Анатолий Чмыхало - Три весны
Ракета сгорела, как спичка. Она даже не долетела до земли. И снова наступил мрак. И словно боясь темени, немцы повесили над своими окопами еще три зеленые звездочки. Когда и они погасли, куда-то к облакам вдруг потянулись туго натянутые струны трассирующих пуль. Но это уже несколько правее.
— Черт те знает что, — проворчал Кудинов, закручивая цигарку. — Не спится фрицам. Совесть нечистая, оттого и сна нету. Слышишь, товарищ лейтенант, лопата стучит? Пушку окапывают паскудники в том самом месте.
Алеша прислушался. Действительно, что-то скрежетало. Но почему именно лопата? Или Кудинов снова разыгрывает, или нужно иметь невероятный фронтовой опыт, чтобы вот так ориентироваться.
Алеше нужно бы выспаться. Завтра может прийти на пункт сам Бабенко, на целый день. И у Алеши должен быть бравый, свежий вид, как положено.
«А почему именно — бравый? Война есть война», — тут же подумал он, поправил в изголовье шинель и, повернувшись лицом к стене, лег.
— Услышишь, что идет начальство, разбуди. Толкни в бок, я сплю чутко, — наказал Кудинову.
— Начальство больше с вечера приходит, чтобы к утру смыться. А утром Тихомиров и Камов явятся. Жратву принесут. Сколько времени сейчас, а?
— Не знаю, Кудинов.
— Пожалуй, часа три, а то и четыре. Скоро Ганс термосами зазвякает.
— Это что же за Ганс? — спросил через плечо Алеша.
— Повар есть такой у фашистов. Ганс Фогель. Птица, значит, ему фамилия, ежели на русский перевести.
— Врешь ты, Кудинов! — вырвалось у Алеши, но он тут же поправился. — Побасенки рассказываешь.
— Чудной ты человек, лейтенант. Право-слово, чудной. И то надо принять во внимание, что про фрицев ты только наслышан. Про войну по газетам знаешь. Есть у них повар Ганс Фогель.
— Да ты не считай меня за простака, — сердито проговорил Алеша. — Кое-что и я понимаю…
Кудинов ничего не ответил. Он слушал ночь. Потом часто зачмокал губами, раскуривая самокрутку, спрятанную в рукаве шинели. И только начмокавшись вдоволь, подал голос:
— У этого Ганса наши дивизионные разведчики помощника стибрили. Он все и объяснил. И застучит термосами точно он.
— А до меня у вас командир обстрелянный был? Фронтовик? — вдруг спросил Алеша.
— Ага.
— И ему — прямо в лоб?
— Точно. Шальная, должно быть. Маскировка у нас — первый сорт. Все вокруг перепахал снарядами, а нас пока не трогает.
Алеша хотел уснуть. Он старался выбросить из головы все мысли. И уже почувствовал, как усталость смаривает его, но Кудинов заговорил снова:
— Вот ты, товарищ лейтенант, с тыла приехал… Значит, как там жизнь? Видел же, как гражданские живут.
— Видел. Для победы работают… Орудия, снаряды делают, — сказал Алеша, поймав себя на мысли, что почти ничего не знает о жизни тыла. Больше года он не говорил со штатскими, жил в военных городках, редко получал письма из дома. Но дома была нужда и до войны, и отец работал все там же.
— Ездят люди по стране. Больше на восток едут, — добавил Алеша.
Это вспомнилась ему весна сорок второго, когда он с новобранцами ехал в Сибирь. В том медлительном, как черепаха, поезде было много эвакуированных, которые, попав поначалу в Среднюю Азию, почему-то не прижились там. А то на ходу меняли маршруты, если слышали, что в Сибири и с жильем лучше, и с работой.
Кудинов ничего больше не спрашивал. Но Алеша теперь был во власти воспоминаний. Перед ним была, как живая, — хрупкая, кареглазая — глаза большие, что сливы, — девушка Роза. В вагоне было тесно и душно. А Роза вместе с Алешей лезла на крышу вагона, где она, обхватив тонкими руками вентиляционную трубу, подолгу слушала стихи:
Лунным светом Шираз осиянен,
Кружит звезд мотыльковый рой.
Мне не нравится, что персиане
Держат женщин и дев под чадрой.
Лунным светом Шираз осиянен.
Розина мать, старая, сварливая, ругалась на дочь. Что это за мода ходить с каким-то незнакомым парнем! Разве Роза не слышала, что делают хулиганы с молоденькими девушками?
— Алеша читал мне Есенина. Ты понимаешь, мама, «Персидские мотивы»! — восторженно сказала Роза. — Бесподобный поэт!
