десять часов?!
— Галина, не вставать!
— Есть — не вставать!
Я подхожу к ней, беру ее за руку, заглядываю в глаза. Потом присаживаюсь на постель. Целую ее пальцы, ладонь, руку повыше локтя, целую в шею. На миг она замирает. Я знаю, отлично знаю, куда ведет эта ласка. Знает и Галина. Но ни один из нас не хочет побороть себя, да и не в силах…
И фартук к лицу Галине. Она приносит жареную рыбу и водку. Мы пьем с ней на брудершафт и целуемся.
— Рамаз поведет сегодня Галину на симфонический концерт, в Сочи.
— Галина!
— Пожалуйста, прошу…
— Знаешь же, вернемся поздно, все утро пропадет. Если не поработаю утром, день для меня потерян.
— А тебе много еще осталось?
— Не знаю. Понятия не имею, как они поведут себя.
— Кто — они?
— Герои рассказа.
— А кто они?
— Галина и Рамаз.
— Правда?
— Правда.
— Рамаз никогда не врет. Рамаз славный мальчик.
Галина виснет на моей шее, дрыгает ногами, в телячьем восторге бьет себя чуть не по спине.
— Галина не хочет ехать в Сочи.
— Умница!
— Прочитаешь, когда закончишь?
— Посмотрим.
Вода холодная, прозрачная. Жаль входить в море — замутится. Удивительный цвет у камней под водой. Видно будто сквозь пелену тумана, на размытом фоне — большом, поразительном. А достанешь из воды, и снова обретают четкую форму и четкий цвет, исчезают полутона, нарушается гамма.
Мы с Галиной утыкаемся друг в друга носами и ныряем. Под водой ее глаза чудно увеличиваются. Нас разбирает смех, изо рта вылетают пузырьки и дружно уносятся вверх.
Галина одинаково легка и в воде, и на земле, почти невесома. Мне все кажется, что она выскользнет из моих рук, изовьется в воздухе и исчезнет, и я хватаю ее покрепче, чтобы этого не случилось.
Я чувствую скрытую в ней энергию и боюсь, что не поймаю ее больше, если выпущу, так мне кажется, но так не происходит: отпускаю ее, а она не убегает, остается со мной.
Горячая галька, приятная сначала, обжигает ступни. Солнце знойное, ярое.
Галина рассекает волны, а к ней то и дело подплывают парни, заговаривают. Я злюсь. Ложусь на спину и закрываю глаза. Время почти замирает, идет медленно-медленно. Взгляд мой сам устремляется опять к Галине. Картина все та же. Я злюсь, ревную. Почему именно за Галиной увязываются, чем она притягивает к себе? Гляжу на небо. Небо — цвета моря. Наперегонки несутся в синеве легкие облака. Одно маленькое вырвалось вперед, это Галина. Интересно, нагонят ее?!
Холодные брызги возвращают меня на землю. Меня целуют в плечо, и я разом успокаиваюсь. Досадуя на себя, нашариваю рядом с собой Галины волосы. Галина снова целует в ладонь. Меня коробит, и все же приятно в эту минуту.
— Собирайся, уходим.
— Почему?
— Иди под душ, Галина.
— Ты серьезно?
— Да.
— Куда пойдем?
— На гору.
— Хорошо на горе?!
К вечеру похолодало. Галина в брюках, в черном свитере, и волосы ее кажутся еще светлее. Поразительно красива и стройна. Мы сидим у моря. Дивная южная ночь кромешно темна, луны нет. Я ложусь, пристраивая голову на ее коленях. Она старается сесть так, чтобы мне было поудобней. Тучи сплошь затянули небо, непроницаемо скрыли луну. Хотел бы знать, где теперь облачко, которое утром шаловливо играло с ветром? Наверное, ждет, когда взблеснет молния, чтобы вырваться из кольца зловещих туч, спастись. Но не вырваться облачку из мрачного окружения, никакой на это надежды, и покорно подчиняется чужой воле. Неужели в самом деле так? Почему бы не излиться слезами, не вернуться в море? Неужели в небе лучше?! Надоел, по-видимому, этот круговорот, утомило кружение между небом и морем. Ведь море не оставит у себя надолго! Исхлестает волнами, разнесет, распылит на мельчайшие частицы, невидимые, почти лишенные массы, и снова придется унестись ввысь. Припомнились мне слова, сказанные в давние времена: «Все реки текут в море, но море не переполняется, к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».
— Что ты сказал?
— И в жизни человека так. Произойдет что-нибудь однажды — случайно или закономерно, а потом повторяется и повторяется — до самой его смерти, только в большом масштабе, что ли, и хотя человек уже знает приблизительно, что ему предстоит, что произойдет и как, все равно ждет с нетерпением, жаждет узнать, как кончится, чем. А если происходит не так, а иначе, приписывает это случайности, считает непредвиденным случаем, даже если вся его жизнь была подготовкой к этому. Поразителен цикл повторов и поразительно разнообразие форм и красок, но незыблема основа, неизменен сам принцип: «Что было, то и будет, и что делалось, то и делается»…
— Что ты сказал?
— Ничего, думаю.
— ?!
— Галина…
— Что?
— Пошли домой.
— Не хочу.
— О чем бы ты сейчас помечтала? Только быстро, не думая!..
— Не знаю…
— «Тетра», хорошее вино.
— Не возражаю.
Удивительно идут Галине брюки и свитер. На этот раз волосы у нее зачесаны на одну сторону. Как бы ни причесалась, ей все к лицу. Солнце почти обесцветило волосы, но мне нравятся такие — целую их, когда Галина спит.
Я беру ее за руку, и бредем домой.
На улице уже пустынно. Стесняться некого, и я целую ее через каждые семь шагов. Число семь мое излюбленное число с детства, особняком стоит, ни на что не делится.
Добираемся наконец до дому.
— Хочу к тебе.
— Нельзя.
— Галина хочет к Рамази.
— Перестань.
Ветер разогнал тучи. Луна висит, как огромная капля. Лучи ее пробираются сквозь кипарисы перед домом и ласкают обнаженные бедра Галины. Она встает, полуголая, раздвигает на окне штору и, как ребенок, устраивается на узком подоконнике, припав грудью к к коленям, еле удерживаясь, а луне только то и нужно было — обвивает лучами чародейку-блондинку.
Я собрал свои бумаги, сложил, вздохнул облегченно. Сегодня не встретил солнце — не смог прервать работу.
