Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына
– Вот! – сказал он. – Был, есть и навеки будет со мной!
Он опустил руку, держа на раскрытой ладони партбилет. И все склонились над его рукой, словно впервые видя это маленькое скромное удостоверение, которое означало, что человек, владеющий им, принадлежит к доблестной гвардии великого народа, с мудрой дерзновенностью перестраивающего мир заново, к передовому, самому головному отряду освободождающегося человечества, – то есть состоит членом Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Валентина, завизжав, кинулась на шею к отцу, целуя его. Мать припала к его плечу, А Володя… Володя, чувствуя, что сейчас с ним случится что-то очень ему несвойственное, что он сейчас просто-напросто расплачется, вдруг схватил большую, ставшую снова сильной руку отца и стал жадно целовать, целовать ее возле того места, где был вытатуирован маленький синий якорь.
До поздней ночи не ложились в этот день у Дубининых. Отец снова и снова принимался рассказывать, как его спрашивали в парткоме; как другие товарищи говорили о его беспорочной работе, как выяснилось, что тот человек, который подвел отца, стал таким плохим только за последний месяц, после перенесенного горя – у него умер сынишка, а до того времени был неплохим работником. Конечно, Никифору Семеновичу Дубинину как помполиту корабля надо было и раньше видеть, что человек этот нетвердый, но все же дурного за ним прежде не водилось. И портовый комитет партии счел нужным вернуть товарища Дубинина на работу, хотя и записал ему выговор.
Совсем уже ночью, когда Володя наконец лег, отец подошел к нему с полотенцем через плечо и сказал:
– Ну, Вовка, не спишь? Хотел до утра подождать, да самому не терпится. В Москву меня, оказывается, командируют. Насчет новых судов для нашего порта. Вот если не подкачаешь с отметками, двинем, брат, всей семьей до самой Москвы-столицы.
И Володя, как был в одной рубашке, затанцевал на кровати гопак.
Раздавая перед каникулами табеля, Юлия Львовна сказала:
– Ну, Дубинин Володя, получай. Два «хорошо», по всем остальным – «отлично». Вот только еще с русским языком у нас по-прежнему не совсем так, как хотелось бы: устный «хорошо», а письменный все-таки «посредственно». Ты, я слышала, в Москву едешь? Так вот, чтобы ты не отставал, я тебе, как и всем ребятам, даю задание на каникулы: ты мне пришлешь письмо, в котором подробно опишешь все, что видел в Москве. Вообще, пусть каждый напишет мне домашнюю работу «Как я провел каникулы». Хорошо?
– Хорошо, – согласился Володя.
* * *Уже подходили к концу зимние каникулы, когда в дом у школы, где жила Юлия Львовна, постучался почтальон. Он вынул из сумки большой пакет, вручил его Юлии Львовне и велел расписаться в книге. На тяжелом, объемистом пакете было написано внизу: «Москва, гостиница Ново-Московская, В. Н. Дубинин».
– Светлана! – позвала Юлия Львовна. – Смотри, Дубинин-то твой молодец какой! Выполнил задание. Вон какое письмище прислал! – Она принялась вскрывать конверт.
Внутри него оказались два больших куска картона. Из них выскользнул на стол тонкий – не то желатиновый, не то целлулоидный – диск. Юлия Львовна испуганно поймала его и принялась рассматривать, недоумевая и вертя в руках. По концентрическим бороздкам на круглом поле диска скользили, лоснясь, матовые секторы бликов. В центре диска белела наклеенная круглая бумажка – этикетка с дыркой посредине. На бумажном кружке было написано карандашом: «Поставить на патефон со старой иглой».
– Вечно уж что-нибудь он сочинит необыкновенное, – проговорила Юлия Львовна. – Ох, уж этот твой Дубинин!..
– Уж, во-первых, он больше твой, чем мой, – обиделась Светлана.
– Но ведь это ты, кажется, собиралась его перевоспитывать?
– Ну, знаешь, мама, – Светлана вся вспыхнула, – если уж девчонки меня дразнят, это еще понятно, а тебе непростительно!
– Ну, будет, будет, дурашка! Шучу. Лучше сбегай к Василию Платоновичу, у них патефон есть. Пусть одолжит по-соседски. Интересно, что это за музыку Дубинин нам прислал.
Василий Платонович патефон охотно дал, но удивился, зачем вдруг ни с того ни с сего, днем, суровой Юлии Львовне понадобилась музыка. Он даже предложил выбрать и пластинки. Но, к еще большему удивлению, Светлана сказала, что пластинки не нужны. Потом выяснилось, что не нужны и новые иголки. Светлана просила, чтобы иголка была непременно уже игранная.