Мать почему-то сняла очки и сурово поглядела на дочь выцветшими глазами:
— Что она говорит, бог мой! Есенин — это разбойник, Есенин хуже твоего дяди Абрама, который пил водку натощак… и… и…
— Ну чего ты умолкла, мама? У дяди Абрама была не такая уж плохая привычка, — Роза звонко рассмеялась, а когда снова поднялась за Алешей на крышу, все объяснила ему:
— До войны мама ругала дядю Абрама, что он ел свинину. Это был второй его грех. Теперь молчит.
Алеша улыбнулся воспоминанию. И каким бесконечно далеким кажется то время, а ведь прошел всего год.
Вскоре небо стало сереть, словно его подсветили множеством прожекторов. За высоткой подал голос повар Ганс Фогель. А наши повара к этому времени уже сварили кашу и вскипятили чай, потому что еще в сумерках принесли еду на передовой НП помкомвзвода Тихомиров и рядовой Камов. С ними пришел худенький, как соломинка, парнишка лет одиннадцати, босой, в засаленной и великоватой ему пилотке.
— Единственный житель этого вот села, где мы сейчас, — пояснил Кудинов, подавая руку парнишке. — Зовут Богданом. Родителей потерял, и неизвестно, живы ли они. Комдив приказал поймать Богдана и эвакуировать в тыл. Ловили его трижды, и трижды он убегал.
— Но на передовой ведь убить тебя могут, — сказал парнишке Алеша.
Богдан ответил бойко, должно быть, давно подготовленными фразами:
— Я тут жду мамку. А то она не найдет меня, если уеду.
— В селе хоть что-нибудь уцелело? Хоть один дом?
— Нет, дядя, — со вздохом, совсем по-взрослому, проговорил Богдан. — А в нашу хату там бомба угодила. Ух и ямищу вырыла! Глубже вашей землянки.
— Он часто бывает у нас, — Камов с отеческой нежностью погладил парнишку по голове, и Алеша заметил, как блеснули влагой глаза уже немолодого разведчика. Дома, наверное, вот такие же остались.
— Ночка-то спокойная выдалась? — обратился Тихомиров к Алеше. — Или как?
— Тихо было, — солидно сказал Алеша.
— Ориентир три, вправо двадцать, дальше пятьдесят — орудие.
— Подвезли по Глубокой балке?
— Точно. А вот лейтенант не поверил. Как, мол, можно вслепую.
Тихомиров подошел к амбразуре и жестом подозвал Алешу:
— Видите куст? Это и есть ориентир три. А балка Глубокая правее его, и звук автомашины, идущей по балке, особый. Ну, если к тому добавить, что автомобиль слышен за полкилометра… Так, что ли, Кудинов?
— Точно, — хмыкнул разведчик. — И никаких секретов.
— Да, чуть не забыл! Машинистка из штаба расспрашивала про вас. Кто вы да откуда, да как Орлика усмирили. А я что? — Тихомиров неопределенно вскинул плечи.
— Наташка — девка что надо, — снова неопределенно хмыкнул Кудинов.
20Если с передового НП был виден сравнительно узкий участок фронта, то с командного пункта подполковника Бабенко, находившегося в тылах дивизии, открывалась широкая панорама всхолмленной, изрытой бомбами и снарядами степи. Командный пункт был оборудован на высоте, с которой далеко просматривалась и немецкая прифронтовая полоса.
В начале лета Бабенко днями просиживал на своем КП. Отсюда он разговаривал по телефону с командирами полков, батальонов и дивизионов, здесь вместе со своим штабом разрабатывал систему огневой поддержки пехоты. А это значило, что офицерам штабной батареи некогда было вздохнуть. Усач был придирчив и давал выговор за малейшую оплошность. У Алеши по спине пробегал холодок, когда Бабенко сердито рвал ус и рычал:
— Бр-росьте вы мне!
На первых порах Бабенко неплохо относился к Алеше. Даже как-то похвалил мимоходом, правда, очень сдержанно, за случай с Орликом. Алеша очень гордился этой похвалой, тем более, когда узнал, что Бабенко в гражданскую служил под началом самого Буденного. А кто с Буденным бывал, тот толк в лошадях понимает и оценит кавалериста сразу. Разумеется, тогда Бабенко был рядовым конником, но имел большие заслуги, раз у него, говорят, два ордена, еще за те давние бои.
Бабенко был высок, широкоплеч, косматые брови дугой и острые глаза. Лицо броское, запоминающееся. Даже симпатичное. Но это лишь до поры до времени, до того самого:
— Бр-росьте вы мне!
А эту фразу кинул он в Алешу прямо-таки ни за что. И Алеша недоумевал, с чего бы вдруг свирепеть Бабенко, пока Денисенков не открыл Алеше причину перемены в настроении подполковника.
А случилось вот что. Как-то наступила очередь Алеши дежурить по штабу артиллерии дивизии. Весь день он провел на КП и до этого не спал ночь, но отдохнуть перед дежурством ему не удалось. Знавший, что Алеша порядком устал, комбат Денисенков сказал ему:
— Возьми кого-нибудь из разведчиков. Будете дежурить попеременке.