Но вот патефон открыт и заведен ручкой, как шарманка. Тонкую, гнущуюся пластинку положили на круг. Светлана поставила тупую зеленоватую иголку, очень похожую на еловую, у самого края диска, слегка толкнула круг, чтобы разогнать вращение, и в комнате раздалось:
«Здравствуйте, дорогая Юлия Львовна! С Новым годом вас!.. Добрый день…»
Мать и дочь переглянулись почти со страхом. Они узнали сквозь шип и похрипывание патефона голос, который сотни раз слышали и у себя, в этой комнате, и в классе, и во дворе под окном. Да, сомнений не было: это голос Володи Дубинина.
– Володька! – прошептала Светлана. – Честное слово, мама, Дубинин!..
Юлия Львовна замахала на дочку рукой, чтобы та не мешала слушать, и, поправив волосы, склонилась ухом к патефону. А оттуда слышалось:
«Я шлю вам это письмо из Москвы. Вы велели написать мне, как я проведу каникулы. Вы сказали, что это будет моя контрольная на дому. Я вам сказал, что пришлю письмо. Вот я вам и посылаю письмо, как обещался, только говорящее…»
– Ох, а язык, язык: «обещался»! – вздохнула Юлия Львовна, качая головой.
Из патефона неслось:
«Это мы сегодня пришли с папой в Парк культуры и отдыха имени Горького. Тут везде очень красиво, есть каток. Просто все аллеи залиты льдом, и получается кругом каток. А когда мы шли в кино, я увидел, что в одном месте на вывеске написано, что можно всякому гражданину, кто, конечно, хочет, зайти и наговорить пластинку на три рубля и на пять рублей. Это называется „говорящее письмо“. А я вспомнил, что обещал вам. Но писать мне было неохота. Во-первых, некогда, а во-вторых, вы потом обязательно будете ругать за ошибки. А в говорящем письме вы ошибок не заметите, а если и заметите, то вам будет негде подчеркивать…»
– Ну, погоди у меня, негодный мальчишка! – Юлия Львовна погрозила пальцем патефону.
Светлана, опершись локтями на стол, положив худенький подбородок на сдвинутые кулачки, слушала, то замирая перед Володиной дерзостью, то поражаясь его необыкновенной выдумке. Было удивительно и странно, что где-то внутри патефона, в самом железном заглоте ящика, жил и звучал знакомый Володькин голос, чуть-чуть искаженный, немного более низкий, чем в жизни, но все же, несомненно, голос Володи Дубинина!
«… Мне тут очень хорошо и интересно. Когда я был маленьким в Москве, я ничего не понимал, а теперь мне все очень нравится… Больше всего, конечно, Кремль. Я там был… то есть около него, в первый же день, как приехали, до самой ночи. Меня мама уже хотела искать через милицию. Думала, что я потерялся. Но, конечно, я нашелся сам. Просто я ходил по Красной площади, видел Мавзолей Ленина и смотрел там кругом все историческое. Я на другой день еще ходил туда. Потом мы были в Колонном зале на елке. Это самая главная елка в Советском Союзе, такой больше нет нигде во всем мире. Она выше нашей школы. Мне сказали, что, когда ее украшают, подставляют пожарную лестницу. Я получил там приз за викторину, которую спрашивал один артист под видом Кота в сапогах. Вопросы были легкие, мы все это с вами проходили. Приз был интересный – для маленьких: настольная игра-лото „Угадай“. Я ее там подарил одному мальчишке, который попросил. Юлия Львовна! Мы были с папой, мамой и Валей в самом Художественном академическом театре СССР и в самом Большом академическом театре всего Союза. Видели сперва „Царь Федор Иоаннович“, историческую драму. Очень интересная. А потом балет „Лебединое озеро“, совсем без слов. Мне понравилось не очень, а Валентине понравилось. Еще мы были в Музее Революции, видели орудие, которое участвовало в Октябре 1917 года. Я очень много ездил в метро. Это такая красота, что мы можем ею гордиться, потому что нигде за границей такого метро больше нет. Все мраморное! Юлия Львовна! Мы были в Третьяковской галерее. Там все самые известные картины: „Иван Грозный“, „Три богатыря“ и „Мишки в лесу“. Хорошо, что папа меня взял сюда с собой. Спасибо ему за это…»
Голос в патефоне замолк. Игла уже подбиралась к бумажному кругу в центре. С полминуты из патефона раздавался лишь один сипящий шорох, но потом опять зазвучал Володин голос:
«Еще что говорить… в письме, я не знаю… Уже все. Папа мне дал на пластинку пять рублей. Сейчас уже кончается. Папа вам тоже кланяется. А вы, пожалуйста, поклонитесь от меня вашей дочери Светлане. И еще передайте привет Ефиму Леонтьевичу, Якову Яковлевичу, Марии Никифоровне и Василию Платоновичу и всем нашим ребятам. Вот уже сейчас все. Я по вас соскучился. Это говорит ваш ученик шестого класса Дубинин Володя. Теперь все…»
